тела пехоты насчитали. Хороший бой был.
«Проза» вспоминает интервью с Раизовым, как тот хвалил учителей.
— А наставники у тебя кто были?
— Вот! — «Гризли» встряхивает указательным пальцем. — Я ж не совсем десантник. Сначала я в ФСО хотел служить. Но меня послали… сказали, ты нерусский, нельзя. Тогда я на разведчика-спецназовца пошел учиться. Но училище закрыли, нас перевели в Рязань. Так я стал десантником.
— А где тяжелее воевать? Под Киевом или здесь?
— Под Васильевкой. Помню, лежим в лесопосадке, чуйка была у меня — сразу уходить надо было.
«Проза» смеется, услышав слово «чуйка». «Гризли» ухмыляется и продолжает рассказ:
— «Немцы» с трех сторон прут. Три часа артобстрел был. Мы им три танка сожгли, они по нам четыре пакета «града». А у нас ни одного «трехсотого».
— Много вас было?
— Десять человек моих и три из расчета ПТУР.
— Они танки и сожгли?
— Они.
— А наша артиллерия вам помогала тогда?
«Гризли» смеется:
— Помогала… Случай был. Готовимся к атаке. Тоже под Васильевкой. Я квадрик поднял, вижу — ждут нас чуть ли не пятьдесят человек и в ближайшем овраге еще двадцать. Вызвал арту… Ждал час сорок. Дождался. Прилетело четыре снаряда. И все!
— А чего так?
— А снаряды одновременно кончились у артиллерии полка и у артполка дивизии. Так бывает.
В небе лопаются белые шарики разрывов зенитных ракет. Это «панцири» опять пытаются перехватить HIMARSы. Один пакет из шести ракет летит в сторону Новой Каховки. Второй — дальше на Восток, по Бериславу.
— Это они нашу ПВО растаскивают, — говорит «Проза» «Гризли», — по разным объектам, чтобы добить Каховский мост. Так разрушили Антоновский мост в Херсоне.
— А еще я молюсь, — вдруг говорит «Гризли».
Невозмутимые разведчики возвращаются из магазина, один из них несет ящик энергетиков.
— Видать, по химии у тебя пятерка была, — дразнит его второй.
— А знаете три правила разведчика? — «Проза» слышит звонкий голос самого молодого бойца с заднего сидения «ситроена».
— Не знаю.
— Первое — круто выглядеть. Второе — всегда знать, где находишься. Третье — если не знаешь, где находишься, все равно круто выглядеть.
* * *
Вечером «панцири» успешно отражают очередной ракетный удар, по технике у переправы прилетов нет. Но над деревней снова висит черное облако. Неужели отследили, куда наши прячут технику?
«Проза» везет «Синицу» в магазин. Уже стемнело. Остался единственный шалман — последний из четырех магазинов в деревне, который еще открыт.
Взъерошенная потная продавщица-брюнетка тараторит, комментирует пожар в деревне:
— …У меня там дети недалеко… они дома… все стекла повылетали… но все целы… Слава Богу… бросьте вы уже на них ядерную бомбу! Сколько можно?!
Военные в очереди отмалчиваются.
— А в Новой Каховке рынок разбомбили, знаете? Людям теперь работать негде.
«Синица» и «Проза» ждут шашлык и рассматривают полупустые прилавки. Обе Каховки на левой стороне Днепра, оттуда тоже стреляют «панцири», и туда тоже регулярно падают HIMARSы.
— Родненькие, пожалуйста, не бросайте нас! Мы без вас пропадем! — умоляет продавщица.
«Проза» выходит из душного магазина, за столиком двое военных. Они едят раков, запивают их коньяком. Один, с рыжей щетиной на родинке на щеке, хватает «Прозу» за руку:
— Братан, садись! Я тебя третий раз вижу сегодня. Ты кто?
Пока «Синица» в магазине ждет шашлык и слушает продавщицу, «Проза» пьет коньяк с новыми знакомыми. Закусывают раками. Майор Ренат — чей-то начпрод — показывает гостю, как не оставлять в клешнях рака мясо. А говорят они о литературе…
«Прозу» подмывает спросить Рената, не его ли часовые должны охранять «Пион»? Но сдерживается — портить нытьем настроение никому не хочется.
Обсуждают, как быстро изменилось настроение местного населения. Стоило американцам начать бить по рынкам и шиномонтажам, как всем срочно понадобился референдум, и люди потребовали удары «по центрам принятия решений».
Ренат хихикает:
— Россия не должна вестись на украинские провокации, любая реакция есть проявление слабости. Удар следует наносить тогда, когда нужно нам, а не Западу.
Третью рюмку пьют, не чокаясь. Так поминают павших.
Из магазина выходит «Синица» с пакетом еды. На обратном пути «ситроен» впервые останавливает военная полиция, пытается не пустить на переправу, но им туда и не нужно!
— Хоть кто-то выглядит прилично! — радуется «Проза» при виде черных рубах под аккуратными бронежилетами и масок на лицах полицейских.
«Синица» смеется.
По возвращении в расположение старшие офицеры штаба ужинают купленными шашлыками: «Дрозд», «Синица», отец Пересвет, чуть позже присоединяется «Кречет».
«Проза» рассказывает:
— Однажды наблюдал сцену в Химках. Гаишник останавливает «Москвич-412» в раскраске советского ГАИ: желтый с синей полосой. Оттуда вылезает водитель в форме милиционера сталинских времен: белый китель, портупея, галифе, начищенные сапоги. Наш гаишник начинает трахать того за использование «гаишной» расцветки, а тот, сталинский, отбивается, мол, это — ретроавтомобиль и так далее. Собирается народ, и наш современный гаишник чувствует, что симпатии толпы на стороне того, сталинского гаишника. И будь ты хоть сто раз по форме и аккуратен, тогда государство заботилось, чтобы государственный человек выглядел достойно, нарядно…
«Синица» говорит:
— Это Андрей Владимирович впервые увидел военную полицию и впечатлился их внешним видом.
Офицеры жуют и кивают.
— Я деликатно вам намекаю, что десантники выглядят как бомжи и пугают внешним видом местное население! — говорит «Проза».
Подполковники пересмеиваются, но не возражают. Анекдот «про намек» «Проза» им уже рассказывал.
— В конце концов, они здесь представители русского государства! — не унимается «Проза». — Здесь других нету. Только мы! Вы здесь — русское государство!
«Они», «мы», «вы» — «Проза» путается, умолкает, рассматривает собеседников. Вот оно — поколение молоденьких полковников, русское государство во плоти.
— Дело государево, — произносит «Дрозд», и все задумываются о чем-то своем.
— Шолом, православные! — гремит басом отец Пересвет, отодвигая полог спального отсека.
— А в нашей армии в таких кидали сапог! — ворчит «Проза».
— Сейчас нет сапог! — «Дрозд», который спит на раскладушке напротив, переворачивается на спину. Раскладушка скрипит.
«Прозе» надоела яичница с колбасой, которой повара пичкают офицеров, поэтому он направляется в столовую позавтракать солдатской кашей. Идет через парковку, и вдруг мысль осеняет «Прозу»: «Дай-ка молитовку прочитаю». Не иначе, отец Пересвет повлиял.
«Проза» шепчет «Отче наш».
В столовой он единственный клиент, солдаты уже позавтракали, офицеры придут через час, сейчас у них в штабе совещание.
«Проза» болтает с поваренком Ромой. Рома не верит в его затею написать книгу, ругается, смеется. Рядом вертятся два черных пса. Попас валяет по земле более мелкого Тимофея, покусывает его. Наконец Тимофей убегает, а Попас заходит в столовую и вытирает о штаны «Прозы» прилепившиеся к шкуре колючки.
— А почему Попас? — спрашивает «Проза».
— В Попасной подобрали. Вот и возим с собой. Он тогда совсем щенком был, — отвечает Рома.
— Ни разу собачьего лая не
