В расположении отряда «Боевые друзья» Григорьев встретил Аристова, который, сидя на пеньке, что-то горячо втолковывал стоявшему перед ним невысокому, тихому и всегда чем-то смущенному Петру Поварову, недавно выдвинутому из политруков на должность комиссара отряда.
Григорьев хотел пройти мимо и не мешать их разговору, но Аристов догнал его и пошел рядом:
— Опять в войну играем… Люди недовольны.
— Чем? — Григорьев сразу уловил, что имеет в виду комиссар. Их неприязненные взаимоотношения с начальником штаба были для него хуже зубной боли.
— Посты, дозоры, наряды, дежурства… Треть личного состава занята… Разве есть в этом сегодня прямая необходимость?
Оттого, что Аристов задал свой вопрос почти теми словами, которыми полчаса назад Григорьев спрашивал себя, он вдруг разозлился:
— Нет, сегодня прямой необходимости нет.
— Почему же не отменишь?
— Потому что согласен с Колесником. Это всё нужно нам делать не для сегодняшней, а для завтрашней необходимости.
— Общо и сложно. Такая формула годится на все случаи жизни.
— А нам, комиссар, и нужна такая система сторожевого охранения и готовности, чтоб годилась на все случаи. Сзади, спереди, слева, справа — откуда бы и когда бы ни напали… И чтоб каждый до автоматизма привык к этому. Не пугайся, автоматизм в военном деле вещь необходимая, и я не сам это придумал, у Энгельса вычитал. Ты говоришь, люди недовольны. Жаловался кто-либо?
— Не хватало, чтоб жаловаться начали… По настроению чувствуется.
— Я и то удивился… Ну ладно, пойдем перекусим, да отдохнуть пора.
— Связь с Беломорском была?
— Первую радиограмму отдал радистам.
Григорьев шел, слушал, разговаривал, а в голове все время держалась мысль: какая это странная и необъяснимая вещь — человеческие отношения… Люди по существу еще не знают друг друга, а уже наготове — или симпатия, или неприязнь. Не оттого ли и рождается неприязнь, что каждый торопится найти у другого симпатию к себе? Особенно у молодых, которым все подавай сразу и без всяких оговорок… Но ведь Аристов уже не молод, тридцать лет стукнуло, бывший секретарь райкома партии. Должен же он понимать, что нельзя строить свое отношение к человеку только на том основании, что при первой встрече тот не выказал тебе должного уважения! И Колесник тоже хорош! Строит из себя оскорбленную добродетель и с комиссаром держится с такой подчеркнутой вежливостью, от которой на версту разит плохо скрываемым презрением.
Началась эта история с первого дня.
Колесник появился в бригаде, хотел сразу же приступить к исполнению обязанностей, но письменного приказа из Беломорска не привез. Григорьев, основываясь на своем разговоре с Вершининым, написал приказ по бригаде, показал Аристову, но тот вдруг возразил:
— К чему такая спешка? Приказа из Беломорска нет, человека я почти не знаю… Не взводного назначаем.
Григорьев даже растерялся. Такого между ним и комиссаром раньше не бывало. Стал объяснять, что Колесник не кто-то со стороны, а свой человек, бывший начальник пограничной заставы, зимой командовал спецотрядом, дважды ходил в тыл на операции, награжден орденом Красного Знамени. Чем больше он нахваливал нового начальника штаба, тем суровее и несговорчивей Аристов повторял:
— Не взводного назначаем. Будем ждать приказ!
Григорьев и теперь не знал — рассчитывал ли Аристов кого-то переубедить в Беломорске или просто хотел настоять на своем первом слове, но приказ по бригаде так и остался неподписанным.
Тогда Григорьев рассвирепел. Молча повернулся, вышел, велел собрать командиров отрядов, представил им нового начальника штаба.
Приказ из Беломорска о назначении Колесника пришел через неделю, 20 июня, за девять дней до похода.
Казалось, вся эта история должна была в первую очередь наложить отпечаток на отношение Аристова к нему, комбригу, но получилось как-то совсем странно. Их добрые отношения никак не пострадали, зато Аристов и Колесник едва переносили друг друга. Дважды за выпивкой Григорьев пытался мирить их, пили на брудершафт, но назавтра опять становились — один настороженно придирчивым, другой — подчеркнуто вежливым и слегка насмешливым.
II
Обед уже ждал командиров. Котелки с гороховым супом-пюре, с кашей и крепко заваренным чаем стояли возле догорающего штабного костра. Связные Василий Макарихин и Борис Воронов расстелили на земле плащ-палатки, достали сухари, ложки, кружки, но в это время подошедший Колесник сообщил, что командир батальона пограничников настоятельно приглашает командование бригады на обед к нему.
— Ну что ж, ребята! — весело сказал связным Григорьев. — Вам сегодня повезло. Ешьте сами что наварили. Как, комиссар, сходим?
— Познакомиться не помешает, — поднялся Аристов.
Пошли втроем. Колесник знал дорогу, и минут через десять они входили в приземистый, покосившийся от бомбежек барак, укрепленный свежими подпорками.
Стол был накрыт в тесной комнатушке с полевым телефоном и железной кроватью в полутемном углу.
Комбат — моложавый, рослый капитан, одетый в суконную, чуть ли не до колен гимнастерку, с орденом Красной Звезды и медалью «XX лет РККА», четко представился по очереди Григорьеву и Аристову и в ответ на их представление дважды повторил:
— Очень рад, прошу… Очень рад, прошу…
С Колесником, как видно, они были старыми знакомыми.
Обед удался на славу. Было что и выпить, и закусить. В центре стола возвышалась огромная миска с кусками дочерна обжаренного мяса, да тут же еще две алюминиевых тарелки с прозрачно-красноватым, без жира, студнем.
— Неплохо нынче пограничники живут, — добродушно подмигнул Григорьев, когда выпили по полстакана водки и принялись за закуску.
Это замечание не очень понравилось комбату. Он сразу нахмурился и, выждав, пояснил:
— Лоси на минах подрываются… Тянет их к реке, а у нас там сплошные минные поля.
— Что ж, бесплатное доппитание — это неплохо…
— Да нет, товарищ майор… Хлопот больше. Мясо-то мы все равно приходуем, себе оставляем рога и копыта, как говорится… А каждый взрыв — тревога, проверка, рапорты, новое минирование. Участок большой, а людей всё забирают и забирают.
— Финны часто на полосу выходят?
— В нейтралке следы встречаются. А сюда на линию… раза три-четыре были попытки небольшими группами. Вовремя обнаружили…
— А на Майгубу финны не через ваш участок вышли? — спросил Аристов, чтобы включиться в разговор.
Они оба с Колесником до сих пор молчали, и это создавало какую-то напряженность в беседе.
— Что вы, товарищ комиссар… Туда они где-то со стороны Ондозера проникли.
— Скажи, капитан,— перебил Григорьев,— что, по твоим данным, представляет собой линия охранения у финнов? Где она точно проходит?
Капитан достал карту, и сразу же Колесник развернул свой планшет.
— Сам я далекой разведки не веду, ограничиваюсь наблюдением. Нет возможности, да и не положено… Однако через участок проходит иногда армейская разведка, так что кое-какие сведения имею. Вас интересует участок между Сегозером и Елмозером? Тут финнам, как видите, повезло. Участок очень удобный для создания полосы охранения. Во-первых, дорога Паданы — Сяргозеро — Кузнаволок. Отличная коммуникация по фронту. Вторая дорога Сяргозеро — Шалговаара — Баранова Гора выходит к самым их минным полям, которые тянутся от Барановой Горы прямо на юг до Орченьгубы на Сегозере. Плюс к этому финны имеют две охраняемые просеки позади полосы минных полей.
— А гарнизоны? Где есть гарнизоны?
— В каждой из названных мной деревень. Численности не знаю, но, думаю, небольшие. Вы рассчитываете переходить на этом участке?
— Да.
— Нелегкая у вас задача, — покачал головой капитан.— Я, товарищ комбриг, имею приказание оказать вам содействие. Чем могу быть полезен?
— Спасибо, капитан, пока ничем.
— До реки Войванец, — оживился капитан, — мои люди проводят вас. Можем, если нужно, сопровождать до линии охранения.
— Спасибо, не надо. Там мы пойдем сами, — улыбнулся Григорьев, понимая, что капитан, конечно, будет рад этому. Помолчав, он продолжал: — Давайте лучше условимся о сигналах. Не исключено, что мои связные будут выходить через ваш участок. Опознавательный сигнал — дважды поднятая над головой винтовка. При сближении пароль, ну хотя бы «Курок» — «Киев». Согласен?
— Хорошо. Все будет сделано.
Капитан повеселел. Его, как видно, тяготило неопределенное, но категоричное приказание оказать партизанам помощь, шедшее откуда-то из весьма высоких инстанций, и теперь, когда всё прояснилось и никакой помощи практически не требовалось, он был доволен.
— Давайте выпьем еще по одной, по последней. За успех вашей операции. Буду рад, если на обратном пути снова встретимся за этим столом. Ни пуха ни пера!
