— Воробышек чистит перышки? — услышала она за своей спиной и притворно вздрогнула, будто приход его был неожидан.
— Вы испугали меня!
— О Юлия, значит вы надеялись, что я не возвращусь?
Она сделала недовольную гримаску. Как он может так говорить? И кто может устоять перед ее обаянием? И какой мужчина так легко откажется от нее? Вот что выражала ее гримаска. Он добродушно засмеялся, поняв, что она хотела сказать. Опыт встреч с такого рода женщинами у него был немалый. А Тане казалось, что барон как будто протрезвел.
— Чего бы вы хотели, крошка?
Она взглянула на часы-браслетку.
— Мне, пожалуй, пора.
Он накрыл ее руку, белую и нежную, своей — грубой, сильной рукой в рыжих волосах и крупных веснушках. Рука была тяжелой и горячей. Таня закрыла глаза, чтобы не видеть лица, склонившегося над ней. Нет, она все выдержит. И это выдержит. «Ты будешь «языком», барон фон Клаувиц. Да, «языком» для 2-го Украинского фронта…» Но Таня отклонилась, когда он ее обнял, и он губами коснулся шеи. Она уперлась в его грудь.
— Нет, нет, нельзя!..
Он зашептал:
— Поедем со мной? Скажи «да»! Слышишь!
Она отрицательно качала головой и смеялась.
— Нет! Мне надо домой, — и подняла свою рюмку с вином. — За хорошо проведенный вечер!
— Вечер еще не закончился, — усмехнулся барон и вдруг решительно: — Я поеду с тобой, — и выпил залпом свою рюмку. — Ты ведь этого хочешь?
— Хочу! — смело сказала она.
Он усмехнулся. «Ну, конечно! — самодовольно подумал он. — Чтобы потом рассказать на ушко подружке, что переспала с немецким бароном…» О, как он знает этих женщин! Но вслух сказал:
— А теперь потанцуем. В последний раз.
Они вышли из ложи и минут пять или десять танцевали под оркестр. Он шептал ей на ухо:
— А бабушка как? Не будет сердиться?
Она засмеялась:
— Все бабушки были когда-то молодыми. К тому же барон — это кое-что значит.
Он спросил:
— А в твоем Немце нет партизан? — и на его раскрасневшееся лицо легла тень.
— О! — ответила она. — На больших дорогах они не водятся, — и, помолчав, грубо заключила: — И дом Юлии Кошут для них закрыт. Я могла бы, кажется, сама перегрызть им горло…
— А ты у меня боевая, Юлия, — удивленно покачал барон напомаженной головой. — Ну ладно, пошли.
Он позвал кельнера и уплатил по счету, небрежно просмотрев его. И дал на чай пять крон. Барон был скуп.
— Может быть, пану угодно вызвать фаэтон? — спросил Хложник.
— На черта он мне нужен! У меня машина.
Это не входило в Танины расчеты, и она не могла скрыть мгновенного замешательства. Он усмехнулся.
— Не бойся, моя Юлия. Я не партизан, — и засмеялся.
— Вы сами водите машину, господин барон?
— Ты можешь называть меня Вильгельмом.
— Вы сами водите машину, Вильгельм?
— Ты не хочешь свидетелей?
Она посмотрела ему в глаза и сказала, не отводя взора:
— Если уж вдвоем — так только вдвоем.
— Вот за это люблю! — и он подал ей пальто, такое же простое и в то же время изящное, как все, что было на ней.
Она вышла, опираясь на его руку, и они свернули за угол, против табачного магазина, где стоял не новый, но довольно приличный на вид «оппель». Барон подошел к дверцам, и, пока он открывал их, Таня поискала глазами Любомира Павлинду, увидела его и кивнула: «Все в порядке». Но в душе она не была уверена, что все в порядке. Она играла с огнем и не знала, не обожжется ли. И опять, в который уже раз, она подумала, не играет ли майор Клаувиц так же, как и она? Но когда он распахнул дверцы, Таня смело шагнула в машину и опустилась на мягкое сиденье.
Впереди, за баранкой, сидел солдат. Он не шевельнулся. И пока барон обходил машину, чтобы сесть с другой стороны, Таня через боковое стекло опять увидела Павлинду. Он стоял у витрины табачного магазина и прикуривал от зажигалки. Это был условный знак: пока все в порядке. Пока! Барон уселся. «Значит, он все же побоялся ехать один», — думала Таня.
— В Зволен! — коротко приказал он солдату. Это был город, куда его командировали для получения машин, а Немце был по пути в Зволен. — Заночуем в Немце.
— Слушаюсь, господин майор! — ответил шофер и включил мотор.
«Оппель» вздрогнул и покатил по улице, в эти часы довольно людной. Народ торопился с работы, чтобы закончить дневные дела и успеть домой до комендантских семи часов.
Пересекли железную дорогу и опять вышли на шоссе. Позади остались Черна Долина, а потом поворот на Волковце. «Оппель», не сбавляя скорости, мчался напрямик. Уже смеркалось, и шофер включил фары, когда показалось Черадице. До Немце оставалось километров пять-шесть, не больше, и с каждой минутой Таня сильней волновалась. Будто настоящая опасность начиналась только здесь. Но барон, нетерпеливый и возбужденный стойкостью этой «веселой курочки», как он мысленно называл ее, этой бабенки, опрокинувшей все его расчеты переночевать в Злате Моравце, ничего не замечал. Он утешал себя мыслью, что добьется своего хотя бы в этом чертовом Немце. Ну, разве он думал, что эта командировка в Зволен окажется такой пикантной? Он усмехнулся своим мыслям и покачал головой: полковник Берман, пожалуй, не поверит. Для этого у старого служаки просто не хватит воображения.
— Вот и Немце!.. — тихо воскликнула Таня, отодвигаясь от барона.
На «оппель» бежали серые в наступивших сумерках строения, а фары выхватывали из темноты то дом под островерхой черепичной крышей, то одинокого путника с яношиком в руках.
— Здесь надо свернуть, — торопливо сказала Таня.
Шофер круто повернул, и ее бросило на барона. Она нервно засмеялась.
— Простите, — и через минуту: — Вот здесь!
Шофер затормозил «оппель» возле красивого дома с открытой верандой, увитой плющом. В двух окнах сквозь щели в ставнях светился огонь. Вокруг было тихо и мирно. Таня собиралась выйти из машины, когда в дверях показалась полная старушка в бархатной накидке.
— Бабушка! — крикнула Таня, бросаясь к старушке. — А я с гостем… Даже с двумя! — подчеркнула она и взволнованно подумала, что Павлинда, несомненно опередивший ее на своей партизанской машине, возьмет с Яковом Баштовым шофера.
Фон Клаувиц предупредил:
— Ганс, вы устроитесь на ночь в машине…
— Добрый вечер, пан, — приветствовала старушка по-словацки. — Просим зайдите… — и она пропустила в темные сени Таню, затем барона.
Из темноты слышен был голос Тани:
— Нет, вот сюда, господин барон… не оступитесь, здесь порожек.
— А, дьявол!..- сказал барон, и в то же мгновение кто-то могучей рукой заткнул ему рот, кто-то как стальными клещами сжал его руки, и он оказался на свету перед дулом партизанского автомата Якова Баштового.
— А вы, пан шофер, почему не входите? — спросила старушка.
Она говорила по-словацки, и солдат покачал головой.
— Не понимаю, — ответил он по-немецки и стал копаться в машине.
В дверях показалась Таня.
— Ганс! Барон приказал внести его вещи, — сказала она по-немецки.
— Слушаюсь! — откозырял Ганс.
Приказ не удивил солдата: барон ведь собирался переночевать в Немце. «Ну и знатная же штучка эта дамочка, — подумал Ганс. — Везет же барону!» И Ганс понес чемодан в дом.
Уже на следующий день, после допроса в партизанском отряде, барона фон Клаувица и его шофера переправили через линию фронта. Вместо Зволена барон неожиданно попал в армейский штаб 2-го Украинского фронта.
К этому времени Штефан Такач перебрался в Братиславу для оказания помощи Яну Колене в проведении одной из многих диверсий.
Штефан хорошо знал и любил Братиславу, потому что с этим городом были связаны счастливые дни его отрочества и юности. Многое в этом городе вызывало в сердце Штефана теплые воспоминания: старинный замок, будто нависший над рекой, где в школьные годы он играл с ребятами в индейцев. И путаные, узкие и кривые, как турецкий ятаган, улочки средневекового Подградья, где он познакомился с черноглазой Евой. И голубой Дунай, где он проводил сладкие часы одиночества, когда юношеская мечта уводит человека в таинственные и прекрасные дали и кладет к его ногам весь мир. Ох, как не хотелось в ту пору возвращаться к действительности, с ее житейскими невзгодами и деспотическим отцом в маленьком доме с древним гербом над входными дверями.
Братислава — живописный город, особенно в районе замка, веками охранявшего Братиславу против многих врагов. Здесь, на возвышенном берегу Дуная, Штефан впервые сказал, что любит Еву, и здесь они обменялись первыми поцелуями. Был хороший майский вечер, в воздухе стоял тот особый весенний запах, который остается в памяти на всю жизнь. Штефан с Евой долго в тот вечер блуждали по улицам и переулкам города, где здания эпохи Возрождения соседствовали с железобетонными коробками, и дома в стиле барокко стояли рядом с сооружениями поклонников голого конструктивизма. Молодые люди этого не замечали.
