правое крыло нашего Юго-Западного фронта, угрожая непосредственно нам,
пробивавшимся сквозь бездорожье на восток.
Долгие пасмурные дни и ночи в багровом зареве. Движемся тяжело, беспрерывно.
Доходят до нас разговоры, как неотступно противник преследует наши арьергардные
части. Он стремится перехватить наш отход, с помощью засланных на маршрут
разведывательно-диверсионных групп внести сумятицу или нанести максимальный
урон в кровавых стычках. В лесных чащобах по обеим [64] сторонам большака то и
дело вспыхивают перестрелки, ухают разрывы гранат. Это наше боковое охранение
сбивает засады фашистских лазутчиков.
Невдалеке от реки Случь движение приостановилось. Вышли вперед, чтобы
узнать причину. У моста копошатся саперы, укрепляя сваи. Видимо, диверсанты
пытались подорвать мост. Но не вышло. А в стороне, на берегу, бугорок свежей могилы.
Вынырнув из-за автомашин, лейтенант Григорьев тихо произносит:
— Рядом, у моста — наше высшее командование!..
Действительно, неподалеку от нас — трое в дождевых плащах. По круглым
кокардам на фуражках видно: генералы. Григорьев говорит:
— Крайний слева. — генерал-майор танковых войск Потапов, командующий
армией. Справа — командир корпуса генерал-майор Лопатин. Они были у нас в полку
вместе с генералом Кирпоносом. Третьего не знаю.
— Что, наш командарм — танкист? — интересуется Пожогин.
— Да, на Халхин-Голе танковой группой командовал.
С генералом Михаилом Ивановичем Потаповым мне еще не раз придется
встретиться на израненных перепутьях сорок первого года. И в послевоенное время
однажды виделся и беседовал с ним. Человек тяжелой и честной судьбы, он всегда
оставался ровным, рассудительным и добрым. По своим мимолетным встречам могу
утверждать, что хладнокровие и невозмутимость не покидали нашего командующего
даже тогда, когда вокруг, казалось, все горело и рушилось.
Пожалуй, нетрудно представить, о чем думал он, наш командарм, теперь, когда
армия покидала район боевых действий, отходя на новый оборонительный рубеж.
Огромное бремя ответственности нес на своих плечах генерал, одетый в простой
дождевик. Земляк и боевой товарищ Георгия Константиновича Жукова, полковник
Потапов на Халхин-Голе командовал Южной группой. Взаимодействуя с другими
нашими и монгольскими частями, группа замкнула кольцо окружения, и японская
армия капитулировала.
Комкор Жуков, командующий всей армейской группой войск, сказал полковнику
Потапову: «Принудил к сдаче противника, езжай на переговоры. Чтоб представительнее
выглядеть перед японскими генералами, нарком [65] Ворошилов присвоил тебе звание
комбрига. Действуй, Михаил Иванович!»
А в госпитале умирала жена. Рядом был сын Юрка, такой забавный и пытливый
мальчишка. С тех пор они были всюду вместе. Когда началась война, хотел отправить
Юрку к родителям в село, что близ Юхнова, под Калугой. Но тот отказался: «Разве
здесь труднее, чем в Монголии, где пески да тарбаганы?» — «Труднее? Не то слово,
сынок! Вот Случь, пожалуй, чем-то походит на Халхин-Гол. Но сколько бед она увидит
еще — никак не сравнить с Халхин-Голом».
Армия сейчас отходит по двум основным направлениям. Из-под Ковеля дорога
тяжелая. Фашисты преследуют, виснут на наших плечах, ищут случай, чтобы
опередить, вырваться вперед.
На другом направлении отходят ослабленные корпуса Рокоссовского и Фекленко.
Однако они ведут тяжелые непрерывные бои, препятствуя прорыву противника на
Житомир и Киев. Правда, враг нащупал слабое звено в нашей обороне, втерся на левом
фланге в стык с соседней, 6-й армией. Задачи по своей сложности возросли вдвое.
Чтобы удержать Киевское шоссе, надо неустанно контратаковать с севера, бить по
левому флангу вражеского танкового клина. Это между тем лишь полумера. Ох как
необходим совместный удар с севера и с юга! Именно на это указал утром по прямому
проводу командующий фронтом генерал Кирпонос: «Мы нажмем на Музыченко,
командарма 6-й, чтобы и он атаковал со своей южной стороны энергичнее. Тогда
фашистам будет не до Киева!» Эх, если б было так.
И колесит в сопровождении броневика с охраной «эмочка» командующего армией
по бедолажным лесным проселкам, направляясь на юг, где сейчас несоизмеримо
труднее, чем здесь, среди полесского бездорожья...
Ударом на удар
1
Через завесу лет и поныне мне видятся дни, когда мы, выбравшись из хляби
полесских болот, сосредоточивались в Коростеньском укрепрайоне. Враг неотступно
[66] преследовал поредевшие в минувших боях и изнуренные тяжелыми переходами
части армии. Он во что бы то ни стало старался упредить наш выход к укреплениям,
чтобы захватить огневые точки.
Отбиваясь от наседавших фашистов, мы вышли наконец в район лесов и
перелесков, больших и малых селений, связанных между собой сетью большаков и
проселков. Крупных магистралей вокруг не было. Лишь в северной стороне по
болотно-лесистой местности от Сарн на Киев да с юга на северо-восток, от Новоград-
Волынского к Коростеню, протянулись две железнодорожные ветки и одна шоссейная
дорога. Зато ниже, опоясывая южный фас укрепрайона, вытянулось Киевское шоссе,
которое с началом военных действий принесло нам немало хлопот.
С зимних квартир в назначенное место подошел второй эшелон полка — огневые
взводы вместе с тыловым хозяйством. Теперь мы — единая и мощная боевая единица!
В подразделениях появилось пополнение — мобилизованные приписники. В
нашем взводе среди них как-то сразу выделился Иван Донец — плотный молодой
мужчина. Оказался он очень говорливым, всякий разговор обычно начинал со слов:
«Вот у нас, бывало, в Семаках...» Это он о своем родном селе.
Иван приглянулся нашему помкомвзвода Козлихину и тот решил взять его в
разведчики. Я не возражал. Отделение связи формировалось, пожалуй, не хуже, но там
преобладали запасники пожилые и малорасторопные. Козлихин морщился: «Ох,
намучаемся с такими!.. Каким должен быть связист? Катушки на плечи, телефон под
руку и — на линию. Аллюр три креста! А что эти?» Я успокаивал: привыкнут, мол. Но
тот не унимался: «Если б не положение парторга, ввел бы властью помкомвзвода им
физзарядку от зари до зари, чтоб животы похудели и еще кое-что!..» Это он, конечно,
шутил. Однако, услыхав шутку, Атаманчук, один из новых связистов, грузный,
широкоплечий, с укором посмотрел на Козлихина: «Не суди по животам, а смотри по
ногам да рукам. В уборку-то, бывало, за день по двести мешков с зерном перебрасывал
на расстояние. И в каждом, понятно, стандартный вес — полцентнера! А твои катушки,
старшой, мне как игрушки. Так-то!» И, взяв одну — с намотанным кабелем, подбросил
и так же ловко поймал. [67]
Заметно пополнилась наша командирская среда. Мы, молодые лейтенанты,
познакомились с командиром дивизиона капитаном Бухваловым, который оставался на
зимних квартирах, как говорили, из-за болезни жены. Он, малорослый и полноватый,
выглядел слишком угрюмым, казалось, вовсе не улыбался и всегда был чем-то
недоволен. Полным противовесом ему предстал перед нами старший лейтенант
Бабенко, начальник штаба дивизиона. Шумный, подвижный и рассудительный, он всем
пришелся по душе.
Но что нас с Пожогиным особенно обрадовало — вернулся на свое место Павка
Побережный, наш третий «мушкетер». Встретились с Павкой, конечно, бурно, но когда
поинтересовались ранением, он, застенчиво улыбнувшись, проговорил: «А, заживет
как-нибудь на ходу». И спрятал забинтованную руку за спину.
Мои друзья остались на огневых позициях, расположенных на лесной поляне за
селом Сербы. А я отправился на южную окраину села Цыцелевка, где разместился наш
