В первое же воскресенье на свой страх я пошла купить деду молока, а заодно расспросить женщин, где живет фельдшер Свириденко. До базара не дошла, да и какой мог быть базар. Во все стороны разбегались девушки и молодые парнишки. Солдаты и полицаи гонялись за молодежью. Меня обходили: по малости моей я им не годилась. Многие ребята и девчата попрятались в камышах; там их легко нашли собаки. Мимо меня пробежал, стреляя в воздух, Сашко. Подал мне какой-то знак, я не поняла.
Поздним вечером наладила связь со штабом. Спрятав рацию, вышла во двор. Оказывается, дверь была не заперта… Это объяснить могу только усталостью. Нет, было еще и другое: я привыкла, что во время сеансов связи дедушка стоял на крыльце… Выйдя во двор, я увидела, что выпал густой снег, на снегу следы мужских сапог. Кто-то подходил, но не зашел.
Это меня встревожило…
* * *
Опять я не спала всю ночь. Сидела при свете тлеющего в печи кизяка и все думала, думала.
Дед дышал прерывисто, часто и надрывно кашлял. Раза два порывался со мной говорить, но отваливался на подушку и впадал в забытье. Минут через десять заговаривал вроде бы сознательно:
— Ежли кто… Ежли придут — говори, что полумертвый, бесчувственный…
Потом крепко уснул, без кашля. Я отошла душой, успокоились нервы, задремала.
Вдруг стук в окошко. По-особенному стучат. Скорее всего, условный знак. Ах, жалко будить деда. Стала трясти — открывает глаза, но не понимает ничего. А сигнал повторяется. Приоткрываю тряпку на окне, свечу моргалкой, слышу шепот:
— Это я, Сашко, выдь на минуту!
Думаю: если он от немцев, просто окружили бы курень и нас взяли. А может, вознамерились одну захватить? Долго размышлять было некогда. Беру гранату за спину и отворяю дверь. Вижу снег и следы. Старые занесло, это новые. Не знаю как на улице, но от калитки Сашко шел один…
— Чего тебе?
— Пусти погреться.
Впустила. Он отряхнулся, постучал сапогами, сел на краешек стула; фуражку свою полицейскую положил на колени. Тихо себя ведет. Спрашивает:
— Дед на печи? Каков он? Все еще без памяти?
— Откуда ты-то все знаешь? — Жду его ответа, а сама держу за спиной руку с гранатой.
Он просто отвечает:
— Последний раз на сборе в полиции дед сильно кашлял, глаза были воспаленные. Начальник сказал: «Свалишься, Тимофей!» И верно, с той поры нет и нет старика.
— А как узнал, что он в беспамятстве?
— Га! Ты что? Я ж давеча заходил. Ты сидя спала.
— Врешь!
— Кому гнида, кому вошь… Правда заходил. Чего не запираешься?
От этого мне стало плохо. Я ведь не спала — сидела с наушниками. И он это видел. Может, бегал доносить, вернулся с солдатами?..
Я притворно зевнула:
— Ну говори…
— Начальник полиции не навещал?
— Сколько я в Кущевке, ни разу у нас не был.
У этого Сашко глаза как побегунчики — зыркают, не останавливаются. Но вроде бы он спокойный.
— Да-а, наш начальник деда не любит, навряд придет. К тому же побаивается — вдруг тиф… Я не верю. Кашель показывает на воспаление легких. Вот принес таблетки… Красные, как кровь. Пусть принимает побольше…
— У фельдшера взял?
— Свириденко давно нет. Отправлен в Германию. Таблетки гауптман дал… Фронтовые дела знаешь?.. Фрицы хоть и передают по своему радио, что все у них гут… Какое там! Наши сообщают: громим их под Сталинградом, тысячи и тысячи сдаются в плен. Кроме того, наступаем под Великими Луками…
Как у него язык поворачивается: «Н а ш и сообщают: г р о м и м под Сталинградом…» Смотри-ка, н а ш выискался!
— Еще какие новости?..
— Да вот такие: комендантские-то, слышь, сильно переполошились. Резерв, который тут стоял этой ночью, погрузился, всех до одного отправили на фронт… Что же до комендатуры, теперь уже не только солдат, офицерье тоже обновляют — тех, что поздоровше, вытуряют на передовую. Ваш-то Штольц как бы не загремел. Вызвали его на медкомиссию. Пожалуй, отгулялся…
Я глаз не свожу с Сашко. Очень хочется его разгадать. Таблетки у него взяла, а сама думаю: «Вдруг это яд?» Сашко шепчет:
— Растолкай деда, может, проснется…
Говорю:
— Толкала. Не чует. Что у тебя еще?
Я нарочно с форсом сказала. Он вздрогнул, попробовал засмеяться. Косо глянул и вдруг завздыхал:
— Знала бы ты… Ох-хо-хо!
А я думаю: сколько ему дедушка доверил, но все равно своим считать невозможно. Так и эдак разглядываю. Парень лет двадцати восьми, нахальный. Похож на блатнягу. Я таких видела в Сухуми на базаре, возле забегаловок, в дверях бильярдной.
Вдруг показывает на дверь:
— Выйдем на баз!
— Чего это?
— Выйдем, выложусь как на духу…
Как же мне быть? Вот загвоздка.
— Выкладывайся тут. Дед не чует. Зачем нам выходить — оставлять следы на снегу?..
Сашко опять вздохнул и пустился объяснять свое положение: скоро, мол, придут н а ш и, а их, то есть полицаев, немцы заберут с собой.
— Я не хочу, понимаешь!.. Сколько деду помогал: не выдал ни его, ни тебя, верно?
— Ну!
— Как ты говоришь «ну»! Я ж проявил себя и готов на любое задание. А дед до сих пор не сообщил нашим, что я свой, советский, работаю на Красную Армию…
Тут я решила схитрить:
— Ты что! Я давно сообщила.
Он обрадовался:
— Правда?
— Правда-то правда, а ты сейчас как сказал?.. Ты сказал, что нас не выдал — ни дедушку, ни меня…
— Я твою рацию мог отнести в комендатуру, поднять тревогу…
— Как же ты мог, если наш, советский? Получается, что торгуешься?
Он заюлил. Дескать, не торговался, а упомянул как факт своей преданности. Еще тише стал шептать:
— Деда не Тимофеем зовут, и он нездешний, сюда перед войной наезжал к двоюродному брательнику рыбалить. Твой начальничек служил где-то в одной гостинице швейцаром. Тогда и завел бородищу. Может, только для виду швейцаром. Как думаешь, а?
Я чуть не рассмеялась: вспомнила, что у сухумского ресторана «Рица» тоже стоял белобородый дед в фуражке с золотым околышем. Вдруг и он пошел в подпольщики… Тут же и спохватилась: ничего нет особенного. Говорю Сашко:
— Ладно заливать! Расскажи лучше о себе. Как пошел в полицию. Ты добровольно пошел?
— Заставили.
— Такого дошлого заставили? Брось!
— Правду говорю. В полиции встретил деда, и мы столковались…
— Ну, а чем таким ты занимался раньше?
Он не успел ответить — в разговор вмешался дедушка Тимофей. У него был слабый голос, очень больной:
— Сашко!
— Я Сашко.
— У вас делали конфискацию?
— Все подчистую заорали.
— Чем же питаетесь? Маманя твоя клянет небось фрицев? Интересно, ты мне скажи: ей доверил, что со мной заодно?
— Разве можно. Что вы, Тимофей Васильевич!
Старик опять долго кашлял. Скорей всего, под этот кашель тянул время, обдумывал, как дальше быть. Потом спрашивает:
— Ты вот сюда пришел, кто тебя охраняет? Ведь ты один не решился бы пойти.
— А почему не решиться — вы полицай, я полицай. Наша семья считается преданной немцам. У нас даже эта их шавка ночевала, которая к вам заходила со Штольцем. Мы держим комнатку для командированных из Краснодара. За мной хвостов нет. Вот лекарство принес от гауптмана — не беспокойтесь, Тимофей Васильевич…
Дед отвечает:
— Мне что беспокоиться, я свое отжил… Есть дело, Сашко. Ты мой тайник «почтовый ящик» знаешь? Прямо говори, не виляй!
Сашко скрутил цигарку, закурил. Дедушка закашлялся. Я крикнула:
— Загаси сейчас же!
Дед сказал:
— Ладно, дыми… Я в тебя, Сашко, верю как в очень большого прохвоста. Знаю, ты меня наколол, когда я ходил к тайнику. Может, и тех, кто клал туда донесения, тоже выследил?
Сашко понял, что крутить невозможно:
— Частично.
— Выслеживал… для какой цели?
— Посылали на это дело. Я выслеживал, но вас же и оберегал. Ведь не сообщил никому — значит, это правда.
— Андрюху тоже ты выследил?
— Вы знаете: Андрюха погиб по своей вине.
Дедушка хотел было сползти с лежанки, но сил было мало, махнул рукой. Потом говорит:
— Так-так, Сашко. Ты, значит, во всем советский?..
— В этом я клянусь всей жизнью!
Старик усмехнулся, покачал головой:
— Ну, когда ты клянешься… бери бумагу, садись и пиши всех полицаев и предателей: фамилию, имя, отчество, прозвище, откуда кто взялся, какими делами славен. Мы все передадим нашим за твоей подписью. Согласен?
Сашко не колебался ни минуты.
— Затем я и пришел, — сказал и осклабился, рад был такой работе.
Он аккуратным почерком составил весь список, полчаса писал. Дед принял из рук в руки, где-то на печи спрятал.
— Теперь, Сашко, поскольку ты ужасно какой ловкий, даю тебе поручение. Ввиду моей болезни я давно к «почтовому ящику» не хожу. Доставь оттуда что там есть.
Сашко дрогнул, спрятал голову в плечи, стал отнекиваться. Дед его перебил:
