По сути, Цитадель — это маленький город, окруженный стенами, который возвели французские инженеры для защиты резиденции Гиа Лонга, императора аннамской империи. В те времена, когда Хюэ был еще имперской столицей, Цитадель защищала императора с императорским семейством и древние сокровища Запретного города от пиратов, которые совершали набеги с Южно-Китайского моря.
А сейчас уже мы — здоровенные белые американцы в стальных касках и тяжелых бронежилетах, вооруженные волшебным оружием — осаждаем этот замок, но уже в иное, наше время. Первый пятого далеко уже не тот батальон, что когда-то первым десантировался на плацдарм на Гуадалканале.
С неба падают сверкающие железные птицы и гадят повсюду, рассыпая стальные яйца. Реактивные истребители F-4, «Фантомы», гадят напалмом, фугасками и «Вилли Питерами» — зажигательными бомбами, начиненными белым фосфором[97]. Бомбардировки — наши литературные приемы, мы слагаем слова нашей истории из разбитых камней.
Розы из черного дыма расцветают внутри Цитадели.
Мы шлепаем по-индейски, след в след, по обеим сторонам дороги, соблюдая дистанцию в двадцать ярдов. По колоннам разносятся удары и щелчки, сопровождающие движения затворных рам и затворов, досылающих патроны в патронники. Щелкают предохранители. Переводчики огня большими пальцами передвигаются в положение для стрельбы очередями. Вот они, морпехи, вооруженные винтовками М14 с примкнутыми штыками.
Пулеметы начинают печатать нашу историю. Сначала наши пулеметы, потом чужие. Снайперы отвечают беспорядочными одиночными выстрелами, пристреливаясь к нам.
Война — это фонотека звуковых эффектов. Наши уши указывают ногам, куда им бежать.
Пуля с хрустом вгрызается в стену.
Кто-то запевает:
— Эм-И-Ка… Ка и И. Эм-А-У и Эс.
Теперь уже пулеметы обмениваются ровными огненными фразами, как старые приятели за беседой. Взрывы, то глухие, то резкие, нарушают ритм очередей.
Снайперы целятся в нас. Каждый выстрел превращается в слово, вылетающее из уст Смерти. Смерть обращается к нам. Смерть хочет рассказать нам смешной секрет. Мы вправе ее не любить, но она нас любит. Виктор Чарли крут, но он никогда не врет. Оружие говорит правду. Оружие никогда не говорит: «Прими за шутку». Война отвратительна, ибо истина бывает безобразной, а война говорит все как есть.
Я громко произношу: «Бог! Мы с тобою заодно, понял?»
Я направляю курьерской почтой указания в свою личную зону тактической ответственности, которая простирается до рубежей моей кожи. Дорогие ступни, ступайте осторожно, как по тюльпанному полю. Яйца, болтайтесь, где положено. Ноги, не джонуэйнствуйте. Мое тело пригодно для выполнения своих обязанностей. Я и впредь намереваюсь содержать свое тело в том отличном состоянии, в каком мне его выдали.
Нарушая тишину, охватившую сердца, мы обращаемся к своему оружию, оружию оборотней, и наше оружие отвечает нам.
Ковбой прислушивается к моему бормотанию:
— Джон Уэйн? А Джокер прав! Все понарошку. Это просто кино с Джоном Уэйном. Джокер может быть Полом Ньюманом[98]. Я буду лошадь.
— Ага.
Бешеный Эрл подхватывает: «Можно, я буду Гебби Хейс?»[99]
— С.А.М. Камень будет камнем, — говорит радист Донлон.
Алиса отзывается:
— Я буду Энн-Маргрет[100].
— Скотомудила может бешеного буйвола сыграть, — говорит Статтен, главный третьей огневой группы.
Стены содрогаются от волчьего хохота.
— А кто будет индейцев играть?
Маленький злобный народец тут же заявляется на кинопробы — справа от нас пулеметная очередь вгрызается в стену.
Лейтенант Недолет жестом собирает командиров отделений — поднимает вверх правую руку и крутит ею. Три командира отделений, включая Бешеного Эрла, бегом устремляются к нему. Он что-то говорит им, указывает на стену. Командиры бегут обратно к своим отделениям, чтобы довести информацию до командиров огневых групп.
Лейтенант Недолет свистит в свисток, и мы все бежим вперед, летим, как толстозадые птицы. Так не хочется этого делать. Нам всем страшно. Но отстанешь — окажешься один. Твои друзья куда-то идут, и ты должен идти с ними. Ты больше не личность. Тебе больше не надо быть самим собой. Ты часть атакующей массы, всего одна зеленая единица в цепи зеленых единиц, и ты бежишь к бреши в стене Цитадели, через громкий шум и разрывы металла, бежишь, бежишь, бежишь… и не оборачиваешься.
Мы, как оборотни с оружием, бежим, задыхаясь на ходу. Мы бежим так, будто нам не терпится нырнуть во тьму, которая уже разверзлась, чтобы нас поглотить. Что-то оборвалось, и пути назад уже нет. Мы перебегаем через разрушенную стену. Мы бежим быстро и не намерены останавливаться. Ничто не в силах нас остановить.
Воздух разрывается.
Палуба плывет под ногами. Ноги вязнут в асфальте, как в пляжном песке.
Зеленые трассеры рассекают небо.
Пули бьют по улице. Пули кудахтают, как выводок вспархивающих куропаток. И — искры. Ощущаешь силу удара, с которым пули бьют в кирпичи. Каменная крошка жалит лицо.
Другие люди говорят тебе, что делать.
Не стоять, не стоять, не стоять. Если прекратишь движение, если остановишься, то сердце твое перестанет биться. Твои ноги как механизмы, которые заводят тебя как игрушку. Если ноги перестанут двигаться, завод твоей тугой пружины кончится, и ты свалишься безжизненным мешком.
Кажется, ты в силах и всю Землю кругом обежать. Асфальт превращается в батут, и ты становишься быстр и ловок, как зеленый камышовый кот.
Звуки. Рвется картон. Машины сталкиваются лоб в лоб. Поезда сходят с рельсов. Стены обрушиваются в море.
Над головой роятся металлические шершни.
Картинки: черные зрачки автоматов, холодные зрачки автоматов. Картинки мигают и расплываются, стена, крохотные человечки, разбитые камни.
Не стоять, не стоять, не стоять…
Ноги несут тебя вверх… Вверх… Через обломки стены… Вверх… Вверх… Тебе уже это нравится… Лезешь наверх, ты больше не человек, ты зверь, ты чувствуешь себя Богом… Ты воешь: Умри! Умри! Умрите все, уроды! Умри! Умри! Умри!
Шершни роем набрасываются на тебя — ты от них отмахиваешься.
Ботинки скрипят по истолченным камням. Снаряжение шлепает, клацает, бренчит. Слышна чья-то ругань.
— У, черт!
Не стоять.
Бойскаутская рубашка просолилась от пота. Соленый пот заползает в глаза и на губы. Указательный палец правой руки лежит на спусковом крючке M16. Вот он я, говоришь сам себе, вот он я, с винтовкой, набитой патронами. Сколько патронов осталось в магазине? Сколько дней до ротации домой? Что же так много всего на мне понавешано? Где же они? И где же мои ноги?
Лицо. Лицо перемещается. Твое оружие наводится на него. Автоматическая винтовка M16 содрогается. Лицо исчезает.
Не стоять.
И вдруг ты чувствуешь, что ноги больше не касаются земли, и спрашиваешь себя, что с тобой происходит. Твое тело расслабляется, потом застывает. Ты слышишь звук человеческого тела, которое лопается, мерзкий звук, который издает человеческое тело, разрываемое металлом, летящим с огромной скоростью. Мигание картинок перед глазами замедляется, как на бракованной катушке в немом кино. Оружие уплывает из рук, и вдруг ты оказываешься один. И ты плывешь. Вверх. Вверх. Тебя вздымает стена из звуков. Картинки мигают быстрее и быстрее, и вдруг пленка рвется, и стена из звуков обрушивается на тебя — всепоглощающий, ужасающий грохот. Палуба, на которую ты падаешь — огромна. Ты сливаешься с землей. Твой бронежилет почти полностью смягчает удар. Твоя каска слетает с головы и вертится волчком. Ты лежишь на спине, раздавленный этим грохотом. Ты думаешь: «Я что, уже в раю?»
— Санитара! — доносится издалека чей-то голос. — Санитара!
* * *
Ты лежишь на спине. Повсюду танцуют ботинки, все вокруг топча и круша. С неба валятся земляные глыбы и обломки камней, они залетают в рот, в глаза. Ты выплевываешь каменную крошку. Поднимаешь одну из рук. Ты стараешься сказать топочущим ботинкам: «Э, не наступите на меня».
Твои ладони горят. Твои ноги переломаны. Одной из рук ты ощупываешь себя, лицо, бедра, проверяешь, нет ли теплых, мокрых дырок в раздолбаном животе.
Твоя реакция на собственную смерть — не более чем чрезвычайно повышенное любопытство.
Рука прижимает тебя к земле. Тебе интересно, стоит ли попытаться что-то сделать по поводу переломанных ног. Ты думаешь о том, что, вероятно, у тебя нет никаких ног. На тебя обрушиваются тонны океанской воды, темной, холодной, населенной чудовищами. Руки тебя держат. Ты борешься. Ты выбрасываешь руки. Чьи-то сильные руки ощупывают твое тело в поисках повреждений.
— Ноги…
Ты выкашливаешь пауков.
Рядом с тобой на земле лежит морпех без головы — самое убедительное доказательство того, что раньше это был человек, а теперь двести фунтов изорванного, переломанного мяса. Морпех без головы лежит на спине. Лицо его снесено напрочь. Верхняя часть черепа оторвалась и сдвинута назад, внутри видны мягкие мозги. Челюстная кость и нижние зубы без повреждений. В руках морпеха без головы пулемет M60, зажатый там навеки трупным окоченением. Палец на спусковом крючке. Его брезентовые ботинки заляпаны глиной.
