2
Незадолго до войны Ватутин получил в Кремле из рук Калинина орден Ленина. Он долго потом стоял у железной ограды перед дворцом и смотрел на Москву, хорошо видную отсюда, с вершины холма. Был морозный февральский вечер, и бесчисленные огни то собирались в причудливые гроздья, то вновь рассыпались. Это была какая-то веселая и безмолвная перекличка, словно в большом океанском порту скопилось множество кораблей и, прежде чем разойтись, они обменивались сигналами.
А сейчас, когда Ватутин вышел из той же двери, из залитого светом подъезда, где, казалось, все было так же, как полтора года назад, — ковры, паркет, блестящий мрамор лестницы, — то сразу же утонул в темноте. Холодный ветер спутал полы шинели и, бросил ему в лицо горсть липкого снега.
Впереди угадывалась зубчатая кремлевская стена, а за ней громоздились очертания крыш и домов. Справа медленно ползли через темную громаду моста синие подслеповатые огни автомобильных фар. А в небе неподвижно стояли аэростаты заграждения, казавшиеся темными сгустками тьмы.
Машина выехала через Боровицкие ворота и устремилась на улицу Фрунзе. Да, Татьяна, наверно, заждалась. Он пробыл в Кремле гораздо больше, чем предполагал. Признаться, когда он ехал в Москву, то не представлял себе всего размаха предстоящей ему работы.
Ватутин пытался заставить себя думать о самых разных вещах, стараясь подавить волнение и войти в привычное состояние уравновешенности. И вдруг вспомнил, что, уезжая с Воронежского фронта, забыл передать, чтобы в 38-ю армию направили боеприпасы. Ну, теперь это сделают и без него. А план нового удара на Коротояк! Придется позвонить по ВЧ… Но о чем бы он ни думал, мысли его неминуемо возвращались к одному и тому же, к разговору, который был с ним в Кремле. Он идет навстречу огромным и пока еще неизвестным событиям…
Луч прожектора медленно шарил по небу. Вот он легко коснулся аэростата, и тот вспыхнул ярким серебряным светом. Машина свернула на Арбатскую площадь и остановилась у светофора.
Ватутин видел тени людей, спешивших к метро. Вот проковыляла старуха с сумкой, какой-то молодой человек и девушка прошмыгнули у самых фар и, весело о чем-то говоря, исчезли из виду.
Наконец перекресток очистился, и вот уже замелькали силуэты знакомых домов на улице Воровского. Еще несколько минут, и он увидит свой подъезд.
Услышав шорох шагов в прихожей, Татьяна выглянула из кухни. На ее круглом лице возникло бабье, плачуще-радостное выражение. Она с размаху, забыв положить скалку, которой раскатывала тесто, бросилась ему на шею.
— Коленька!
— Бить будешь? — спросил, улыбаясь, Ватутин, обнимая ее и целуя. — Наконец-то добрался…
— Боже ты мой! — сказала Татьяна, продолжая обнимать его. — Замучилась я совсем! На дорогах бомбят, а тебя все нет и нет…
— Да разве быстро доберешься! — досадливо сказал Ватутин, снимая шинель, и привычным движением, не глядя, повесил ее на вешалку. — Все время останавливали: «Товарищ командующий, помогите эшелон протолкнуть…», «Товарищ командующий, куда снаряды везти?» Пока до Липецка добрался, больше суток потерял. Вот Семенчука спроси, все время крутились.
— О причинах задержки в пути Татьяне Романовне все уже доложено! — Семенчук стоял в глубине коридора, поскрипывая сияющими сапогами, и улыбался.
— А Лена где? — спросил Ватутин, заглядывая через плечо Татьяны в приоткрытую дверь, за которой виднелся стол с беспорядочной кучей книг, словно высыпанных на него из мешка.
— В школе! Ходит во вторую смену. — Татьяна, вспомнив о том, что продолжает еще держать скалку, метнулась на кухню. — Я сейчас… сейчас!… Обед уже готов.
Ватутин торопливо прошел по короткому коридору и распахнул дверь в комнату детей.
Вот она — эта кровать, застланная серым ворсистым одеялом; подушка в белой наволочке лежит ровненько. Как дорого бы он сейчас дал, чтобы не видеть этой отрешенной аккуратности!
— Татьяна! — Он выглянул в коридор. — От Вити есть письма?…
— Посмотри на этажерке!
Легко сказать — посмотри на этажерке. Да разве в этой груде старых тетрадей и порванных учебников что-нибудь найдешь! Случайно раскрыл одну из тетрадей, увидел жирную двойку, написанную красным карандашом, и в сердцах захлопнул. Нет, девица, видно, отбивается от рук. С ней придется серьезно поговорить.
Как всегда удачливый, Семенчук острым взглядом прощупал все закоулки этажерки и первым заметил на верхней полке, под пустой фаянсовой вазой для цветов, синеватый конверт.
Ватутин вынул из конверта вчетверо сложенный листок, исписанный детскими каракулями, и долго вчитывался в слова, с трудом их разбирая. Виктор писал из лесной школы, что уже начал ходить без костылей, но воспитательница Мария Гавриловна не разрешает ему долго играть с ребятами.
У мальчика туберкулез ног. А началось все с обычной простуды. Всегда, когда Ватутин думал о Викторе, его не покидало ощущение вины, словно в чем-то он не до конца исполнил свой отцовский долг.
— Такие-то вот дела, Семенчук! — проговорил он, вкладывая письмо в конверт. — Наука-то наша во многом еще мало разбирается, — и пальцем тихонько подозвал его к себе. — На сколько приехали, спрашивала?
— Интересовалась.
— А ты что ответил?
Руки Семенчука сделали округлое движение, словно он пальцами ощупывал шар.
— Сказал, что по усмотрению командования.
Ватутин кашлянул. Его всегда удивляла в Семенчуке хватка профессионального адъютанта, вот уж не скажет лишнего слова.
— Поедем на рассвете! Пока молчи, а то опять попадет.
Лицо Семенчука мгновенно приняло бесстрастное выражение. Может быть, у него в Москве были какие-то свои, личные дела, и он рассчитывал на несколько дней, но тут же привычно подчинился обстоятельствам.
— Если тебе нужно, иди, — сказал Ватутин, угадав, что Семенчук из деликатности о чем-то умалчивает, — и забирай машину…
— К каким часам приехать? — деловито спросил Семенчук.
— В шесть ноль-ноль — у подъезда!
У всех свои дела. Татьяна Романовна не стала его удерживать. Через минуту Семенчук, стремительно накинув шинель, уже сбегал по ступенькам лестницы.
— Ну, Татьяна, — сказал Ватутин, входя в кухню, — ты что-то мне редко писать стала!
— Да и ты не очень часто пишешь, — улыбнулась она. — Где будем обедать? В столовой?
— Сядем здесь! — Ватутин примостился к небольшому кухонному столику, покрытому старой рыжеватой клеенкой в подпалинах от горячего чайника. — Давненько домашней лапши не ел. — Он втянул носом запах супа. — Как же быть с Витькой? — спросил он, следя за тем, как Татьяна разливает лапшу по тарелкам.
— Нарежь хлеба! — сказала Татьяна.
Ватутин нагнулся к столику, раскрыл дверцы, достал большую белую кастрюлю, в которой хранился хлеб, плотно прикрытый крышкой, чтобы не высыхал, и, взяв с полки кухонный нож, стал нарезать аккуратные ломтики.
Татьяна поставила перед ним тарелку и присела напротив, подперев щеки полными руками.
— А ты? — спросил Ватутин.
— Ешь, ешь, — сказала Татьяна. — А рюмочку налить?
— И рюмочку!…
Она поставила перед собой тарелку и налила по рюмочке из бутылки, которую принесла из столовой, и они выпили, чокнувшись как полагается, а Ватутин, хлебнув лапши, блаженно улыбнулся.
А потом постепенно завязался разговор о Викторе, о Ленке, которая хоть и старается, но в школе у нее не все ладится, о стариках, которые застряли в деревне Чепухино, у немцев, и судьба их до сих пор неизвестна…
Семейные дела! Во фронтовых заботах они временами отходят словно в небытие, и все же вплавлены в его жизнь: отними у него эти заботы — что станет с его душой?
— Что же будет, Коля? — спросила Татьяна. — Так и будем отступать? — И она взглянула на него с затаенной тревогой. — Может быть, забрать Ленку и уехать к Вите? Там все же подальше…
Вот он, проклятый вопрос. Он не может от него уйти даже дома, даже в своей семье. Как ей ответить? Еще час назад, склонясь над картой, он вместе с другими генералами искал ответа на этот вопрос для всей страны.
Татьяне нет дела до стратегических замыслов, ее не интересует, сколько солдат, танков и самолетов в его подчинении, ей совершенно неважно знать, какой генерал назначен командовать армией, а какой смещен за неспособностью, ее беспокоит только одно — что будет с ее семьей, с ее мужем, с ее детьми, с ней самой, наконец.
Ватутин потупил взгляд.
— Я думаю, тебе не следует уезжать из Москвы, — проговорил он.
— Ты меня не утешай, — сказала Татьяна, — лучше скажи прямо! — Она протянула руку и дотронулась до его руки. — Коленька, возьми меня с собой!… И Ленку тоже. Лучше, если мы будем все вместе…
— Нет, — проговорил Ватутин, — сейчас нельзя вам на фронт! Погоди…
