— Ерунда, — пробурчал Перакис. — Ты что хотела бы? Чтобы я баловал его с пеленок и он стал бы маменькиным сыночком? Чтобы он делал, что ему вздумается, а я плясал под его дудку? Этого бы ты хотела? Вы, женщины, понятия не имеете о дисциплине. Вот пожалуйста, час ночи, а его все нет. Как, ты сказала, фамилия владельца завода? А, Каллиопа?
Но жена его спала глубоким сном, сидя на стуле.
— Гм! Пусть только придет, я с ним поговорю, — проворчал полковник и пошел в переднюю дожидаться там сына.
На приемах, которые устраивались каждый четверг в особняке Маноглу, обычно собиралось немногочисленное общество. После смерти жены Маноглу предпочитал не приглашать особенно много гостей. Он принимал у себя министров, политических деятелей, людей искусства, — в общем, сливки общества. На этих приемах роль хозяйки дома играла Лидия. Она старалась развлечь приглашенных, создать непринужденную атмосферу и следила за тем, чтобы никто не скучал. Гости ели, пили, беседовали на разные темы, дамы оживленно сплетничали, и время проходило приятно и незаметно.
По правде говоря, Лидия восхищалась выдающимися людьми и знаменитостями, посещавшими их дом. После бесплодного увлечения шелковичными червями, живописью и бродяжничеством она буквально помешалась на литературе и политике.
Хозяин дома прислушивался к разговорам, удобно устроившись в кресле, обитом бархатом. Обычно он не принимал в них участия. Потягивая вино, он не сводил холодного взгляда с гостя, завладевшего общим вниманием, и, услышав какую-нибудь шутку, снисходительно улыбался.
Сегодня Георгос пришел сюда одним из последних. У него не было никакой причины опаздывать. Весь вечер он бесцельно слонялся по улицам и несколько раз порывался сесть в автобус, чтобы вернуться домой, но вспоминал, что Лидия его ждет. Теперь он уже твердо знал, что равнодушен к Лидии, а ее приемы оставляли в его душе лишь ощущение страшной пустоты. Его самого удивляла происшедшая в нем перемена. «Почему я потерял всякое честолюбие? Зачем я учусь? Зачем живу?» — часто спрашивал он себя и не в состоянии был ответить на мучившие его вопросы.
Войдя в гостиную, Георгос вежливо поклонился гостям и сел рядом с Лидией возле горки с фарфором. Ярко раскрашенные китайские мандарины улыбались через стекло своей загадочной улыбкой.
— Алло, Байрон! — развязно приветствовала его Лидия.
Так она называла его с первого дня их знакомства, потому что юноша тонкими чертами лица напоминал знаменитого поэта.
— Добрый вечер, Лидия, прости, что я опоздал.
— Знаешь, dear {[2]}, я волновалась, как бы ты сегодня совсем не сбежал от меня. Тогда ты не увидел бы, какую прекрасную шутку сыграю я с Буби. — Посмотрев на отца, она покатилась со смеху. — Une historie extraordinare. Tu verras {[3]}.
— He понимаю, что ты имеешь в виду? — сказал довольно холодно Георгос.
Его раздражали манеры Лидии и неестественный тон, который появлялся у нее, когда она разыгрывала из себя светскую даму.
— Я тебе скоро все объясню, cheri {[4]}, — прошептала она ему на ухо. — Пока что это тайна.
У Георгоса Перакиса не было ничего общего с этой девушкой. Долгое время он встречал ее в университете в толпе других студентов и не чувствовал к ней никакого интереса. Однажды ни с того ни с сего она подсела к нему на лекции. С этого началось их знакомство.
У Георгоса был низкий певучий голос, который иногда звучал особенно красиво, точно он декламировал стихи. Когда он рассуждал о чем-нибудь серьезном, то весь загорался, и Лидия могла подолгу смотреть на него, покусывая кончик своего карандаша. Сначала Георгоса поразил ум Лидии, ее знания, и он решил, что встретил девушку, близкую ему по взглядам, что их объединяет глубокое внутреннее взаимопонимание и связывает какая-то идеальная дружба. Но вскоре он убедился, что первые впечатления были обманчивы. На самом деле Лидия была ограниченная, неуравновешенная, легкомысленная девушка, лишенная всяких моральных устоев, стремящаяся не нарушать лишь внешних приличий, как того требовало окружающее ее общество. Постепенно Георгос все больше и больше отдалялся от нее…
Внимательно прислушиваясь к общему разговору, Георгос пропустил мимо ушей последние слова Лидии.
— Самое неприятное явление нашего времени — это, конечно, человек, лишенный всяких идей, — говорил некий Папакостас, высокий лысый мужчина с живыми глазами.
Папакостаса в то время считали человеком чуть ли не с самым светлым умом, и поэтому его появление в гостиных вызывало всегда особый интерес. Он создал себе славу рядом статей, опубликованных при диктатуре в книге под названием «Упадок коммунизма».
— Я имею в виду высокие идеи, которые тем или иным образом влияют на развитие сознания личности, — продолжал он, тщательно разжевывая бутерброд.
— У простого народа плохая закваска, вот в чем беда. У нас все родятся мелкими воришками, — промямлил бывший депутат. Рот у него был набит, и он с трудом выговаривал слова.
— Вот именно! — воскликнул Папакостас. — Народ отстает в своем умственном развитии… Я даже рискнул бы определить это явление как «умственную неполноценность», не страшась обвинений в преувеличении.
Жена депутата бросила уничтожающий взгляд на своего супруга, поглощавшего седьмой пирожок с сыром.
— Совершенно верно, сударь. Ах! Теперь все потаскушки изображают из себя светских дам, — сказала она и, обратившись к хозяину дома, прибавила с улыбкой: — Разве я не права, господин Маноглу?
— Женщины всегда правы, — презрительно поморщившись, отозвался Маноглу.
Жена депутата подобострастно хихикнула.
После роспуска парламента Маноглу помог ее мужу получить ответственный пост за границей, и она почитала своей обязанностью приходить в восторг от каждого слова «высокого покровителя».
— Да вы просто умница! — воскликнула она. — А…
— Шутки в сторону, — перебил ее Папакостас. — Лишь на интеллигентного человека не распространяется это явление. Великие идеи дистиллируют его сознание, очищают от влияния инстинкта.
— Чистота — это все, — повторил в сотый раз один из высокопоставленных фалангистов, никогда не упускавший случая восхититься чистотой немецких городов. — В Гамбурге на улице не найдешь ни соринки.
Георгосу опротивел этот глупый разговор, который мог тянуться часами, время от времени сбиваясь на сплетни. В первый день знакомства с Папакостасом он с интересом следил за тем, как тот развивал разные мысли. «Вот наконец я встретил в этом болоте глубокого человека, самостоятельно мыслящего», — подумал он. Но Лидия проговорилась ему, что ее отец собирается финансировать одну газету и Папакостас метит стать в ней главным редактором. Тогда Георгос понял, для чего каждый четверг на приеме у Маноглу Папакостас старается показать гибкость своего ума и дать понять хозяину дома, насколько он может быть ему полезен.
— На все есть две точки зрения, и самую явную истину можно повернуть другой стороной. Для этого нужно только умело преподнести то, что противопоставляется этой истине, — говорил Папакостас, пытаясь понять, какое впечатление производят его слова на Маноглу.
«Значит, на самом деле он всего лишь жалкий конъюнктурщик, умный шут. Как и большинство людей, посещающих этот дом, он стремится извлечь для себя выгоду из своего знакомства с Маноглу», — размышлял Георгос.
Какое странное впечатление производили эти огромные комнаты, красивые люстры, толстые ковры, а на этом фоне — хозяин с ледяной маской на лице и весь этот сброд, сливки общества, которые вращались вокруг Маноглу, как электроны вокруг ядра!
Душевная пустота, которую Георгос ощущал здесь, в гостиной, грозила погубить его, убить в нем высокие честолюбивые помыслы, стремление сделать карьеру, о чем мечтал для него отец, старый честный полковник.
Два дня назад он ни с того ни с сего спросил отца:
— Почему ты пошел на такие жертвы? Ты бросил курить. Мама выбивается из сил, хлопоча по дому. Вам столького недостает! И все для того, чтоб я учился? А что толку в учебе, если человек не в состоянии ни о чем мечтать?
Полковник с удивлением посмотрел на сына, а Каллиопа, испугавшись, поспешила сказать:
— Видишь. Аристидис, как он заботится о нас!
— Н-да!.. Он просто лишился рассудка! Спрашивает, для чего ему учиться?.. Ты что ж, станешь чистильщиком сапог?
— Ты не понял меня, отец, — ответил Георгос, опустив голову…
Разговоры не умолкали ни на минуту, гости, несколько разгоряченные, продолжали пить вино, отдавая должное закускам.
В углу гостиной сидела красивая стройная девушка, которую Георгос никогда раньше здесь не встречал. Она ни разу не раскрыла рта, молча ела то, что ей предлагали.
