осталось в стороне, на запад тянулись скалы, между ними густо произрастали ели. Тропинка, заваленная камнями, огибала каменные глыбы. Марш-бросок бойцы завершили, от погони избавились, теперь плелись черепашьим ходом под бодрящим ветерком.
– Стоять! Кто такие? – Из-за скалы выступил субъект болезненного вида с немецким автоматом.
Это было неожиданно, и Шубин мысленно чертыхнулся. Так можно и впросак однажды попасть.
Субъект был одет в засаленную советскую гимнастерку и рваные галифе. Кирзовые сапоги советского образца откровенно просили каши.
Бойцы остановились, за оружие решили не хвататься.
Автомат подрагивал в руках этого человека, но в его оплывшем лице сквозила решимость.
– Свои, не видишь? – проворчал Шубин.
– Вижу, – помедлив, отозвался красноармеец. – Иначе перестреляли бы мы вас всех к чертовой матери.
– А чего тогда спрашиваешь? Старший лейтенант Шубин, разведка Тысяча двести пятьдесят восьмого полка Пятьдесят девятой армии. Посланы с заданием в ваш разлюбезный котел.
– Да ну? – удивился часовой. – Все из окружения выбираются, а вы, наоборот, сюда подались. Чепуха какая-то, мужики.
Из-за скалы выступили еще двое, угрюмые, обросшие щетиной, наставили карабины и не сказали ни слова.
– Патроны-то у вас есть? – с усмешкой спросил Глеб. – Или так, пустыми палками попугать нас вздумали?
Замечание оказалось уместным. Бойцы растерянно переглянулись и насупились.
– На вас хватит, не бойся, – заявил щетинистый тип со шрамом от уха до подбородка.
– Ладно, кончай цирк, – сказал Шубин. – Были бы мы фрицами или полицаями, стали бы так наряжаться? Голыми руками взяли бы и в бараний рог скрутили. Сколько вас здесь? Командиры в наличии имеются?
Это была небольшая группа красноармейцев. Они сохранили честь, достоинство, однако истратили все боеприпасы и в боевом отношении представляли собой полный ноль. На поляне, окруженной ивовыми зарослями, скопились человек пятнадцать убогого вида, но все с оружием. Обмундирование они износили в тряпье, обувь имела жалкий вид, лица заросли щетиной, а у кого-то уже и бородами.
Появление полковой разведки при полной амуниции было встречено ими с недоумением и настороженностью. Они с трудом верили своим глазам, вставали, на всякий случай брались за оружие. Все были крайне измотаны, едва держались на ногах.
Среди них была женщина в армейском обмундировании, фигуристая, сравнительно молодая, но вся какая-то вялая, с безжизненными волосами, стянутыми узлом на затылке. В лице ее сохранилась следы былой привлекательности, но глаза запали, кожа стала серой, дряблой.
Приподнялся, нахмурив брови, молодой политрук. Форма стояла на нем колом, сапоги порвались, но глаза смотрели пронзительно, с вызовом. Он пытался следить за собой, клочками постриг волосы, регулярно брился. Но тупое лезвие драло кожу, и все его лицо было усеяно порезами.
Встал командир с окладистой бородой.
Он тоже был молод, четвертый десяток еще не разменял, поколебался, протянул костлявую руку и сказал:
– Непривычная картина, товарищи. Вы словно из другого мира.
– Испачкаться еще не успели. – Глеб усмехнулся, представился по всей форме и добавил: – Выполняем задание в вашей сказочной местности.
– Девятьсот сорок первый артиллерийский полк Триста семьдесят второй стрелковой дивизии, капитан Векшин, – представился командир. – Это все, что осталось от дивизиона. Политрук Савочкин, – назвал он молодого политработника. – Военврач Гладких Ольга Даниловна. Больше из комсостава никого нет.
– А вы как сюда попали? – с подозрением спросил политрук, поколебался и тоже протянул руку.
– Лазейку проделали, – ответил Глеб. – Ложная атака отвлекла внимание противника. Вот нам и удалось просочиться.
– Вы можете нас отсюда вывести, товарищ? – спросила женщина. – Мы сражались до последнего, но кончились патроны, погибли почти все люди.
Раненых, как заметил Шубин, в группе почти не было. Лишь у двоих были перевязаны головы. Значит, скитались долго, раненые отсеялись естественным путем.
– В самом деле, Шубин, если ваша группа прошла, то и мы пройдем, – сказал Векшин. – Помогите. Мы готовы прорываться с боем, если боеприпасами поделитесь. Или с голыми руками пойдем на фашистов, рвать их будем, если есть хоть маленькая надежда.
Красноармейцы заволновались, стали переговариваться. Лучик света блеснул в их головах. Если эти парни сумели, то почему же мы не сможем?
К сожалению, обнадежить их Шубину было нечем. Он мялся, чувствовал себя неловко. Ему было безумно жалко людей капитана Векшина. Они с честью выполнили свой солдатский долг, не сдались, даже в нынешнем плачевном состоянии были готовы воевать, но никакой пользы принести не могли.
– Прости, капитан. Поделимся едой, боеприпасами, покажем на карте, где вошли и как туда добраться. Но с собой не возьмем, уж не взыщи. Разные у нас направления. Вам на восток, нам на запад.
– С какой целью вы в этих лесах? – набычившись, спросил политрук.
– Одна у нас цель, товарищ, – Глеб добродушно усмехнулся. – Победа над фашистской Германией, в дальнейшем – построение коммунистического общества. Каждый к этой цели идет своей дорожкой. Не обижайся, политрук, но мы не спасательная команда, действуем по приказу, а вам можем дать только пару дельных советов.
– Сойдет, – сказал Векшин. – Мы же не идиоты, понимаем. Спешишь, Шубин? Даже чая не попьешь в приятной компании?
– Привал, бойцы, – объявил Глеб. – Пятнадцать минут, и уходим.
Насчет чая капитан Векшин погорячился. Была лишь вода во фляжках. Разведчикам пришлось расстаться с узелком, собранным им в дорогу Галиной Ивановной. Они вытаскивали свои и трофейные консервы, галеты, шоколад. Никто не жался, понимали, что имеют больше возможностей добыть провиант, нежели эти доходяги. Не последнюю роль сыграл и выразительный взгляд женщины.
Бойцы оживились, подтягивались к гостям. С треском вскрывались консервы. Картошка делилась на крохотные порции. Пошла по кругу пачка папирос. Кто-то хрипло засмеялся. Дескать, даже не знаю, за что хвататься, покурить или поесть. Люди с жадностью набрасывались на еду. Ольга Данилова с благодарностью смотрела на Шубина, и ему было неловко от этого взгляда.
– Одичали мы, старлей, – сказал Векшин, завершая трапезу, принял папиросу, благодарно кивнул и с наслаждением затянулся. – Без табака сидим, извелись, отчаянно завидуем некурящим. Третью неделю, считай, скитаемся, как пилигримы, человеческий вид потеряли, боеприпасов чистый хрен. Надеюсь, не обманешь, поделишься гранатами и патронами. Мы до последнего западный рубеж держали. В дивизионе четыре орудия осталось, немного снарядов. Наши на востоке через Мясной Бор выходили, а мы здесь фрицев сдерживали, чтобы в спину не ударили. Радиограммы в штаб приходили. Мол, вырываются дивизии из котла, Пятьдесят девятая армия им помогает, скоро все выйдут. Поздно сообразили, что нами командование пожертвовало, чтобы другие вышли. Ждали, что начнется отвод, да так и не дождались. Забыли про нас в штабах. Потом командиры бегали, сокрушались: дескать, получены сведения, что немцы опять заткнули горлышко и начали кольцо сужать. Пробиться на волю никак невозможно. Приказа отходить мы так и не дождались. Соседние полки вроде
