продолжается. Сколько мы там просидели, и нас выводят по два человека, прямо под кассетами и танковым обстрелом, в ливневки, трубы под дорогой. Нас начинают ебашить хохлы, захватившие соседние дома.
Кое-как добираемся до труб, сидим там до ночи. Ночью по одному выходим на пункт эвакуации. Я в темноте ничего не нахожу, как мне объяснили, и ухожу на край села. Там спокойно, нет прилетов.
Понимаю, что заблудился, плюю на все, вваливаюсь в брошенный дом, располагаюсь там на ночь и ложусь спать с автоматом в руках. Похуй на все уже. Утром проснулся, вышел покурить, слышу голоса по рации. Поворачиваю голову, пункт эвакуации в тридцати метрах от этого дома. То есть я мог бы быть дома ровно сутки назад еще. Собираюсь, бегу в пункт, мне говорят, что сегодня машин уже не будет. Похуй, решил я, буду сидеть здесь до талого. Время семь утра, в семь вечера залетает машина N полка забрать что-то и едет на позиции, забирать 200. Я просто запрыгиваю в нее и уезжаю с ними. Знаю, что она потом вернется в расположение N полка в село Н**е, ближе к Т***. Забираем с передка трупы, я прямо на горе трупов еду в это Н**е, вонь дикая, они гнилые уже… В мешках. В Н**м иду в штаб, докладываюсь. Меня забирает офицер на «ланосе» и увозит до соседней деревни, в четырех километрах от нашей, на трассе. Оттуда я пешком иду к себе, меня забирает Кот:)
После выхода из Н-ки и возвращения в расположение муж был переведен из штурмовиков в группу эвакуации.
Об этом он мне сообщил в тот же вечер.
Его посадили старшим экипажа на эвакуационный бронеавтомобиль. Он в паре с водителем должен был выезжать на передовую, высаживать боевые группы или санитаров, забирать бойцов, вернувшихся с задания, или раненых, доставлять их назад, в тыл.
Для этого надо было хорошо знать все дороги, ведущие на линию боестолкновения, участки местности, лесополосы, опасные места. Владеть информацией, где был обстрел, а где тихо, где летают вражеские беспилотники, а где их на данный момент нет.
Не знаю точно, что там и как не заладилось, но где-то в середине октября муж сообщил мне, что с этой должности его сняли и перевели в штаб, связистом.
Теперь в его ведомстве были все рации подразделения, за которыми он должен был следить, чтобы они всегда были заряжены и готовы к работе. А в течение смены он мониторил эфир, делая записи в журнале, где и что происходит.
Попутно, как я поняла из его слов, ему добавили каких-то хозяйственных обязанностей в штабе, что его очень злило и угнетало.
Всю вторую половину октября я получала от него изо дня в день злобные месседжи, в которых он ругал начальство, свою текущую службу, возмущался какими-то безобидными поручениями и бесконечно переживал, что был боец, а стал не пойми кто при штабе…
Каждое это сообщение было для меня как гвоздь, забиваемый прямо в сердце.
Ведь я только выдохнула после его возвращения из Н-ки, только успела порадоваться передышке и помолиться, чтобы она продлилась как можно дольше.
Я старалась не говорить с ним резко. Давила только на то, что надо потерпеть ради меня. Ради детей. Ради матери.
Но каждую ночь я засыпала со страхом, что утром он напишет мне, что послал всех к черту и отправляется на передок.
А после смещения из эвакуационной группы место связиста было последним, что оставалось ему в «Рыси». Больше для него мест в этом подразделении не было.
После того как демобилизовался старый состав, такие же зэки из набора марта, и командиром «Рысей» стал солагерник мужа, бывший до того начмедом в этом же подразделении, — роту переформировали в транспортно-эвакуационную. Боевые задачи им больше не ставились. Штурмовики в этом подразделении были больше не нужны. Все, кто не был зачислен в водители и эвакуационную группу, были переведены в другие подразделения. Кто-то неделями не выходил с передка, кто-то квартировал в лесной базе с романтическим наименованием «Сказка», а кто-то ютился в полуразрушенных деревенских домах ближе к фронту.
Поэтому муж и писал почти каждый день, что «скоро пошлю их всех на хер и уеду в лес».
В лес ему в итоге все равно пришлось уехать, но на тот момент это было благом — и это совсем другая история.
Вся эта нервотрепка продолжалась до конца октября. Получив мои сообщения с просьбой не горячиться и потерпеть, муж писал короткое «ок» или иронично, на татарский манер отвечал: «Ну, латна».
А потом, в самом конце октября, поток злости и раздражения иссяк.
Мужа будто как подменили.
Это случилось буквально сразу же после того, как впервые за долгие годы на его странице «ВКонтакте» неожиданно появился свежий пост.
«Три месяца я на СВО.
Формально и по сути я здесь по доброй воле.
Однако меня бы не было здесь, если бы не чудовищный, несправедливый приговор Кировского районного суда г. Екатеринбурга, отправивший меня за решетку на долгих семь лет».
Так он нашел себе применение, скрасившее его будни и наполнившее их смыслом.
С того самого дня он начал вести на своей странице заметки о пройденном и пережитом. Чуть позже завел телеграм-канал и даже обрел некоторую известность в соответствующей среде.
Так пролетел весь ноябрь.
Нельзя сказать, что это был очень спокойный месяц.
Его заметки — прямые и чересчур откровенные — беспокоили многих. Да и сам он понимал, что играет с огнем. Но играть с огнем ему было не впервой. А может быть, он и находил в этом какое-то успокоение, подобно лермонтовскому «парусу», который «ищет бури, как будто в буре есть покой».
Вот только в прежней жизни он рисковал не столь существенными вещами. Здесь же, будучи не пешкой даже, а песчинкой, он рисковал всем, чем только мог. Малейшее недовольство начальства, и он в считаные часы мог оказаться в самом пекле.
Канал рос. Подписчики прибывали по десять тысяч в неделю, и был вопрос только времени, когда же он попадется на глаза командованию.
И это произошло в середине декабря.
Как по заказу, цикл его заметок только-только подошел к концу, как откуда-то сверху пришел приказ: канал немедленно закрыть, любую публицистическую деятельность прекратить.
Все это было сделано, но останется ли все это без последствий, вот в чем был вопрос ближайших дней…
Не осталось.
Когда
