«Но какое же это поражение? Кто посмеет, взглянув на карту, произнести это слово?! — мысленно воскликнул фон Лееб. — Разве мои войска не стоят по-прежнему в нескольких километрах от Путиловского завода, находящегося в черте города? Разве из данных разведки не вытекает, что русские считают прорыв к заводу неизбежным, — иначе зачем бы они строили там баррикады? Разве не всего лишь одна возвышенность — эта проклятая Пулковская высота — отделяет мои танки от Международного проспекта Петербурга? Разве русским удалось хоть где-нибудь отбросить мои войска на значительное расстояние, хоть где-нибудь прорвать кольцо блокады? Так в чем же мое поражение, в чем?! Ведь если мне удастся сделать еще один рывок, только один, то мнимое поражение немедленно обернется победой! Всего один рывок, и моя честь, мое будущее будут спасены!»
Эти размышления привели фон Лееба в состояние возбуждения. «Отвод некоторого количества войск, — убеждал он себя, — не так уж страшен. Чтобы осуществить последний рывок, мне и не нужны все наличные силы. „Везде быть сильным нельзя“ — это говорил еще Клаузевиц. Нужно сконцентрировать ударные танковые и моторизованные части на определенных, решающих направлениях. Ведь мог же Гудериан позволить себе глубокие танковые прорывы, когда, не заботясь о тылах, презрев опасность, нависающую на флангах, бросал вперед танки и мотопехоту. Почему же я не могу применить эту тактику здесь, тем более что прорыв хотя бы в несколько километров глубиной будет означать вступление моих войск на петербургские улицы?!»
Фон Лееб уже не думал о том, почему ему не удалось осуществить этот прорыв до сих пор. Подобно шахматному игроку, сохранившему много фигур, но оказавшемуся в цейтноте и сознающему, что с минуты на минуту упадет флажок часов, фон Лееб лихорадочно обдумывал тот единственный верный ход, который должен был принести ему победу. И чем дольше он думал, тем больше приходил к выводу, что нужно как-то изменить тактику, что русские уже освоились с создавшейся ситуацией и, поняв, что противник ставит своей задачей на юге захватить центральную Пулковскую высоту, а на западе прорваться от Урицка и Стрельны к Путиловскому заводу, подтянули свои основные силы для отражения этих ударов.
Риттер фон Лееб считался одним из самых опытных военачальников Германии. Он с юношеских лет посвятил себя военному делу и в первой мировой войне участвовал уже в чине старшего офицера. Он проштудировал сотни книг, зная назубок походы всех вошедших в историю полководцев — от Александра Македонского до Мольтке-младшего, все коллизии исторических битв — от Фермопил и Канн до Вердена.
И разумеется, считал способность проникнуть в замыслы вражеского военачальника одним из главных достоинств полководца.
Тем не менее в характере фон Лееба, в самом образе мышления, отличающем не только его, но и других генералов фашистской Германии, было нечто такое, что практически парализовывало эту теоретически высоко ценимую ими способность.
Воспитанный в духе прусско-юнкерского высокомерия, еще более укрепившегося после молниеносных побед немецкого оружия на Западе, после, казалось бы, решающих успехов на германо-советском фронте, фон Лееб не считал нужным даже задумываться над оперативными замыслами советских военачальников.
Разве есть необходимость проникать в мысли людей, которыми, как был уверен фон Лееб, руководит только страх перед комиссарами? Разве есть нужда гадать о дальнейших планах советских генералов, если ход войны определяют не они, а наступающие на всех фронтах немецкие войска?
Представления фон Лееба о Советском государстве и советских людях сводились к двум-трем тощим догмам. Этот убеленный сединами фельдмаршал смыслил в советской действительности не более, чем не тронутый цивилизацией дикарь — в современной науке и технике.
Но от дикаря фон Лееба отличала самоуверенность. Убежденный в расовой неполноценности русских, не говоря уже о других народах, населяющих Советский Союз, которых он мысленно объединял понятием «азиаты» или «монголы», уверенный, что только большевики, комиссары, Чека держат их в узде, фон Лееб полагал, что знает о Советском Союзе вполне достаточно.
Поэтому каждый раз, когда он пытался понять причины, побуждающие советские войска продолжать бессмысленное, на его взгляд, сопротивление, он оказывался в тупике. «Почему русские солдаты не перебьют своих комиссаров? Почему в окруженном Петербурге не вспыхивает восстание?» Ответить себе на эти вопросы фон Лееб не мог.
Однако сегодня он уже не предавался бесплодным размышлениям. Все его мысли были сосредоточены на одном: найти ход, который оказался бы неожиданным для противника.
«Нужен еще один шаг, один-единственный рывок, одна хитро задуманная и решительно проведенная операция, — убеждал себя фон Лееб, — и я захвачу этот проклятый город!»
И постепенно план этой новой операции стал вырисовываться.
Она должна состоять из двух этапов. Начать следует с очередной атаки на центральную Пулковскую высоту, чтобы создать у советских генералов впечатление, что немцы повторяют попытку штурмовать высоту в лоб. Но в тот самый момент, когда русские решат, что им удалось отбить и эту атаку, нужно установить огромную дымовую завесу и под ее прикрытием обойти высоту западнее, в районе Финского Койрова, и оттуда, не дав опомниться противнику, ударить на ведущее в город шоссе, захватить Окружную железную дорогу и ворваться в петербургские кварталы с юга. Не с юго-запада, как того, несомненно, ожидает Жуков, а с юга! Таким образом Пулковская высота окажется отсеченной, и советские части, сосредоточенные для ее обороны, не смогут участвовать в боях на улицах города.
Одновременно следует бросить танки на Петергоф. Это позволит расширить плацдарм на побережье и заставит противника держать значительное число своих войск на подступах к Путиловскому заводу.
А для того чтобы перед началом операции деморализовать русских, нужно за несколько часов до штурма Пулковской высоты провести «акцию устрашения»: подвергнуть город одновременно массированному артиллерийскому обстрелу и бомбежке с воздуха.
Фон Лееб почувствовал, что его охватывает нервная дрожь. Он был уже уверен, что задуманная им операция принесет долгожданный успех. Он представил себе, как будут растерянны русские, оказавшись отрезанными.
— Сбросить! — торжествующе произнес вслух фон Лееб, взмахнул рукой и тут заметил, что по-прежнему сжимает в пальцах листок с рапортом Данвица.
Он снова пробежал глазами напечатанные на машинке строки. Две из них задержали его взгляд: «…до окончательной победы, от которой, я уверен, нас отделяют всего несколько дней».
Фон Лееб схватил со стола красный карандаш и подчеркнул эти слова. Потом размашисто написал поперек листа: «Генерал-полковнику Кюхлеру. Просьбу удовлетворить».
Нажав кнопку звонка, вызвал адъютанта:
— Через тридцать минут пригласите на оперативное совещание начальника штаба и начальников родов войск.
…Бомбежка Ленинграда с воздуха началась в пять часов утра. В это же время ударила по жилым кварталам осадная артиллерия немцев.
Предпринимая этот, пожалуй, самый сильный обстрел города силами авиации и артиллерии, фон Лееб был уверен, что ему удастся наконец посеять панику среди населения и, заставив Смольный сконцентрировать все усилия на тушении пожаров и спасении гибнущих под обрушивающимися домами людей, отвлечь внимание советского командования от Пулковской высоты, штурм которой был назначен фельдмаршалом на двенадцать часов того же дня.
Мысленно представляя себе состояние руководителей ленинградской обороны, фон Лееб был прав только в одном: все они сознавали, что для Ленинграда наступили самые тяжелые дни и что враг готовится к решающему штурму города.
Еще семнадцатого сентября, когда на южных и юго-западных окраинах города срочно возводились новые баррикады, а возглавляемые секретарями райкомов партии «тройки» Кировского, Московского, Володарского и Ленинского районов получали дополнительное количество взрывчатки для минирования заводов, Жуков и Жданов подписали суровый, продиктованный осадным положением приказ войскам фронта.
Передний край проходил теперь по линии Урицк — Пулково — Ям-Ижора. По Окружной железной дороге создавалась вторая полоса обороны. На левом фланге, у Невы, она замыкалась мощным узлом в районе Петрославянки. И наконец, третья оборонительная полоса сооружалась в районах Кировского завода, Дома Советов, мясокомбината.
Вся зона северней Пулкова была разделена на секторы, и каждый из них имел по нескольку опорных пунктов. В случае прорыва врага через Пулково эти позиции должны были защищать бойцы Ленинградского гарнизона и специальные формирования рабочих — практически все взрослое мужское население города Ленина.
