Приехав на место, стреножили коней, составили в пирамидки винтовки. Вот уже зазвенели косы-литовки. Подправив жало, пограничники выстроились во всю ширину низины — и закипела работа.
Впереди — среднего роста, широкоплечий, быстрый в движениях парень. Это командир отделения Батыршин. Немного позади, будто соблюдая дистанцию, не отставая и не вырываясь вперёд, идёт украинский парень Чернопятко — он чуть повыше командира. Эти двое — закадычные друзья. Вместе поступали в Лисичанский горный техникум, вместе работали на шахте. И здесь вместе… Иван старается во всём походить на Батыршина, ни в чём не отставать от него. Даже здесь, на сенокосе. А другие поотстали. Впрочем это не удивительно. Они — городские ребята, впервые взяли в руки косу. А косьба — такое дело, что даже у сызмала привычных к крестьянскому труду быстро наливает руки свинцовой усталостью.
Покос убывает медленно: трава густая и очень высокая, размахнуться как следует нельзя. Зато воздух чего стоит — дыши, не надышишься. В небе солнце, в уреме на разные голоса заливаются птицы. Их щебет порой сливается в сплошной гомон. Трава ещё влажная, на скошенных стеблях отливают капельками серебра не успевшие подсохнуть росинки.
До полудня время пролетело незаметно. После того как пообедали, командир отделения Батыршин подозвал к себе молодого солдата Кабушкина. Подбил клин в косе, показал, как надо держать, чтобы она не втыкалась в землю, как сподручнее размахиваться.
— Похоже, ты городской. Откуда будешь?
— Из Казани…
— Из Казани?! Вот уж и вправду: погостивши месяц, здравствуй, кума. Знаешь такую поговорку? Чего ж раньше-то не сказал? Мы же, выходит, с тобой земляки! Я тоже казанский!
— Так ведь говорили, будто вы с Донбасса, товарищ командир.
— Из Татарии я. А в Донбассе окончил седьмой класс, потом два года работал на шахте. Маркшейдером. На руднике Глубоком. А матушка с отцом и сейчас в Казани живут. Отец в молодости тоже шахтёрил, а сейчас, как говорит один старик-профессор Абубакир Хуснутдинович, является заведующим хозяйственными делами медицинского института. Вы на какой улице живёте?
— На Карла Маркса, товарищ командир, в доме сельхозинститута.
— Ну чудеса! Выходит, и живём мы, и трудимся при институтах, а сами — ни в зуб ногой… — Батыршин рассмеялся, лукаво подмигнул Кабушкину и с подъёмом закончил: — Ничего, Ваня, если котелки на наших плечах не только для шапки, ещё выучимся. Сам я, хоть раз уже обжёгся — бросил техникум, зато теперь без промаха шилом колодец выкопаю. Это у нас, татар, так говорят, когда настойчиво добиваются заветной цели. Учиться, Ваня, никогда не поздно, обязательно надо учиться.
— Товарищ командир отделения, разрешите спросить: а где вы жили в Казани, на какой улице?
— На Маяковского. Там у меня братьев осталось — ещё малость и целое отделение наберётся, ей-богу!
— Неужто так много?
— Трое. Сафиулла, Ибрагим и Анвар. Анвар — из детдома. Его мать померла. Теперь он у нас растёт. Мировой парень. Впрочем, хватит болтать. Давай немного помолчим, отдохнём.
Гильфан опрокинулся навзничь на душистую свежескошенную траву, закрыл глаза. О чём, интересно, он думает? Вспоминает родных в Казани или донбасских друзей, шахту, где работал, как впервые спускался в забой? Опасно, небось, там работать, под землёй.
Много мыслей крутилось в голове Ивана Кабушкина после разговора с командиром отделения. Обо всём надо будет подумать на досуге. А сейчас ему пора заступать на пост. Солдат, где бы ни был, везде остаётся солдатом: пилит ли дрова в лесу, косит ли сено на лугу, находится ли в дозоре — всегда у него винтовка при себе, на боку патронташ, гранаты. Он должен быть постоянно начеку, особенно на границе…
В левой половине низины мирно пасутся стреноженные кони. Только им здорово досаждает гнус. Лошади трясут головами, беспрерывно машут хвостами, то и дело взбрыкивают. Ничего не поделаешь: пора сенокоса, а в это время всегда буйствуют оводы, слепни и другие кровососы. На горизонте — сопки, у их подножья проходит наша граница…
Что это? Кажется, стреляют? Звуки доносятся издали, глухо, но это явно перестрелка, даже бой! Вдруг на тропе, вьющейся между ближайшими сопками, показался верховой. Он мчал во весь опор.
Кабушкин взял трёхлинейку наизготовку, приказал остановиться. Красноармеец, подчиняясь приказу дозорного, соскочил с коня, назвал пароль и выкрикнул: «Самураи перешли границу!»
— К оружию!
Дремавшие после обеда бойцы в мгновение ока оказались в сёдлах и намётом понеслись к озеру Хасан. Батыршина было не узнать. Это был совсем другой человек — без всякого намёка на благодушие, которое ещё проглядывалось при разговоре с Иваном. Крепко стиснутые зубы, напряжённо выступившие скулы, тёмные от гнева глаза. Он скакал впереди отделения и уже представлял, где придётся принять бой с самураями, и выбрал сопку, на вершине которой ему лучше всего расположить своих бойцов. Вот только хватило бы боеприпасов, а его ребята не подведут.
Впереди показалось озеро Хасан. Тихое, красивое, оно отливало голубизной безоблачного неба и, глядя на него, никак не хотелось верить, что вокруг льётся кровь. Вот камыши на берегу, у них высоко подняты, коричневые метёлки, и Батыршину кажется, что они тоже насторожились в предчувствии опасности. Из камышей нет-нет да вылетают, громко хлопая крыльями, ничем до этого не пуганные утки. Вдруг камыши раздались, и не успел Батыршин скомандовать «приготовиться!», как появился начальник заставы лейтенант Терешкин с группой бойцов.
— Молодцы, ребята, быстро подоспели! — Он махнул рукой в сторону озера. — Коней оставьте там.
Бойцы последовали за ним. Пробиваясь сквозь густые заросли, они вышли на берег озера. Там стояла лодка с ручным пулемётом на носу. Пограничники взялись за вёсла. Лейтенант приказал трогаться.
Гребли тихо, без всплесков, и во все глаза смотрели по сторонам. Пока ничего подозрительного. Лодка ткнулась в противоположный берег. Немного пути — и бойцы поднимаются на сопку. Солнце клонится к закату. Зато стих ветерок и — сразу навалилась духота. Разморённая жарой, природа сникла. Даже умолкли неугомонные птицы. А цветам хоть бы что. Куда ни глянь — их видимо-невидимо. Собрать бы сейчас целую охапку и подарить той, которая, можно сказать, ни на минуту не уходит из памяти. Да разве сейчас до этого! Сейчас сюда идёт смерть! Её несут японские самураи. На высоте Безымянной вовсю гремит бой… Захлёбываются пулемёты, рвутся гранаты.
Начальник заставы лейтенант Терешкин приказал отделению Батыршина перебраться к подножию ближайшей сопки — на южную оконечность озера.
— Следи за долиной, будешь поддерживать отряд Малахина, — добавил Терешкин, когда Батыршин повторил его приказ.
Солнце уже уходило за горизонт, когда со стороны моря стали наплывать тяжёлые, тёмные тучи. А вскоре стеной пошёл ливень. И было не понять: то ли гремит гром, то ли рвутся снаряды и мины.
Под прикрытием огня самураи нагло лезли вперёд. У Терешкина всего-навсего с десяток бойцов, а на него ползёт целая прорва самураев. И зачем лейтенант отсылает от себя отделение Батыршина? Как он выстоит против такой силы? Однако приказ есть приказ, его надо выполнять.
Батыршин хорошо понимает: враг хочет овладеть высотами Заозёрная и Безымянная, стать хозяином над заливом Посьет, а затем угрожать Владивостоку. Ни мало, ни много! Но пока пограничники живы, пока у них есть хоть один патрон, этому не бывать!
Батыршин со своим отделением занял позицию. В долине и на высоте Заозёрной идёт ожесточённый бой. Красноармейцы лейтенанта Терешкина пулемётным огнём заставили залечь часть самураев, но зато другая, не считаясь с потерями, стремится проникнуть в долину. «Так вот почему лейтенант Терешкин направил отделение на эту позицию. Японцы пытаются окружить отряд Малахина. Но они не знают, что тут их уже ждёт засада. Давайте лезьте, гады, подходите ближе!..»
А самураи уже рядом. Батыршину или чудится, или он на самом деле слышит их прерывистое дыхание. Засучив рукава и расстегнув вороты, они идут и идут, по-кошачьи мягко ступая короткими ногами. Лишь штыки, широкие, как ножи, тускло поблёскивают в сгущающихся сумерках. Вот до них метров сто. И тут раздалась команда Батыршина:
— Огонь!
Пулемёт заработал ровно, как швейная машина матери Гильфана. Но то был другой стук, Гильфан любил его слушать, а здесь… Японцы, не ожидавшие встретить никакого сопротивления, десятками падали на землю. Послышались панические возгласы, стоны раненых. Часть японцев, оправившись от замешательства, залегла и повела огонь по пограничникам. Треск пулемётов, винтовочная стрельба, взрывы гранат — всё перемешалось. Но пограничники выстояли, заставив японцев повернуть обратно.
— Прекратить огонь! — передал по цепи Батыршин, когда самураи исчезли из глаз. — Надо беречь боеприпасы. Враги не успокоятся, ещё полезут. А пока, ребята, воспользуемся моментом и перекусим.
