муравей, на гусеницу, которая свешивалась с ветки. «В траве шла обыкновенная летняя жизнь, медленная, прекрасная, разумная».
Самолёты заходили всё вновь и вновь, и не было конца этой адской карусели. Бомбёжка извлекала из Гранина всё новые волны страха. Он превращался в дрожащую слизь, стал ничтожной тварью, наполненной ужасом. После бомбёжки он долго не мог прийти в себя, он был опустошён и противен себе, он и не думал, что он такой трус.
Но с другой стороны, та же бомбёжка превратила его в солдата, что-то перестроилось в его организме. Следующие бомбёжки уже действовали иначе, он спокойно искал укрытия, а не обречённо ждал гибели.
«Мы преодолевали страх, — писал он, — тем, что сопротивлялись, стреляли, становились опасными для противника». Первые месяцы войны немцы внушали страх: у них была техника, у них было оружие, они казались неодолимыми со своим ореолом воинапрофессионала. Ополченцы же выглядели жалко в своих обмотках.
Но через три месяца всё стало меняться. «Мы увидели, что наши снаряды и пули тоже разят противника и что немцы раненые так же кричат, умирают». Открытием было то, что немцы — отступают. Пленные рассказали, что ополченцы в своих нелепых одеждах тоже внушают немцам страх. Стойкость ополченцев остановила наступление немцев на Лужском направлении, и немецкие части застряли. «Подавленность от первых ошеломляющих ударов прошла. Мы перестали бояться. Во время блокады военное мастерство сравнялось. Наши солдаты, голодные, плохо обеспеченные снарядами, удерживали позиции в течение всех девятисот дней, против сытого, хорошо вооружённого врага уже в силу превосходства духа» [!].
Со временем Гранин был произведён в лейтенанты, стал командиром. «Мой лейтенант» — так называются его воспоминания потому, что он сам удивлялся себе. Неужели этот лейтенант, так смело принимающий решения, и есть он, тот самый, который начал войну в обмотках?
Через некоторое время он женился. «Бога у нас не было, — так он поведал о том, о чём потом рассказывал митрополит Митрофан (Баданин), — Его [то есть Бога] заменяла любовь, потом мой лейтенант узнает, что Бог это и есть любовь».
Два пути воина: воин-волк или воин-христианин
Наличие смысловой вертикали особое значение приобретает тогда, когда противник пытается подавить психологически, когда противник идеологически «заряжен», и особенно — когда он исповедует концепцию зверя (волка). Есть путь воина-волка (воина-зверя) и путь воина-христианина.
Останавливая зло, воин-христианин сам должен не озвереть, ибо озверение — это «билет в один конец», путь к ПТСР и распаду психики. Кто бы что ни говорил, но, перестав однажды быть человеком и став волком, трудно вернуться обратно к человеческому статусу.
Вопрос о противостоянии воина, исповедующего концепцию зверя, и воина-христианина разбирался в серии эфиров [76], включённых в проект «Путь жизни и путь смерти: два подхода к ПТСР, два пути воина — языческий и христианский», имеющий целью помочь воинам, принимающим участие в СВО (конечно, в более широком значении подразумевается, что помощь необходимо оказать не только им). В контексте СВО это противостояние приобретает новое измерение, ведь российским воинам приходится сражаться с противником, вовлечённым в мистические культы, напоминающие культы Третьего Рейха; с противником, вовлечённым в идеологию ненависти [77].
Ненависть может стать той чёрной доминантой, которая подавит деятельность других отделов коры, фиксируя внимание человека лишь на негативных образах. Так и приходят к ПТСР. А потому нужно каким-то образом и боевую задачу выполнить, и ненавистью не заразиться.
Вопрос о двух подходах к пути воина можно проиллюстрировать двумя примерами. Первый пример — берсерки, «спецназ» викингов, которые, по преданию, входили в боевой транс с помощью психоактивных веществ. Во время боя они находились в состоянии ярости, но вне войны могли считаться отщепенцами, ведь и в обычной гражданской жизни продолжали идти путём конфликта. Противоположный пример — святой благоверный князь Александр Невский, который во время войны был непревзойдённым воином, а во время мира — мудрым и рассудительным правителем.
Эти два образа сравниваются в статье «Три силы: Цель жизни и развязавшееся стремление к игре (казино, гонки, игра по жизни)» [78]. В этой статье ставится вопрос об инстинктах — как к ним относиться — а также вопрос о силе гнева (как относиться человеку к силе гнева?). Не пересказывая всего содержания статьи, здесь стоит отметить, что ответы на эти вопросы лежат не на уровне горизонтали. Ответы можно найти, двигаясь по вертикали — к преображению.
Академик Ухтомский считает, что «природа наша возделываема», а потому человек вовсе не обязан стукаться в действие инстинкта, как в роковую стену. То, что даётся природой, является фундаментом, и эти фундаменты заменяются «по мере роста всё новых и новых условных связей И. П. Павлова [то есть по мере развития второй сигнальной системы, о которой писал И. П. Павлов]». В этом смысле инстинкты не являются чем-то раз и навсегда заданным, их можно рассматривать как фонд человека. «Важная и радостная мысль в учении дорогого И. П. Павлова заключается в том, что работа рефлекторного аппарата не есть топтание на месте, но постоянное преобразование с устремлением во времени вперёд».
Работа высшей центральной нервной системы поднимается в своих достижениях не на основе унаследованных рефлексов и инстинктов, а на основе борьбы доминант с тем поведением, которое было унаследовано и стало привычным. В случае этого преобразования определять поведение будут не инстинкты, а те надстройки, которые станут возникать над инстинктами при столкновении с доминантами (в статье говорится, что сила гнева исцеляется любовью; человек сохраняет огненное напряжение и активность, но при этом не дрожит от ненависти к людям). И эти надстройки станут достижениями человека, они и будут влиять на его дальнейшее поведение. Такие надстройки человек формирует с помощью смысловой вертикали, с помощь веры [79].
(Так, по мнению некоторых авторов, «мужество надстраивается над биологической витальностью, связывая и оформляя её убеждениями, верой, принципами». Под витальностью в данном случае понимается сила человеческой жизни, она неразрывно связана с отношением к смыслам. Эта сила жизни настолько укоренена и активна, насколько присутствует в жизни человека связь со смыслами. И потому мужество неотделимо от целостности человека, от его языка и от способности к творчеству, от его духовной жизни и
