— Брат, брат, тебе помочь? — пристал к Цанаеву один обросший, с отталкивающей внешностью молодой человек. — Все, что хочешь, любой документ, любую улицу, любой адрес — все сделаем, — чересчур навязчив он.
— А если документы утеряны? — поинтересовался Цанаев.
— Нет проблем, только бабки вперед, все будет на мази!
— А если на один дом двое хозяев?
— Проблем нет — только плати… Слушай, брат, даже если улицы такой нет, лишь бы твой паспорт и заявление — я отвечаю.
— А потом мне придется отвечать?
— Чего? — рассмеялся посредник. — Посмотри вокруг. Кто ответит за этот бардак, за эти руины, за наши смерти?.. И разве это компенсация — это обман, в котором я вынужден участвовать. Знаю, харам,[6] но иных вариантов нет, или с автоматом в лес?
— Нет, только не в лес, — сказал Цанаев.
— Так тебе помочь? Скидку сделаю.
Цанаев собеседника поблагодарил, направился ко входу, а тот вдогонку:
— Тебя туда все равно не пропустят. Только — своих, и только — за бабки.
— Пустят, — уверен Цанаев, предъявил федералу-охраннику удостоверение советника, а тот небрежно:
— Мы подчиняемся Москве, и местные бумаги не в счет.
— Что значит «не в счет»? — вскипел Цанаев. — Ты находишься в Грозном, а не в Москве.
— Ваша, ваша,[7] — подскочила к Цанаеву одна женщина, и на чеченском: — Не связывайся с ними, чего доброго, стрелять начнет. Для них документ один — деньги, и пускают лишь своих.
— Погоди, — нервничает Цанаев, он достал удостоверение Российской академии наук. — А этот документ вас устроит? Выдан в Москве, РАН. Я директор академического учреждения.
— Слушай, — склонился над ним здоровенный контрактник, — здесь любой документ подделывают и продают.
— Это вы все подделываете и продаете, — вскипел Цанаев. — СССР — продали, Россию — продали, Чечню — уничтожили!
— Ваша, ваша, — уже множество рук обхватило Цанаева, потащило в сторону. — Ты с ними не спорь. Посмотри вокруг — сплошь варварство, а ты к порядку призываешь. И кого?.. Ты видел его автомат? Износилось железо — столько стрелять! И в кого?
Когда Цанаев отошел в сторону ему говорили:
— Давай, поможем. Без денег поможем. Что надо, скажи?
Цанаев поблагодарил всех. Покурил, успокоился, позвонил председателю.
— Скажи, член комиссии может к тебе на прием попасть?
— Цанаев, ты? Где ты?.. Сейчас пришлю человека.
Внутри здания атмосфера и обстановка даже хуже, чем снаружи. По коридорам, торопясь туда-сю-да, снуют люди. Всюду горы бумаг, документов, дел и, кажется, эта контора либо собирается переехать, либо все это вывести на свалку и сжечь.
«Да, — подумал Цанаев, — несуществующие адреса, несуществующие и несуществовавшие дома, несуществующие люди, паспорт поддельный — «мертвые души»? Гоголя ныне нет. А в таком обществе Гоголь разве родится?»
Зато кабинет председателя, как положено, флаг и герб России!
— А почему чеченской символики нет? — удивлен Цанаев.
— Мы ведь федерального подчинения. Бюджет России. Помогает нам.
— Да, — грустно выдал Цанаев и, наверное, что-то некорректное ляпнул бы, но в кабинет постоянно заходят разные люди с бумагами — председатель подписывает, торопится. Чтобы это понять, и высшего образования не надо: здесь деньги делаются.
— Может, я в коридоре подожду?
— Не-не, прости… Закройте дверь! — наконец-то гаркнул председатель. — Видите, у меня советник президента, член нашей комиссии!
— Последнее мог бы не уточнять.
— Хе-хе, это я для порядку… Ну, может, чай?
— Спасибо, — Цанаев понимает, что здесь витают такие суммы, что пить некогда — бухгалтерия сложная; сделал бабки — и форс-мажор: шальной снаряд угодил, или боевики напали, словом, пожар, а «ревизор» даже не приедет.
А председатель объясняет Цанаеву:
— Я понял. Ты хочешь, чтобы твой сотрудник получил компенсацию — быстро и в полном объеме. Первое — помогу. А со вторым — прости. Дело в том, что тридцать пять процентов от суммы сразу же оседает в Москве — так называемый откат. Еще пятнадцать мы здесь пилим — военные, милиция и прочее, кому не угодишь — сам знаешь, все при оружии.
— Но это ведь обман! — возмущен Цанаев. — Какая эта компенсация — копейки! И их не выдают.
— И за это огромное спасибо Кремлю! — громко сказал председатель и демонстративно вознес палец, повел глазами по потолку: мол, здесь прослушка.
— Гал, Гал Аладович, — он встал, подошел к Цанаеву, руку положил на плечо. — Ты здесь не жил, многого не знаешь. Ты замечательный человек, ты ученый, занимайся наукой и не лезь в политику — грязный бизнес.
— А я и не лезу, сотруднице хочу помочь, у нее три инвалида на иждивении; всех и все раздавила война, а с нее и сейчас хотят три шкуры содрать. Так войну не закончить! Мир — это честность и справедливость! А когда друг друга обманывают — это война!
— Гал, Гал, замолчи, — не на шутку забеспокоился председатель.
— Я доложу Президенту, — в запальчивости Цанаев тоже встал.
— Он все знает, ничего поделать не может и не сможет.
— Советники плохие, — Цанаев беспомощно опустился вновь на стул.
— Советник ты хороший, — погладил председатель Цанаева по плечу, и на ухо: — Против системы пикнешь, растопчут… даже Президента. — И уже выпрямившись, громко: — Гал, пусть твоя сотрудница сама ко мне придет, мы разберемся.
— Да, «торг здесь не уместен», — процитировал Цанаев классика.
Оказалось, не зря…
Через пару недель Цанаев был в Москве. Раньше с ним такого не случалось, а теперь ему отчего-то постоянно хотелось звонить Авроре, слышать ее голос, по всякому поводу с ней советоваться и для этого выдумывать проблемы, якобы связанные с институтом и наукой. А тут она сама прислала ему СМС-ку: «Я вам очень благодарна за участие. Все получилось. Спасибо».
Неизвестно почему, но Цанаеву это послание показалось если не признанием в любви, то существенным знаком взаимности. Он тут же ей перезвонил, и как будто не знает, в чем дело:
— Аврора, что случилось?
— Разве вы не поняли? Я получила.
— Что получила?
— Компенсацию… Огромное спасибо. Я так счастлива! Гал Аладович, вы мне дадите отпуск? Отца повезу на операцию.
— Ну, ты хоть дождись моего приезда. В институте и так работать некому.
— Разумеется. К тому же, мне еще справки и направление подготовить надо.
— Ты мне обстановку докладывай, — как обычно потребовал директор, а буквально пару дней спустя докладывала секретарь:
— Гал Аладович, ЧП! Здесь просто ужас!
— Что случилось? Что?
— Зачистка! Оцепили весь район. Все в масках. Нас не выпускают.
— А где Аврора? — почему-то спросил Цанаев.
— Ее увезли… Больше никого не взяли.
— Я вылетаю.
Всю дорогу он набирал Президента — недоступен. Цанаев знал, что Президент с рабочим визитом за рубежом. А иных вариантов не было, и Цанаев на ночь глядя вылетел в Минводы. Среди ночи, рискуя жизнью, — помогало удостоверение, или мзда, но он проехал на такси более десятка блокпостов, где правят подвыпившие контрактники, а вокруг института спокойствие — лампочка над входом мирно горит, лишь сторож-старик встревожено ответил:
— Ой, Гал Аладович, что здесь творилось. Ни чеченского, ни русского не понимают, в масках, нас всех лицом в грязь, даже женщин.
— А Аврора где?
— Ее забрали… Говорят, вроде, к вечеру ее отпустили. Прямо к дому привезли, но я ее не видел, — и шепотом: — Здесь Бидаев командовал. Он тоже в маске, рожу скрывал, но я его по голосу узнал.
— А что они искали?
— Говорят, здесь, в округе, а точнее, у Авроры, боевики были, — и вновь шепотом: — Вы ведь знаете, ее братья, — он здесь осекся.
А директор резко спросил:
— И что ее братья?
Старик опустил взгляд, потом в упор уставился на Цанаева, у него задрожал подбородок:
— Ее братья — къонахи![8] — и словно для того, чтобы это никто не оспорил, старик тут же направился в свою сторожку.
А усталый Цанаев, дабы более не рисковать, ночь на дворе, решил поспать на раскладушке Авроры. И от этой постели — смешанный запах, или вонь, химреагентов и, может быть, ее тела. И он не поймет, нравится ему или, наоборот, противен этот аромат. Он очень устал, но заснуть почему-то не может, как не ляжет — штыри в бок. И все время он думает об Авроре: где она? Какая спецслужба ее забрала? Неужели она в каком-то карцере, а может, допрашивают с пристрастием?.. И все-таки, с мучительной думой о ней, под самое утро он заснул. А когда проснулся, считая, что еще очень рано, он в одной майке направился в санузел, а тут она — в упор, резко развернулась, ушла.
Минут через двадцать он вызвал ее в кабинет:
— Слава Богу, ты жива. Рассказывай.
— Что рассказывать? — у нее под глазами синющие мешки, она усталая, как-то явно постарела.
