Горящая нефть попала и на катер Мараговского, он загорелся сразу в нескольких метрах, но огонь удалось быстро сбить.
Наконец настал такой момент, когда «Крестьянин» и две его баржи из трех оказались на безопасном расстоянии от горящих пассажирского парохода и баржи. Какое-то время, носясь по реке, мы еще постреливали по самолетам и вдруг заметили, что они ушли. Даже не верилось в такое счастье: матросы по-прежнему сжимали в руках оружие и слушали, слушали небо.
В это время из воды, буквально рядом с катером, и прозвучало:
— Братцы… Помогите…
В горячке недавнего боя, где мы невольно уподобились человеку, находящемуся в освещенной комнате и подвергнувшемуся нападению с темной улицы, никто из нас почему-то не подумал, что на пассажирском пароходе могли быть люди…
Четырнадцать человек мы тогда подняли на свой борт, примерно столько же спасли и остальные катера. Кто-то и сам выплыл на берег. А сколько их погибло, не получив своевременной помощи или при нашем бешеном маневрировании?
От спасенных мы и узнали, что сгоревший пассажирский пароход — «Александр Невский».
Наконец появилось солнце, и мы отчетливо увидели и остов сгоревшего парохода, и полузатонувшую баржу, и вдоль левого берега — черную длинную ленту недавнего пожарища.
А еще немного погодя нагрянуло начальство, и пришлось отвечать на его бесчисленные «как» и «почему». К счастью, ошибок в наших действиях не было обнаружено, и начальство отбыло восвояси, дав мне новый приказ: следовать к Дубовке и там взять под охрану новый караван…
Ну, о каком распорядке дня могла идти речь, если так было изо дня в день?
А в Сталинграде в это время срочно готовились тралы, пригодные для борьбы с магнитными неконтактными минами, — хвостовые. Они представляли из себя трос, к которому на среднюю его часть подвешивались специально намагниченные обрубки жесткого троса — «хвосты». По замыслу создателей этого трала — под воздействием магнитного поля «хвостов» и должны были взрываться мины; буксировался такой трал одновременно двумя катерами-тральщиками, идущими параллельными курсами.
Одно не было учтено: наши катера-тральщики были самыми обыкновенными катерами с металлическим корпусом, ранее работавшими на сплавных рейдах, или вчерашними речными трамвайчиками, у которых сразу же за рубкой были удалены все надстройки.
А если к этому добавить, что речники иногда отдавали нам не лучшие свои катера, то и вовсе станет ясно, какой мощностью они обладали. Так что не шли, а почти стояли они с такими тралами.
Таковы были первые катера-тральщики, служа на которых, мы вступили в борьбу с немецкими неконтактными минами. А в будущем году (весной 1943), когда вместо Отдельной бригады траления было создано две, к нам в качестве тральщиков поступили и маленькие буксиры-угольщики, и такие маломощные катеришки, что мы, комдивы, хотя они у нас и числились боевыми единицами, использовали их только для решения вспомогательных задач. А качество отдельных из них…
Я был уже командиром дивизиона катеров-тральщиков (лето 1943 года), и в составе комиссии мне довелось от Наркомата речного флота принимать несколько таких катеров. Двойственное у меня было отношение к этому пополнению. С одной стороны, и по внешнему виду, и по выучке личного состава (вчерашним — самым обыкновенным речникам) далеко им было до ветеранов Волги, а с другой стороны… Как ни критикуй, но все равно пополнение!
Так вот, лазал я по этим катерам, лазал, заглядывал во все трюмы и под слани — вроде бы все было в порядке. И вдруг глаза мои прилипли к свежей краске на водонепроницаемой переборке. Почему только она, эта переборка, недавно покрашена?
И я молотком стукнул по ней. А он возьми и пробей ее насквозь!
Конечно, после этого все переборки мы простучали молоточками, и многие из них не выдержали даже удара средней силы. А ведь они предназначались для того, чтобы, когда катер получит пробоину, сдерживать забортное давление воды…
23 августа по приказу комдива я со своими двумя катерами-тральщиками прибыл в Сталинград, явился в штаб флотилии и спросил:
— Зачем вызывали?
Ответили:
— Чтоб вы отдохнули.
Отдохнуть было бы полезно. Однако… к тому времени мы уже по сотням примет научились безошибочно определять обстановку на своем участке фронта. Да и приказ № 227 народного комиссара обороны СССР от 28 июля 1942 года требовал от нас вовсе не отдыха. Он с суровой правдивостью открыл нам глаза на сегодняшнюю действительность, он требовал от нас, фронтовиков, прежде всего упорства в бою. В этом приказе, адресованном всем советским воинам, прямо говорилось:
«Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, рвется в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает местное население.
Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге, у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами.
Враг уже захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, половину Воронежа… После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало меньше территории, стало быть, меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 млн. населения, более 80 млн. пудов хлеба в год и более 10 млн. тонн металла в год.
У нас уже нет теперь преобладания ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину…
…Можем ли мы выдержать удар, а затем отбросить врага на запад? Да, можем, ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно, наш фронт получает все больше и больше самолетов, танков, артиллерии, минометов…
…Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование — ни шагу назад без приказа высшего командования…»
Огромное впечатление на всех нас произвел этот приказ. И прежде всего своей правдивостью, прямотой. Он свидетельствовал о том, что ЦК нашей партии безгранично верил советскому народу, заботился прежде всего о его благе.
Ознакомились с этим приказом — невольно вспомнились случаи, когда мы сами или наши соседи вдруг отходили, боясь окружения или мощного танкового удара. Отходили потому, что искренне считали: необъятны просторы нашей Родины, найдем для обороны рубеж получше этого — и вот уж там-то встанем насмерть по-настоящему.
И теперь мы поняли, что нет у нас больше ни одной запасной позиции, что нужно насмерть стоять здесь, на рубеже Волги.
В том, что этот приказ наркома обороны СССР (да и многие другие столь же важные документы) запомнился на всю жизнь, огромная заслуга политработников всех рангов. Так, дивизионный комиссар (позднее контр-адмирал) П. Т. Бондаренко, хотя он в то время и являлся членом Военного совета флотилии, был у нас на катерах не только желанным гостем, но и своеобразным членом экипажа, так как всегда появлялся в самый нужный момент, и как-то запросто завязывались беседы, которые надолго запоминались нам, случалось, заставляли совершенно иначе смотреть на то или иное жизненное явление.
Помню, в августе 1942 года, буквально за несколько дней до первой массовой бомбежки Сталинграда, Бондаренко появился на моих катерах как раз в тот момент, когда мы уже снимались со швартовых. Я, разумеется, немедленно доложил ему, что, мол, так и так, выхожу на конвой каравана. Дивизионный комиссар терпеливо выслушал меня и ответил предельно кратко и ясно:
— Не бойся, мешать не буду.
И он, отослав свой полуглиссер до завтра, пошел на катер вместе со мной. Рядом был и тогда, когда мы отражали яростные атаки вражеских бомбардировщиков.
Нет, он не становился к пулемету, не пытался подменить, допустим, рулевого. Он просто с невероятно невозмутимым видом стоял рядом с рубкой, стоял в тот момент, когда, раздирая воздух ревом моторов, на нас пикировал вражеский стервятник.
Его спокойствие, конечно же, передавалось и всем нам.
Одно это уже очень много значило, но, пожалуй, не менее важно и то, что я не помню ни одного такого случая, когда он, используя свое служебное положение, попытался бы командовать. Дивизионный комиссар, насколько мне известно, лишь изредка позволял себе давать кому-то советы. Например, вдруг возьмет и скажет командиру отряда или катера:
— А не подойти ли нам ближе к яру? Там тень гуще.
И все, больше — ни слова. Он прекрасно понимал, что нельзя снимать с командира ответственности за принятое решение, что нет ничего хуже, если на корабле не один, а несколько человек командует.
