последний бой.
В первых лучах восходящего солнца бойцы штурмовой группы увидели, как искорёженный, почти мёртвый танк врезается в борт украшенной нацистскими свастиками самоходки, и обе бронированных машины окутывает пламя взрыва.
* * *
Мальчик из Казани по имени Давлет хотел быть военным моряком, но не мог им стать. Ему удалось намного больше. Танк по имени «Бесстрашный» повторил подвиг «Варяга», вступив в неравный бой с пятью машинами нацистов, — и победил, ценой своей гибели.
И где-то в вечности, в мире бесконечного дня, куда приходят герои, отдавшие жизнь за Родину, на полянке у ворот Рая стоит танк «Бесстрашный», а рядом с ним сидит его экипаж — Егор Гиви-младший — Толстых, Сергей — Цой Пак и механик-водитель Давлет Мореман Альмяшев…
(Произведение создано на основе реальных событий)
Андрею Макаровичу давно полагается пенсия. Украинскую, правда, перестали выдавать давно, а российскую он получил лишь недавно. Но, если честно, дело-то совсем не в деньгах. Восемь лет назад он провёл на фронт троих ребят: своего сына Кирюху, а ещё — Володю и Севу. Все трое работали вместе с Андреем Макаровичем.
Сейчас их осталось всего двое. Он сам да не менее старый Василий Патрушевский. Два специалиста на большую электроцентраль, которая еще помнила славные советские времена.
Но хуже всего было то, что несколько подстанций находились в «серой зоне». Когда строили эту централь, никому и в голову не могло прийти, что на этой земле опять будет война, а линия фронта подойдёт так близко к областному центру.
— Собирайся, Вася, — устало говорит Андрей Макарович, вваливаясь в дежурку. Они с напарником фактически живут здесь с тех пор, как всё началось. Потому что ничего, кроме работы, и не осталось.
Андрей Макарович — вдовец, жена умерла ещё до атаки бандеровцев на Донбасс. Иногда старый электрик ходит на кладбище, хотя кладбище тоже в «серой зоне». Вася Патрушевский — бобыль; раньше, бывало, запивал, как итог — два развода. Сейчас не то чтобы не пьёт, но изредка и не допьяна. Иначе просто не выжить.
— Бедняку собраться — только подпоясаться, — ворчит Вася, поднимаясь с лежанки. Потревоженный кот Мурзилка, почти что штатный работник элекроцентрали, запрыгивает на подоконник и недовольно выгибает спину. Кроме Мурзилки в их хозяйстве имеется ещё «дворянин» Шарик, живущий в конуре между гаражом и каптёркой, и штук пять кур, для которых в гараже устроен насест. На яичницу для двоих хватает. — Я с утра прилёты слышу, думаю — точно будет работа. Где на этот раз?
— На шестом вроде провода порвало, — отвечает Андрей Макарович. — Но подстанцию тоже проверить надо.
— Не учи учёного, — ворчит Патрушевский, набрасывая на плечи ватник. — Ну, пойдём, что ли, помолясь?
Молиться никто не стал. Патрушевский и вовсе атеистом был с партийных времен, но на языке у него всегда была присказка. Андрей Макарович молча окинул взглядом Спас и Богородицу в углу над верстаком — когда жены не стало, иконы он принес сюда.
Каптёрка. Обиталище холостяков. С одной стороны — верстак, дизель-генератор, шкаф с инструментом и расходниками, с другой — печка, кровать и продавленный диван; старый холодильник да столик, на котором и готовят, и едят. Дополняет интерьер телевизор «Шилялис» — легендарный чёрно-белый раритет, который работать уже, в принципе, не должен. Но на честном слове и золотых руках держится. «Мастерство не пропьешь», — хмыкает Патрушевский всякий раз, когда «Шилялис» вопреки всем законам мироздания включается.
Ещё один антиквариат ждёт в гараже — старенький ГАЗ-66 с вышкой. По дороге за ними увязывается Шарик — на такой случай у Андрея Макаровича в кармане всегда есть что-то вкусное. Раньше Шарик нервничал, когда мужчины уезжали — собака словно понимала, что едут хозяева не на прогулку. Но ко всему привыкаешь, даже к такому. Собачий век короток — восемь лет назад, когда всё начиналось, хвостатый был щенком со смешными ушами. Сейчас, по собачьим меркам, — в самой середине зрелого возраста. А скоро и пенсионером станет, как и Макарович с Василием.
«Газон» заводится с полуоборота.
— Как думаешь, обстреляют? — спрашивает Андрей.
Тот кивает:
— А то ты укропа не знаешь. Раньше-то, помнишь, как было?
Да как не помнить? Каждый выезд на задание — смертельный риск. У нацистов была «милая» привычка — накрыть трансформатор или подстанцию в «серой зоне», выставить неподалёку ДРГ и ждать, а когда ремонтная бригада подъедет, открыть огонь. Им, говорят, за убийство мирных даже премии выплачивали. А не выезжать нельзя: нет света — значит, не будет ни воды, ни тепла в нескольких микрорайонах и прилегающих посёлках.
Сейчас стало полегче. Бандеровцев отбросили от города, и ДРГ в окрестностях появляются всё реже. Но все же не без этого. А то и арта ударит. И всё-таки работать стало проще.
Вообще, с началом СВО всё изменилось к лучшему. Главное — люди, их настроение. Если раньше Донбасс сражался с глухим отчаяньем обречённых — и при этом умудрялся бить врага, то теперь у людей в глазах явственно читалась надежда. Андрей Макарович не знал, доживут ли они с Васей до Победы. Но в том, что она наступит, не сомневался.
* * *
— Миномёт сработал, сто двадцатка, — делает очевидный вывод Патрушевский, окидывая взглядом предстоящую работу.
Подстанция, к счастью, цела. Да и обрыв не так чтобы очень: провода повисли, но на земле не валяются. И то — хлеб. Андрей Макарович готовит инструмент, надевает монтажный пояс — сегодня «на высоту» идёт он. Затем забирается в корзину вышки. Беззлобно ругаясь, командует подъемом. Погода сносная — не слишком холодно, ветер небольшой, но все же на пятиметровой высоте слегка дискомфортно. Впрочем, когда это останавливало?
Но стоит приступить к работе, как в воздухе раздаётся знакомый хриплый свист. Вышка вздрагивает и качается. Прилёт. Те самые четыре и семь десятых дюйма, увы, хорошо известные Донбассу, особенно районам, прилегающим к чёртовой «линии соприкосновения». К счастью, мина ложится с большим недолётом.
— Кочевник! — кричит снизу Вася.
Кочевник — это «кочующий миномёт». Бандеровцы ставят такие в кузовы пикапов или таких же ГАЗ-66, превращая их в боевые машины террора. Выстрелил — отъехал, снова выстрелил.
— А то я не понял, — ворчит Андрей Макарович, не отрываясь от работы. — Ты за машину спрячься, что ли?
— Буду я ещё ховаться [10], когда ты там на высоте торчишь як тот тополь на Плющихе, — огрызается напарник. — Ежели суждено, прилёт везде найдёт. Пуля — дура…
Фатализм. Те, кто живёт и работает у передка, под обстрелами, не могут рассуждать
