Но война шла совсем не так, как ожидали. Красная Армия отступала. Забрали на фронт моего старшего брата, пропал без вести брат отца. Ну, а я вместе с другими сельчанами был мобилизован в августе 1941 года на рытье противотанковых заграждений. Было мне тогда 16 лет.
Копали возле села Трудолюбие (километров 30 от окраины Сталинграда) огромные рвы. Можно сказать, что включился я в оборонительные работы за год до Сталинградской битвы. Трудились от рассвета до заката, а зимой и в темноте. Раза два-три налетали немецкие самолеты, сбрасывали бомбы, обстреливали людей из пулеметов.
Ну, это редко случалось, а работа была выматывающая. Жили в небольших палатках, утепляли их камышом, бурьяном, согревали друг друга, сбившись в кучу. За полгода ни разу не побывал дома. В феврале, прожив целую зиму в нетопленой палатке, сильно простыл. Лишь тогда отпустили домой. Долго мама меня выхаживала, пока в себя приходил. Понемногу оклемался, затем работал какое-то время в колхозе. В начале августа 1942 года нас, человек двадцать парней из села, призвали в армию.
Мне тогда еще и восемнадцати лет не было, но на это никто не смотрел, бои шли в 50–60 километрах от наших мест. На сборном пункте собралась вся родня. Матери плакали и, обняв нас, не хотели отпускать. Вернее, пытались продлить минуты прощания. У бойцов и командиров, приехавших за нами, не выдерживали нервы. Они силой построили группу и торопливо увели.
Я был зачислен в саперную роту 178-го стрелкового полка, который располагался в селе Капустин Яр, в 60 километрах от Сталинграда, на левом берегу Волги. Учеба длилась недолго. В Сталинграде шли сильные бои, и занимались мы «саперной наукой» с утра до вечера. Времени на раскачку не было.
В один из октябрьских дней нашу роту под командованием лейтенанта Дешина подняли по тревоге. Перед выходом командир полка сказал:
— Саперы! Получен приказ о нашем выступлении на помощь осажденному Сталинграду. Не посрамите честь полка.
Рота была вооружена винтовками, имелся запас патронов, противогазы, сухой паек (в основном сухари). С собой несли пилы, ломы, лопаты. Что нам предстоит, мы не знали. Также мало знали о положении в Сталинграде, о том, что бои идут на узкой полоске правого берега шириной метров двести.
Пешим ходом дошли до поймы. Уже стемнело, но вся западная половина неба была охвачена заревом. Через густой пойменный лес мы не видели ни города, ни Волги, зато отчетливо слышали канонаду, взрывы снарядов. Все сливалось в сплошной гул, от которого дрожала земля.
В темноте мы шли сквозь лес по левому берегу Волги. До сражающегося города было с десяток километров. В отдельных местах отчетливо виднелось пламя пожаров. Немцы непрерывно запускали осветительные ракеты.
Несмотря на то что за день одолели 60 километров, отдохнуть нам не дали. Всю ночь мы рыли глубокие ниши — капониры, как позже выяснилось, для реактивных установок БМ-12 (знаменитых «катюш»). Утром, выполнив работу, без сил свалились на землю и заснули. Так началась наша трехмесячная саперная работа рядом со сражающимся городом.
Мимо нас шли к Сталинграду новые и новые части. Пехота с легкими орудиями переправлялась через Волгу, а тяжелая артиллерия и «катюши» оставались в пойме и отсюда вели огонь. Что можно сказать о том периоде?
Дни и ночи сливались в сплошную череду. Работали в любую погоду и по 12, и по 14 часов, случалось, сутками напролет. К ноябрю листья с деревьев опали, «катюши», сделав залп, сразу меняли позиции. Артиллеристы хорошо знали, что через полчаса, а то и раньше, жди налета немецкой авиации. Наблюдение и связь у фрицев были налажены четко, а самолетов хватало.
Машины, покинув линию огня и отъехав на какое-то расстояние, ныряли в выкопанные нами капониры. Хотя рыли мы глубокие укрытия, но «катюши» на базе машин ЗИС-5, да еще с массивными рамами — направляющими, полностью укрыть было невозможно.
Конечно, капониры маскировали, как могли, тем более за «катюшами» и артиллерией шла постоянная охота немецкой авиации. Обычно налетали группы 3–4 бомбардировщика «Юнкерс-87» в сопровождении «Мессершмиттов». Доставалось и нам, саперам. Особенно много налетов было в октябре — ноябре сорок второго года.
Первое время нам самим не хватало опыта быстро укрыться от налетевших самолетов. За неделю от осколков и пуль погибали и получали ранения 5–6 человек из роты. Конечно, нас выручал лес, но «Юнкерсы» пикировали низко и умели находить цель. Помню, мы укрылись втроем за уже облетевшим кленом, бомба взорвалась шагах в двадцати.
Нас разбросало взрывной волной, сверху сыпались сломанные и срезанные осколками ветки. Одного молодого парня, моего земляка, который лежал на другом конце поляны, подкинуло и ударило о землю. После налета мы подошли к нему, он был мертв — отбило внутренности.
В другой раз пара «Мессершмиттов» буквально накрыла нас веером трассирующих снарядов и пуль. Повезло тем, кто спрятался за деревья, но часть бойцов лежали среди травы. Мы слышали шлепки пуль о человеческие тела. Один сапер был убит, второму прошило ноги. Я вполне мог оказаться на их месте, но мне повезло.
Все это рождало ненависть к фашистам, ведь гибли друзья. Не помню, чья была инициатива, но вскоре мы стали не просто прятаться, а встречать самолеты огнем из винтовок. Высунешься из-за дерева и бьешь навскидку.
Хвалиться зря не буду — ни одного самолета мы не сбили. Но огонь нескольких десятков винтовок все же заставлял немцев менять курс, шарахаться. Некоторые пули чиркали по бронированному брюху и рикошетили. Попасть в «Мессершмитт», который проносился на скорости 600 километров, было почти невозможно. Но мы не хотели быть мишенями, тем более в ноябре началось наступление наших войск и настроение у всех было приподнятое.
Пойма сплошь прорезана довольно глубокими ериками шириной и 10, и 30 метров. Приходилось строить много мостов для быстрой передислокации «катюш» и артиллерии. Дело непростое, учитывая, что в пойме Волги растет много кленов, дубов, вязов, которые мало пригодны для строительных работ. Деревья рубили и приносили к ерикам порой издалека. Вбивали опоры в илистое дно, подбирали стволы подлиннее, закрепляли их и делали настил.
Глубокой осенью низменность Волго-Ахтубинской поймы раскисала и превращалась во многих местах в болото. Это затрудняло продвижение наших войск к Сталинграду, мешало передислоцировать «катюши» и тяжелые орудия, ведущие огонь по немецким позициям.
Приходилось рубить большое количество деревьев и делать поперечный настил шириной метров пять и длиной по несколько сот метров, а то и по километру (тоже своеобразный мост). Обуты мы были в ботинки с обмотками и вскоре, сами того не замечая, ходили мокрые по колено.
Строили иногда ложные артиллерийские позиции. Очень старались, чтобы орудийные окопы и деревянные пушки были похожи на настоящие. Труды наши даром не пропадали. Мы с удовольствием наблюдали, как, обнаружив «русскую артиллерию», немцы обрушивали на нее с высот на правом берегу десятки снарядов.
Очень они старались стереть эти «батареи» с лица земли и боеприпасов не жалели. Приятно было осознавать, что мы отвлекаем внимание немцев от наших артиллеристов. Но такие «игры» тоже были опасные. Однажды, едва закончив работу, собрали инструмент, отошли шагов на двести, сели перекурить.
А с правого берега уже летят немецкие фугасы и осколочные снаряды, калибром не меньше 105 миллиметров. Бежать было нельзя, залегли в ложбинах и среди деревьев. И хотя фрицы били по «батарее», разброс снарядов был велик. Некоторые взрывались в 20–30 метрах от нас. Осколки свистели над головой, впивались в деревья, срезая мелкие и крупные ветки. Повезло в тот раз, никого не задело. Переждали обстрел и двинулись к месту сбора.
Я не буду сравнивать наши условия с той смертельной опасностью на передовой, но и нашей саперной роте доставалось достаточно тяжестей в обороне Сталинграда. Теряли убитыми и ранеными друзей. Жили все три месяца, включая декабрь, в неотапливаемых палатках, сбиваясь в кучи и грея друг друга телами. Утром выбираешься наружу, руки-ноги не гнутся. Ничего, терпели, работали.
Кормежка была такая. Примерно через день приезжала кухня, и мы получали порцию жидкого пшенного супа с мелкими зелеными помидорами. Мясо и жир в нем почти не наблюдались. Остальное время питались всухомятку. Порцию хлеба, 800 граммов, получали ежедневно, а воды кругом хватало. Хлеб да вода — чем не еда! Так три месяца и прожили.
Хотя мы в боях не участвовали, но оставили в пойме могилы погибших ребят, кто-то лежал в госпиталях с тяжелыми ранами. Мы внесли свою посильную долю в оборону Сталинграда. Отсюда начался наш военный путь, а медаль «За оборону Сталинграда» я всегда ношу с гордостью.
В декабре 1942 года наш полк начал марш на юго-запад. В лицо дул холодный ветер, а разбитый снег под колесами нагруженных телег казался сыпучим песком. В нем мы утопали по щиколотку, а порой по колени. Единственным светлым пятном было то, что путь пролегал мимо моего родного села. Командир роты отпустил меня на ночь к семье. Надо ли говорить, какой неожиданной радостью стала эта встреча!
