Убежавший вперед Барс замер и оглянулся.
Ключников сделал вид, что маскируется, выждал некоторое время и, вытянув руку в сторону, опустил ее к земле. Барс сейчас же, не поднимая головы, пополз к нему, извиваясь между кочками и кустами, бесшумно лег с левой стороны, готовый по первому сигналу вскочить и броситься на врага.
Сознание власти над такой собакой доставляло Ключникову огромное удовольствие. Как он добился этой власти, он не мог бы толком сказать. Просто и днем и ночью гонял Барса то на тренировочный городок, то по учебному следу, возился и разговаривал с ним, как не возился и не разговаривал даже со Злодеем, сам в конце концов привязался к собаке, и Барс понял это, ждал его прихода, а в отсутствие Ключникова томился и тосковал.
Каждый раз, отправляясь на тренировку в лес, Ключников думал: «А вдруг вот сейчас Барс возьмет след и перед нами будет нарушитель? Бывают же такие случаи! На соседней заставе учебную тревогу дали, а на стыке участков перебежчик пошел!»
Окликнув рыскавшего по лесу Барса, он пристегнул к ошейнику поводок.
— Ищи, ищи, Барс!
Барс побежал между кустами мелкими зигзагами, обошел пень и поднялся на задние лапы, опираясь передними о ствол сосны. «Белку учуял, вон шелуха семян. Шишка обгрызанная валяется… Да, как бы не так, будет тебе нарушитель!»
Они прошли еще немного лесом и у серой гранитной глыбы выбрались на дорогу, по которой не раз ездил Ключников. И вдруг Барс остановился, ощетинился и, возбужденно фыркая, резко потащил Ключникова вдоль обочины.
«Нарушитель!»
Барс шел так, как не ходил ни по какому другому следу. Словно кто-то невидимый взял его рукой за морду и повел, придерживая нос на расстоянии двух — трех сантиметров от земли.
На дороге виднелась колея от колес телеги, следы подков, у дождевой лужи ясно отпечатался след сапога.
Неожиданно Барс потерял след. Он завертелся, заскулил, стал метаться из стороны в сторону, потом, подняв голову, поймал так волновавший его запах. Это значило — нарушитель совсем близко, не дальше, чем в ста метрах!
Ключников на бегу перехватил карабин, спустил предохранитель, с замирающим сердцем бросился вслед за Барсом.
— Фас! — чуть не сорвалось у него. Он готов был уже отстегнуть поводок, как вдруг, выскочив из-за поворота дороги, увидел широкий, как печка, круп Злодея, знакомую телегу, нового повозочного и рядом с ним длинного, нескладного пограничника. Это был Селянкин, в только что полученном обмундировании, посвежевший и раздобревший на госпитальных харчах.
— Фу, Барс! — крикнул Ключников, но Барсу трудно было остановиться. Именно Селянкина, своего злейшего врага, он и учуял на дороге до того, как тот подсел на телегу.
— Здорово, Селянкин, — разочарованно сказал Ключников и, помолчав, добавил: — Рука-то в порядке?
— Да вроде все, — не особенно охотно ответил Селянкин. — Барса придержи: дурило он дурило и есть. Зря ты его взял… Выслужиться захотел?
Ключников, ничего не ответив Селянкину, стал сматывать поводок.
— Сидеть! — приказал он собаке, отстегивая поводок от ошейника будто бы для того, чтобы поправить застежку.
Как ни в чем не бывало Ключников присел на валун рядом с Барсом и начал расспрашивать Селянкина, много ли ему сделали уколов, хорошо ли залечили руку, получает ли он письма из дому да обещают ли отпуск?
Барс, злобно косясь на Селянкина, раза два подтолкнул Ключникова под руку носом, с нетерпением завозился и принялся царапать ему гимнастерку лапой.
— Ну ладно, — взглянув на часы, сказал Ключников, — нам сегодня в наряд, сменюсь — потолкуем. Пошли, Барс!
Все еще со вздыбленной на загривке шерстью, поминутно оглядываясь на Селянкина, Барс послушно пошел рядом с Ключниковым.
Селянкин даже смотреть на них не стал. Только Злодей, насторожив уши, проводил своего бывшего хозяина удивленным и, как показалось Ключникову, осуждающим взглядом.
На фоне голубого неба, особенно яркого здесь, на высоте трех тысяч метров, сверкали заснеженные скалы Каргуша. Над скалами парил гигантский беркут Бердыклыч. Так назвали пернатого хищника солдаты заставы по имени басмача Бердыклыча, совершавшего в двадцатые годы набеги со своей бандой на советскую границу из Афганистана.
Двенадцать лет подряд видел капитан Харламов этого беркута над скалами Каргуша и сегодня, заметив в небе распластанные крылья орла, приветствовал его обычной фразой: «Летаешь, старый разбойник!» Жизнь шла своим чередом, по заведенному распорядку. Даже беркут, словно по боевому расчету, занимал свое место.
Еще с вечера Харламов отправил дополнительные наряды в самые отдаленные места участка и позвонил в кишлак председателю колхоза раису Кадыр-заде, чтобы тот выставил на тропах своих дружинников: на границе ждали крупного контрабандиста.
За двенадцать лет службы капитан знал каждый камешек своего участка. Он еще раз продумал возможные варианты прохода лазутчика и отдал постам и секретам дополнительные распоряжения на случай, если тот пойдет не один.
На заставе оставались только он, Харламов, и дежурный, сержант Клыпань. Все остальные во главе с замполитом ускакали на границу.
Капитан вышел к устроенному за казармой дровяному складу. Ветки и корни саксаула были аккуратно сложены в поленницы и привалены камнями, чтобы не разметало ветром. Топливо в эти скалы привозили за сотни километров. Сейчас, в марте, когда бурно таяли снега, ручьи размыли горные тропы, а перевал Кайтузек был еще закрыт, капитан распорядился беречь каждое полено, каждую горсть угля.
Харламов подошел к краю площадки, на которой приютилась застава, и стал смотреть вдоль вьючной тропы — единственной ведущей к заставе дороги. По этой тропе, преодолев подъемы, спуски и многочисленные аврини — мостки из жердей, переброшенные через пропасти, — можно проехать в кишлак к старому другу раису Кадыр-заде.
Недавно капитан получил приглашение на свадьбу его младшего сына — Рахмата. Кадыр приглашал торжественно, от имени всего кишлака, где чуть ли не каждый доводился ему родственником. Капитан обещал прийти, но опасался, как бы свадьба не совпала с проведением пограничной операции.
Слева от тропы поднималась отвесная каменная стена, сверкающая замерзшими ночью горными ручьями. По другую сторону тропы крутой скалистый склон уходил далеко вниз в ущелье, где, пробивая себе путь в камнях, ревел Пяндж. А вокруг — голые скалы, лишь кое-где виднеется чахлый кустарник, да вдоль реки стоят ветлы, как растрепанные веники, воткнутые ручками в землю.
На далекой горной тропинке показалось стадо архаров, вереницей потянулось к водопою. Вожак остановился у края выступа, настороженно поднял голову.
Солнце, поднимаясь из-за вершин, отлило из бронзы архара, его тяжелые ребристые рога, засверкало в клубах морозных испарений, поднимавшихся над Пянджем. Пяндж — граница. Лишь архары и орлы нарушали ее безнаказанно.
В трещинах и ущельях еще таились тени, сглаживали очертания острых скал, прятали бьющие из отвесных стен источники и родники. Где-то в этих скалах был сейчас лазутчик, ждал ночи. Харламов, осматривая величественную панораму своих владений (не взлетит ли ракета?), прикидывал, в какой части Пянджа рискнет переправиться контрабандист, чутко прислушивался, не раздастся ли звонок, возвещающий о том, что граница нарушена.
Все было тихо.
Первым возвестил об опасности беркут. Царственно паривший в поднебесье, он резко взмахнул крыльями и камнем ринулся вниз, к скале, где было его гнездо.
Раздался приглушенный, все нарастающий гул. Громом откликнулось в горах эхо. Харламов увидел, как от скалы над заставой отделилась огромная глыба и, увлекая за собой щебень и вихри снега, заскользила вниз.
— Капитан, сюда! — донесся отчаянный крик дежурного, затем громкое ржание лошадей, удары копыт о доски стойла.
Харламов в несколько прыжков очутился у конюшни. В ту же минуту лавина с грохотом накрыла тропу у самой заставы. Оттолкнувшись от площадки перед казармой, покатилась дальше вниз, к Пянджу, сметая все новые камни, поднимая тучи снега.
Харламов и Клыпань стояли под навесом конюшни, спасаясь от летевших сверху камней и бушевавшего снежного вихря.
Когда искрящийся на солнце снег стал оседать, они увидели, что кусок скалы завалил единственную тропу, соединявшую заставу с внешним миром. Камни и снег засыпали часть двора, где были кухня и склад, унесли вниз весь запас дров. Лавина сбросила в реку драгоценное топливо. В воде мелькали белые корни и ветки саксаула.
Эхо, подхватив грохот обвала, десятки раз повторило его и долго еще отдавалось раскатами в ущельях, заглушая постоянный шум Пянджа.
