Постой, постой, а не потому ли командование полка и перестало тебя за командира батальона оставлять, что заметило это?..
Однако сколько и как ни крути, оправдывая себя или обвиняя командование полка, но оно свое мнение высказало. Откровенно, в глаза…
С одной стороны, конечно, это непорядок, когда ротой командует чуть ли не дед с седой бородой по пояс; негоже ему наперегонки с молоденькими лейтенантами бегать. А с другой… Уход с военной службы — крушение всех жизненных планов. Его личных. Прежде всего, разумеется, это будет ощутимый удар по семейному бюджету: ведь у него, Дмитрия Исаева, не будет вообще никакой специальности, если он уйдет из армии. Или его «уйдут» из нее…
Хотя рабочие руки сейчас везде во как нужны, значит, без работы он не останется. Да и много ли, если говорить честно, ему и его домочадцам надо? Бея его семья — жена Анна Кузьминична, сын Порфирий и дочь Полина… Аннушка… Она сама подошла к нему, когда он вторично заявился на танцы в клуб швейников, и спросила, глядя на него подчеркнуто снизу вверх и серьезно:
— Почему вы, товарищ командир, меня все время расстреливаете своими глазами? Или желаете познакомиться?
Он, Дмитрий Исаев, не мог даже предполагать, что эта столь скромная на вид девушка окажется способной на нечто подобное, поэтому откровенно растерялся и лишь кивнул, судорожно проглотив какой-то непонятный комок, вдруг возникший в горле.
А она церемонно и торжественно уже протянула ему свою будто окаменевшую ладошку и сказала, улыбаясь открыто, от всего сердца:
— Анна.
— Дмитрий… Дмитрий Ефимович Исаев, — почему-то поспешно и осипшим голосом выдавил он из себя, опустив руки по швам и вытягиваясь словно перед самым главным своим начальством.
— Дмитрий Ефимович? Да еще Исаев? — переспросила она нахмурившись, какое-то время помолчала, обдумывая или решая что-то, и вдруг заявила тоном, исключающим с его стороны какие-либо возражения: — Нет, так очень длинно. И официально как-то… Для меня вы будете просто Митей. Договорились?
— Тогда уж и на «ты» давайте, — внес и он предложение.
А потом, когда с момента знакомства минуло около года, сама Аннушка вдруг и заявила, что прекрасно поняла его тайное желание и согласна расписаться. Чтобы не мучить его, уже сегодня расписаться согласна.
И уж вовсе не ко времени вспомнилось вдруг, что сразу после регистрации брака Аннушка послала его, Дмитрия Исаева, в магазин, строго наказав обязательно купить шесть тарелок и столько же чашек с блюдцами.
Он выполнил ее поручение как только мог хорошо и радостный прибежал в свою комнатушку, где Аннушка своей суровой рукой безжалостно уже порушила последнее, что могло напоминать о еще столь недавнем его холостяцком житье.
Аннушка, наскоро сполоснув руки, осторожно положила его покупку на стол, накрытый новехонькой цветастой скатеркой, и осторожно развернула упаковочную бумагу. Потом, как показалось ему, долго и восторженно рассматривала тарелки и чашки с блюдцами. И как было не любоваться покупкой, если на столе не оказалось ни одной тарелки или чашки с блюдцем одинаковой расцветки. Шесть тарелок, шесть чашек с блюдцами — и все разной окраски!
Потом, насмеявшись до слез, Аннушка вдруг и сказала, нежно глядя на него:
— Какой ты, Митяй, еще наивный в житейских вопросах!.. Одним словом, нестандартный ты у меня!
Нестандартный Митяй… Два этих слова для него всегда звучали ласковой песней…
Да, она, Аннушка, никакой работы не испугается, она запросто может пойти и по старой своей специальности — швеей на фабрику или в артель какую определиться. А Полина вот-вот сдаст государственные экзамены, со дня на день учительницей станет…
А еще немного погодя Дмитрий Ефимович уже окончательно решил, что дочь будет учительствовать обязательно в той школе, которая окажется всех ближе к их новому дому; и Порфирия надо будет определить в пятый класс этой же школы. Короче говоря, живы будем — не помрем!
Вроде бы всех семейщиков к делу пристроил, а лично про себя решил, что пойдет учиться на сталевара. Почему именно на него — и сам точно не знал. Скорее всего потому, что в глубине души все эти годы жили рассказы деда, который в молодости из доменной печи кипящий металл принимал. Так или иначе, но под утро у него в голове полная ясность появилась. Однако тоска, обида на командира полка, даже какая-то тупая сердечная боль, вдруг народившись, не проходили, не исчезали. Выходит, к родной армии он прикипел душой значительно основательнее, чем думалось…
Может быть, в понедельник стоит сходить к командиру или комиссару полка, откровенно все высказать? Дескать, прошу оставить в армии на любой должности, я делом отвечу на доверие…
Еще не принял окончательного решения, когда с удивлением осознал, что предрассветную тишину безвозвратно сокрушил рев авиационных моторов. Он, этот рев, катился от границы. Быстро катился. И капитан Исаев глянул на посветлевшее небо, готовое с минуты на минуту принять первые солнечные лучи. В тот момент глянул, когда из-за вершин высоченных корабельных сосен показались самолеты. Много их было. Туча. Шли бомбардировщики, истребители и транспортные самолеты.
Родная земля еще не отреагировала на появление фашистских самолетов, а капитан Исаев уже понял, что это не очередная провокация, что это сама война. И, схватив удочку, побежал к военному городку. Изо всех сил побежал. Словно хотел обогнать вражеские самолеты. Удочка, задевая за стволы и ветви деревьев, мешала ему, крала у него секунды, доли их. Чтобы не транжирить время, он безжалостно швырнул ее в чащу.
Бежал изо всех сил, но вражеские самолеты все равно легко обогнали его; до военного городка ему оставалось одолеть еще около километра, когда неистовый вой множества падающих бомб заглушил рев самолетных моторов, а еще мгновение спустя и он потонул в оглушительном грохоте бесчисленных взрывов. От земли к фашистским самолетам сначала робко, а немного погодя резво потянулись столбы сизоватого дыма; скоро они слились в огромную тучу, укравшую у неба его голубизну.
А вот зенитки наши даже не напомнили о себе. И, как точно знал капитан Исаев, только потому, что не было около них снарядов. Не только боевых, но даже и холостых. Снаряды у зенитчиков отобрали еще с месяц назад. Чтобы наши солдаты случайно не поддались на какую провокацию врага.
Фашистские бомбардировщики еще швыряли черные бомбы на жилые домики военного городка, а над футбольным полем, которое распласталось у его западной окраины, уже зависли немецкие транспортные самолеты. Еще мгновение — и небо под ними стало пятнистым от множества почти враз раскрывшихся парашютов. Парашютисты без промедления стали обстреливать землю из автоматов. Еще не знали, как и чем она встретит, а огонь по ней уже вели. Не жалея патронов, ее обстреливали. Эти парашютисты вроде бы хотели отрезать капитана Исаева от его роты. Осознав это, он не попер упрямо вперед, а, сжимая в руке единственное свое оружие — наган и прячась за деревьями, осторожно, с оглядкой побежал в обход футбольного поля, побежал туда, где ярились советские пулеметы и лихорадочно, нервно бабахали русские винтовки, где — он искренне верил в это! — бились с фашистами его товарищи.
Давно ли фашистские бомбардировщики сбросили первые бомбы, но, когда капитан Исаев подбежал к военному городку, вместо казарм и аккуратных домиков семей командного состава увидел жарко пылающие кострища. Ни на минуту не задержался около того дома, в котором прожил несколько последних месяцев. До тех пор не позволил себе и мгновенной передышки, пока не спрыгнул в окоп своей роты, пока не выстрелил по врагу из винтовки, еще недавно бесполезно валявшейся около убитого солдата. Завладел оружием, которое считал пригодным для настоящего боя, и лишь тогда выглянул из окопа, чтобы оценить обстановку. И сразу понял, что с парашютистами будет вот-вот покончено. Даже подумал: значит, скоро жизнь войдет в норму. И спросил у подбежавшего командира взвода о потерях в личном составе, поинтересовался, как здесь-то вся эта заваруха началась. Лейтенант, еще чрезмерно разгоряченный боем, небрежно бросил: мол, о потерях доложит обязательно и сразу после того, как последнего нахального фашиста в гроб вгоним, — зато восторженно и многословно рассказал о том, что их рота, как только сыграли тревогу, бегом в свои окопы; дескать, они, эти окопы, настолько хороши и надежны, что в них любой бой и с любым врагом спокойно принять можно.
Да, окопы хороши, надежны. Полного профиля. И стенки у них обиты досками, не успевшими потемнеть от дождей, ветров и солнца. И вовсе немудрено, что те доски не успели потемнеть: начали рыть окопы в первых числах марта, а закончили работы лишь в конце апреля. Помнится, когда начали работать, иной раз солдат ломом по мерзлой земле так ударял, что искры высекались. Но сообща все трудности играючи осиливали, даже с очень большой охотой работали: понимали, для себя все это…
