…19 апреля 1944 года. Раннее утро. Полк, расположенный на аэродроме Шотово, готовится к нанесению бомбовых ударов по скоплениям живой силы и техники противника у совхоза № 10, что под Севастополем. После выполнения задания — посадка на новом крымском аэродроме — Веселое.
Сегодня погибнет любимец полка, защитник Сталинграда командир Евгений Сергеевич Вишняков.
Сегодня погибнут штурман эскадрильи Вячеслав Рипневский и начальник связи Михаил Сторожук. Но никто еще не знает об этом. Они живут, о чем-то беспокоятся, хлопочут, улыбаются и сердятся, как подлинные хозяева ходят по зеленому ковру Шотовского аэродрома, по освобожденной украинской земле, с которой поднимутся в свой последний полет и шагнут в бессмертие.
Вот Вишняков, Рипневский и Сторожук идут с командного пункта. Сейчас они будут ставить боевую задачу первой эскадрилье. Евгений Сергеевич в хорошем настроении. Он высок, строен, энергичен — прирожденный летчик. На ходу Вишняков отдает распоряжение:
— Бондаренко, в полк прибыл оператор кинохроники. Возьмешь его на борт. Будет снимать нашу шестерку. Отбомбишься по цели с пикирования одиночно. Понял?
— Товарищ гвардии капитан, освободите меня, пожалуйста, от фотографа. Я — не суеверный человек. Но… Ведь боевой полет…
— Вот тебе, здравствуйте!.. Довоевались!
— Товарищ гвардии капитан, когда человек просит… Евгений Сергеевич сердится. Но — знаю — он отходчив.
— А ты, лихой разведчик, еще не разучился летать в строю и пикировать? — спрашивает он строго.
У Евгения Сергеевича немножко выдается вперед подбородок, негустые, прямые волосы зачесаны на правую сторону. Нельзя сказать, что он красив, но в его волевом лице есть что-то привлекательное. А какая у него душа! Как его любят однополчане! Комэску всего двадцать девять лет, а все зовут Евгения Сергеевича батей.
— Товарищ гвардии капитан, летать в строю и пикировать не разучился. Как прикажете — так и выполню.
— Близко нужно идти, совсем близко. Понял?
— Понял, товарищ гвардии капитан!
— Пойдешь моим правым ведомым.
— Есть!
— Кинооператора повезет Панфилов. Понял, Панфилов?
— Так точно, — в тон командиру ответил тот.
Слушаем боевую задачу. Боевой порядок — две девятки, ведомые Валентиком и Покровским, шестерка Вишнякова и, как сразу же окрестили ребята, «гастролер» Панфилов с кинооператором. Удар по цели в десять двадцать пять. Прикрытие от 3-го истребительного авиационного корпуса генерала Савицкого. Мой экипаж: штурман гвардии младший лейтенант Виктор Мирошников и гвардии сержант Петр Баглай.
Проложены на картах маршруты. По фотоснимкам изучена цель. Все готово. Вскоре над летным полем взвилась зеленая ракета — сигнал «По самолетам!». Бегу с экипажем на семнадцатую машину. Ее механик смотрит, как я надеваю парашют, и спрашивает:
— Товарищ командир, скажите, страшно с парашютом прыгать?
— Потом, потом расскажу! Сейчас некогда. Ты лучше ответь: все струбцины снял с рулей?
— Все. Еще до восхода солнца.
— Рано! Нужно снимать перед вылетом, чтобы элероны и рули не трепало ветром.
Над КП взвиваются две зеленые ракеты. Летчики запускают моторы и вслед за Валентиком, Покровским и Вишняковым выруливают самолеты на взлетно-посадочную полосу.
Уходит в небо первая девятка, за ней вторая. Берет старт и наша шестерка, а справа от нее взлетает «пешка» Панфилова. Круг над аэродромом. Панфилов пристраивается к нам, и оператор начинает работу. Идем плотным строем. Нет-нет да и взгляну, как киношник крутит ручку аппарата.
— Если ему понадобится прыгать, то сначала он аппарат бросит, а потом сам выбросится, — шутит Мирошников.
— Виктор, по такому поводу шутить не надо, — отвечаю ему, вспомнив ходившую в полку байку: с кем Мирошников ни полетит — сбивают.
Впереди аэродром истребителей прикрытия. Валентик ведет полк по кругу. Истребители взлетают, пристраиваются к нам, а затем куда-то исчезают. Да, это не 9-й гвардейский полк! Те своим прикрытием нас всегда воодушевляли. А эти… Вскоре показалась цель.
— Виктор, где Панфилов? Что-то не вижу его.
— Передал, что забарахлил мотор. Ушел на аэродром Веселое, докладывает Баглай.
— Я так и знал! Поведешься с фотографом — добра не жди.
Впереди идущие девятки уже перестроились в колонну звеньев. Вишняков покачиванием с крыла на крыло подает сигнал для перестроения. Звено Пронина заняло установленную дистанцию. Иду в плотном строю. Угадываю по движению губ почти каждое слово, сказанное Вишпяковым и Рипневским. Жесты их тоже мне понятны. Скоро надо будет атаковать цель, и Рипневский указывает на нее командиру, глядя в нижнее остекление. Вишняков отвечает кивком головы, что видит, а Вячеслав припадает глазами к штурманскому прицелу, чтобы хорошо навести самолет и своевременно подать команду на ввод в пикирование.
— Приготовиться к пикированию! — следует очередной сигнал Вишнякова.
Болдырев и я берем принижение, увеличиваем дистанцию, затяжеляем винты. У самолета командира идут на выпуск тормозные решетки — выпускаю их и я на своей машине. Бьют зенитки. Разрывов так много, что кажется, будто фашисты непрерывно вколачивают в небо гвозди с широкими огненными шляпками. Чтобы не опоздать с вводом в пикирование, внимательно смотрю на самолет ведущего. Я иду с принижением. При криволинейном движении на вводе радиус дуги — пути моей машины — будет меньше, чем у самолета Вишнякова. Следовательно, я должен резче входить в пикирование. Вишняков пошел. Энергично отдаю штурвал от себя. Машина стремится к заваливанию в левый крен. Удерживаю ее отклонением элеронов, стараясь точно соблюсти дистанцию и интервал. С пола летит в глаза всякая всячина. Сейчас все, что не закреплено в кабине, даже пятикилограммовый надголовник пилотского сиденья, может висеть в воздухе.
Помню, при первых полетах на пикирование казалось, что вот-вот оторвется сердце. С последующими тренировками все это прошло. Конечно, нам, пикировщикам, тогда не было известно распространенное сейчас слово «невесомость». А ведь каждый испытал это состояние…
Три наших Пе-2 стремительно летят вниз, к цели. Быстро нарастает скорость. Слышимый в кабине гул с каждым мгновением усиливается. Машина звенит как струна. Внимательно слежу за самолетом ведущего. Вишняков держит угол пикирования около восьмидесяти градусов. Смотрю на четыре ФАБа двухсотпятидесятикилограммовые бомбы, подвешенные под фюзеляжем его машины. Вот они отделяются. Я тут же нажимаю на кнопку сбрасывания и вывода самолета из пикирования, вмонтированную в правый рог штурвала. От пятикратной перегрузки тяжелеют веки и слегка мутнеет перед глазами. Чтобы не отстать на выводе, я, как это принято делать, при подходе к горизонту убираю тормозные решетки.
— Командир, бомбы положены в цель. Самолет Болдырева выходит из пикирования нормально! — докладывает скороговоркой Мирошников.
— Хорошо! — отвечаю коротко.
Звено вышло из пикирования в направлении Черного моря. Мой самолет почему-то стремительно обгоняет машину Вишнякова. Убираю газ, но обгон не прекращается.
— У самолета командира не убрались решетки! — кричу я Мирошникову.
— И почему-то Рипневского не видно, — отвечает он.
Я не решаюсь, как это сделал Болдырев, выпуском посадочных щитков (их прочность рассчитана на скорость триста сорок километров в час) затормозить свой самолет. Делаю отворот вправо, гашу скорость и пристраиваюсь к самолету Вишнякова. Звено летит над Черным морем на высоте 1200 метров. На самолете командира эскадрильи что-то неладное!.. Над целью, вероятно на прямолинейном участке пикирования, погиб Рипневский, а Вишняков тяжело ранен. Теперь ясно: уборкой тормозных решеток на машине ведущего никто не занимается. Подхожу еще ближе. В открытую форточку отчетливо вижу лицо командира.
— Что случилось у вас? — кричу я, хотя знаю, что он все равно не услышит.
Евгений Сергеевич повернул ко мне голову. Его лицо от потери крови и боли побледнело. Он малоподвижен, обеими руками держит штурвал…
Машина, не разворачиваясь на обратный маршрут, продолжает полет над морем. Наконец Евгений Сергеевич медленно, с трудом повернулся ко мне и несколько раз качнул головой, давая понять, что на полу кабины лежит Рипневский.
В это время впереди появляются белые шапки разрывов.
— С кораблей стреляют? — спрашиваю Мирошникова и тут же вижу: в двадцати метрах от самолета Вишнякова висит истребитель «Фокке-Вульф-190» и бьет изо всех огневых точек. — Ах ты, гадина! — ору я не своим голосом. Ребята, на хвосте командирской машины «фоккер»! Стреляйте по нему! приказываю экипажу. — Где наши «яки»? Баглай, где капитан Кочетков со своими орлами? — спрашиваю стрелка-радиста.
— Я их не вижу!
— Стреляйте! И смотрите внимательно! — снова обращаюсь к экипажу.
