рассказал ей про дядю Сашу, — почему он у нас и почему он такой скучный, — и она очень за него огорчалась.
Наконец Ольга вспомнила, что ей надо умыться с дороги. Анна Александровна пошла ей помогать. У матери были рассеянные, отсутствующие глаза. Она вымыла очищенную картошку и бросила ее в бурлящую воду.
— Ну, — сказала она, — теперь идите, накрывайте на стол.
В этот момент где-то, как мне казалось — над самой крышей нашего дома, раздался свист, такой, какой я уже слышал сегодня в поле, и потом глухо ухнуло совсем рядом.
Я посмотрел на отца.
— Слыхали? — сказал он. — Уже начали землю взрывать. Приказано склады под землею строить на случай бомбежки.
— Да, да, — сказал дед. — Теперь, наверное, всю ночь будут взрывы устраивать. Ну, пошли.
Мать посмотрела на нас всех так внимательно, что мы невольно задержались в дверях.
— Как вам не стыдно, — сказала она очень спокойно. — Почему вы думаете, что если вы можете держаться спокойно, то я не могу? Неужели я не понимаю, что где-то на нашей улице рвутся снаряды? Или вы думаете, мне неизвестно, что немцы под самым городом? Кажется, мы с тобой, Алексей Николаевич, не первый год женаты? Нехорошо!
— Ты, мать, не обижайся, — смущенно сказал отец. — Это мы для порядку больше. Чтоб паники не создавать.
— Так вы эти порядки бросьте, — сказала мать. — Ну, идите, накрывайте стол.
В это время в дверь просунула голову Ольга. Она, видимо, была полураздета, потому что тщательно пряталась за дверью.
— У вас тут совсем фронт, — радостно сказала она. — В тылу это кажется все далеко-далеко. Как роман. А здесь совсем просто.
Снова просвистело над крышей нашего дома и ухнуло неподалеку.
Стол накрыт и подняты рюмки
Ольга быстро оделась и стала раскладываться так, как будто собиралась устраиваться на всю жизнь. Казалось, сами собой распахивались дверцы гардеробов и с тяжелыми вздохами выдвигались ящики комодов. Ольга проносилась из комнаты в комнату. И за Ольгой носился я, громко топоча, глядя на нее с обожанием и восторгом.
Так, похожие на детей, играющих в поезд, мы с ней вылетели в переднюю. Потом она взяла пальто и щетку, и я пошел за ней, надеясь, что пригожусь подержать пальто. На крыльце, прислонившись к стене, стоял Николай. Ольга вздрогнула, не узнав его.
— Ах, это ты, — сказала она облегченно. — Коленька, накинь на себя мое пальто я хоть в темноте щеткой пройдусь. Оно просто отяжелело от пыли.
Николай накинул пальто на плечи. Я поколебался, не уйти ли мне в дом, но почувствовал, что покинуть Ольгу сейчас свыше моих сил.
Они говорили между собой, не обращая на меня внимания, как будто меня здесь не было.
— Жалко мне Пашку, — сказал Николай, — представляю себе, как ему тяжело сидеть там, когда ты уехала. Я испытал это чувство. Знаешь, меня ведь в армию не берут. Меня завод бронирует. Конечно, можно уйти с завода, но вот нехватает решимости. Ужасно неприятно это бездействие.
Ольга энергично чистила пальто.
— Тебе Пашку жалко? — спросила она.
— Конечно, — ответил Николай. — Вот я себе представляю, мне и так трудно, а если бы еще жена моя на фронт уехала. Ух, даже и подумать страшно! Совсем бы себя бабой почувствовал.
Темень была кругом такая, что хоть глаз выколи, хотя вдали за домами виднелись тут и там красные зарева. И странно — сейчас они меня совсем не тревожили. Они не освещали неба. Так светится фосфор, не освещая ничего вокруг. А улица была темна и тиха. Жители города в эту самую страшную из ночей сидели в домах, плотно закрыв двери и ставни. Мы услышали медленно приближающийся свист снаряда. Он пролетал, как мне казалось, над самой моей головой, и потом ухнуло где-то близко, и на одну секунду улица вынырнула из мрака и появилась перед нашими глазами, освещенная мертвым светом, похожая на себя, как призрак похож на человека. Мелькнула и снова пропала в темноте.
Ольга замерла со щеткой в руке. Ей все-таки в первый раз приходилось слышать свист и разрыв снаряда. Но она не сказала ни слова по этому поводу. Она действительно была коренная старозаводская.
— Ты не жалей Пашку, — сказала она, — не стоит.
— Почему? — удивился Николай.
— А за что? — Мне казалось, что я вижу, как она пожала плечами. — Живет он в хорошем городе, в хорошей квартире, ест чахохбили и шашлыки, пьет кахетинское номер пять, которое очень любит. Зачем же его жалеть?
Щетка ходила взад и вперед с тихим шорохом. Николай стоял неподвижно.
— Что, он нехорошо себя вел? — осторожно спросил Николай.
— Он себя вел чудесно, — ответила Ольга. — Необыкновенно хорошо. Он сказал такую речь, то есть он сказал много речей, но одна особенно всем запомнилась. Да нет, ты не думай, что я считаю его болтуном. Да и не так уж много болтает Пашка.
Она перестала чистить пальто и подошла к краю крыльца. Мне был сейчас ясно виден маленький тонкий силуэт старшей моей сестренки.
Коля скинул с плеч пальто, обнял Ольгу рукой за плечи и очень мягко сказал:
— Ты сейчас раздражена, Оленька, и, наверно, неправильно о нем думаешь. Я вот смотрю, поженившись, люди всегда первое время ссорятся, пока не привыкнут друг к другу. А сейчас все, тем более, нервничают.
Ольга засмеялась.
— Чудный ты человек, Коля, — сказала она, — с тобой прямо ни о чем говорить нельзя. Ты сразу утешишь!
— Ты мне скажи, Оленька, — спросил Николай, помолчав, — ты ведь все-таки не поссорилась с Пашей перед отъездом? Это очень неприятно, — в такое время поссориться.
— Что ты, — сказала Ольга. — Какие там ссоры, мы с ним расстались друзьями. Он так огорчался, что не может со мной поехать, так не хотел меня отпускать одну, так хлопотал, чтобы его отпустили. Целую неделю только и было у нас разговоров, что об этом: о кем он сегодня говорил, да что ему сегодня обещали, да что такой-то не возражает, да такой-то почти согласен. Но все упиралось в главного инженера. Этот был прямо скала. Паша и людей к нему подсылал, и сам подъезжал с разных сторон, — ничто не помогало. Я этого главного инженера хорошо знала. Он был очень милый человек, но тут уперся, и ни в какую. Наконец Паша последний раз пошел к нему, и он окончательно отказал. Пашка вернулся такой расстроенный, чуть не плачет. На следующий день ушел на работу просто убитый. А главный инженер неожиданно днем заехал ко мне проститься. Проезжал мимо и решил заехать. Я ему говорю: «Что же вы,
