Толпа притихла, неприятно пораженная, потом зашумела с новой силой:
– Это мы еще поглядим, кто кому обломает!
– Патрану хорошо так говорить. У него своей земли по горло.
– А может, он прав, господа? Вдруг боярин и впрямь возвратится...
– Слушать Патрану - с голоду сдохнешь!
Последние слова, должно быть, долетели до удалявшегося человека, он резко оглянулся, сверкнул цыганскими глазами и поковылял быстрее.
Вечером во дворе Бокулеев шла энергичная подготовка к выезду в поле.
Кузьмич подкармливал своих и без того сытых лошадей. Пинчук сортировал семенную пшеницу, добытую Бокулеем-старшим все в той же боярской усадьбе не без помощи, разумеется, конюха Иона. Хозяин едва успевал подносить мешки.
– Эх, триера нэма! - сокрушался Петр Тарасович, могучими ударами широченных ладоней встряхивая огромное кроильное решето, подвешенное у крыльца дома.- Мабуть, рокив четырнадцять не видал такой штуки.- говорил он про решето. - Як, бувало, заладишь триер...
Тугая, необъятная его спинища взмокла. От нее валил пар. Сладко ныли натосковавшиеся по лихой работе руки, звенело в ушах.
– Ух, добрэ! Давай подсыпай, хозяин. Шевелись! - торопил он. Крупное, тяжелое зерно золотой россыпью шелестело в решете. - Давай!..
Михаил Лачуга укладывал на повозку небольшой котел, продукты, жестяные тарелки, ложки, сунул под сиденье ездового на всякий случай бутылочку румынской цуйки[17]. "Выпьют с устатку", - подумал он. Специально для Петра Тарасовича Михаил Лачуга завернул в бумагу кусок свиного сала со шкуркой -знал, плут, слабость полтавчанина... Наташа положила в попонку пакет с медикаментами: "Мало ли что может случиться". Комсорг Камушкин быстро намалевал плакат и под ним большими буквами вывел надпись: "Слава гвардейским пахарям!" Плакат на высоком шесте укрепили в повозке. Возле него села сияющая Василика, держась одной рукой за шест, а другой обняв Мотю. Мотя вызвалась поехать в поле в качестве поварихи. Она отпросилась у начальника и с вечера явилась к разведчикам, чтобы принять участие в сборах. Всяк старался что-нибудь сделать для пахарей.
Сенька отдал Кузьмичу свой трофейный нож, а Никите Пилюгину, отпраплявшемуся вместе с Пинчуком и Кузьмичом в поле погонщиком, строго настрого наказал "перевыполнить все нормы и стать, наконец, настоящим человеком".
– Не бери пример со своего батьки, - внушал ему Семен. - Тот мужик темный, а ты ведь при Советской власти родился. Это понимать надо!
В общем все были заняты делом, суетились, хлопотали. И подразделение сейчас больше походило на полеводческую колхозную бригаду, готовившуюся к первому выезду в поле. Забаров посмотрел на своих солдат и подумал: "Как легко эти люди из воинов становятся тружениками! С какой же яростью будут работать они после войны!.." Перед ним сейчас были не просто разведчики, а будущие инженеры, начальники цехов и строек, председатели и бригадиры колхозов, агрономы - люди, которым суждено не только разгромить врага, но и возродить разрушенное врагом, украсить свою родную землю, политую их кровью, построить то великое, ради чего так много отдано драгоценных жизней.
Пинчук досортировывал последвие пуды пшеницы. Покончив с делом, он взял из рук хозяйки большой кувшин с холодной водой и осушил его до дна. Громоподобно крякнул:
– Ох, добрэ, мамо! Из какой криницы брала? Бун!
На зорьке, празднично-торжественные, тронулись в степь.
Едва выехали за околицу, над передней повозкой, где трепетал красный флаг, взвился звонкий, беззаботный голос Василики:
– Марица, Марица, я тебя люблю,
Тебе я в подарок ярких бус куплю.
– Ну что же, купите - это не беда.
Я бус не носила, право, никогда.
Счастливая и беспечная, она своими большими черными глазами смотрела то на Георге, смущенно улыбавшегося и тихо подпевавшего своей подруге, то на Мотю, то на жмурившегося от солнца Кузьмича. Перекликаясь с жаворонками, над степью звенело:
– Куплю я лимон, куплю я апельсин,
Я рад все отдать за поцелуй один.
– Ну что же, купите - это не беда,
Плодов я таких не ела никогда.
Четверо суток не возвращались пахари с поля. За это время "бригада" Пинчука вспахала и посеяла наделы двум семьям. Половина первого дня ушла на дележку давно брошенного (лет двадцать назад) помещичьего клина. Мукершану и Суин Корнеску предлагали крестьянам разделить всю землю, принадлежавшую боярину Штенбергу, но гарманештцы не решились: они все-таки боялись возвращения старой власти. Боязнь эту усугубил Патрану, который не пожалел ночи, чтобы обойти чуть ли по все крестьянские дома и сказать мужикам то, что говорил он Суину на стихийно возникшем митинге. Он также не забыл сообщить односельчанам и то, что Красная Армия якобы собирается уходить за Прут и что в Гарманешти не нынче-завтра будут войска румынского короля.
Делили брошенный клин по числу душ в семье. Главными в этом деле были Суин Корнеску и Александру Бокулей. У Петра Тарасовича, наблюдавшего за разделом, мелькнула мысль, что на этом господском клине можно было бы создать неплохой бригадный участок. Ему было жалко смотреть, как люди режут клин на куски. Колхоз бы сюда. В конце концов Пинчук решил, что так оно и будет. "К тому дило иде..."
Усталые, загорелые, с приятной тяжестью по всем теле, пахари возвратились в Гарманешти накануне 1 Мая. Лачуга приготовил для них великолепнейшее кушанье. Сенька искусно сыграл на губах туш, пританцовывая черед Никитой. Пилюгин улыбался. Мотя немедленно стала помогать Михаилу у котла.
– Кохана моя... То-то будет добрая жинка... - шептал Лачуга в ее чуткое ухо, спрятанное в завитушках пропитанных солнцем и овеянных ветром золотистых волос.
У крыльца, наполненный тихой грустью, звучал голос Акима:
Тэмниютъ доты
Чужи навпроты -
Ничого бильш нэма.
А там дэсь, дома,
Вэсна знайома.
Зэлэни рукы пидийма.
– Хорошие стихи, Наташа? - тихо спросил он девушку, которая, прижимаясь к нему, невидящими глазами смотрела куда-то вдаль.
– Хорошие. Ты написал? И почему по-украински?
– Нет. Сержант один[18]. Вчера в "Советском богатыре" прочел.
Вражеский пулеметчик пускал куда-то вверх короткие очереди трассирующих пуль.
Разведчики спали на улице, на свежей траве под черешнями. Бодрствовали лишь часовой да Александру Бокулей. Румын всю ночь следил за солдатами -как бы кто не разделся или не сполз с постели во сне: к утру холодно, а весенняя земля коварна.
Утром пришла газета с первомайским приказом.
В нем говорилось и о том, что успехи Красной Армии могли бы оказаться непрочными и они были бы сведены на нет, если бы Красную Армию не подпирали с тыла весь наш советский народ, вся наша страна.
Старшина и ездовой долго и обстоятельно обсуждали эти слова, по-государственному оценивали дела советских людей и свои собственные.
Только сегодня Петр Тарасович получил от своего заместителя Юхима письмо. Тот присылал Пинчуку ежемесячно подробные отчеты о проделанной работе. В первом своем письме Юхим сообщал о восстановленных колхозных конюшнях и амбарах, постройке десяти жилых домов для колхозников, о других, уже более мелких работах, и что во всех этих делах большую помощь колхозам оказывал райком партии.
В ответном письме Петр Тарасович давал свои советы и указания. Он приказывал Юхиму организовать снегозадержание, попросить агронома в районе послать на агрономические курсы и на курсы зоотехников девчат и хлопцев, хорошенько готовиться к посевной. Все это в точности было исполнено старательным и дисциплинированным Юхимом. Теперь же он сообщал о более радостных и значительных делах: восстановлена мельница, принято решение о строительстве клуба, в колхозе без малого закончен сев колосовых...
– Оце добрэ! - говорил Петр Тарасович.- Бачишь, як народ за дило взявся!..- а самому было больно до слез, что все эти большие дела вершатся в колхозе без него. Украдкой от Кузьмича теребил свои бурые обвислые усы, кряхтел.
Потом уселся писать ответ. Сначала передал многочисленные приветы и поклоны, потом решил рассказать, что увидел на чужой земле.
"А зараз, дорогие колгоспники и колгоспницы,- писал Петр Тарасович,-сообщаю вам трохи, як тут живут и працюють люди. Земля в Румынии, слов нет, добрая, много леса на ней, садов, виноградников и другой всякой благодати. Дороги тоже добрые, гравием посыпанные - вид ихний портят только черные Христовы распятья, яки стоят на каждом шагу... Часто идут дожди, багато солнца. А крестьяне румынские живут погано, а оттого погано вони живут, що колгоспив не мают.
