Раздался пронзительный свисток и команда: «Приготовиться к обеду!» Это означало: умыться, причесаться, почистить ногти. Когда я вышел на построение перед бараком, то увидел, что мои товарищи стоят у одной из групп дробильщиков камней и пытаются завязать с ними разговор. Но те продолжали работать дальше, даже не взглянув на них.
И вдруг раздался ужасный крик! Бегом прибежал дежурный унтерфюрер и начал кричать на моих товарищей, которые с удивлением смотрели на него, не понимая, что произошло. Сначала упрямое поведение копающихся в земле рабочих, а теперь крик выходящего из себя дежурного:
— Я рапорт на вас напишу! Вы все получите строжайшее взыскание! Строжайше запрещено разговаривать с заключёнными! Быстро ваши фамилии!
Мы замерли, словно пораженные молнией. Заключённые? Так это заключенные! Так поэтому у них такая своеобразная одежда, такое усердие в работе и молчание.
Столовая размещалась в самом большом бараке. Он был новым и имел ухоженный вид. Столы блестели чистотой. Но и здесь работали заключённые. После обеда они убирали за ротой посуду и чистили столы. От каждого стола на раздачу направлялось по человеку, они получали по большой фарфоровой супнице, наполненной великолепным айнтопфом (Айнтопфэссен — (буквально: еда в одном горшке) — немецкое национальное блюдо, представляющее собой очень густой суп с мясом или копчёностями. — Прим. пер.). Всё блестело и сверкало от чистоты. Еду готовили солдаты в поварской одежде, рабочими на кухне и здесь были заключённые в чистых робах.
За столом мы сидели с довольно-таки смешанным чувством. Мы приглушенно, но оживленно обсуждали историю с заключенными. В общем преобладало мнение, что для государства практично и полезно привлекать заключённых к полезным работам. Но нам было неясно, отвозят ли их каждый вечер в тюрьму в Берлин или в Ораниенбург.
Мы видели этих людей с близкого расстояния и заметили определенные различия: у разных заключённых на куртках были значки разных цветов. На груди разноцветных курток были нашиты треугольники красного, зеленого, голубого или коричневого цветов. Только трое заключённых на кухне и в столовой носили известные полосатые костюмы заключённых.
После того как нас снова отвели в казарменное помещение, с нами провели первое занятие на тему: «Поведение на территории военного городка, распорядок дня и поведение по отношению к заключённым». После того, как были проведены первые занятия, мы только узнали то что должны были знать еще до зачисления в добровольцы.
В непосредственной близости от огромного казарменного комплекса находился отделенный от него только дорогой и относившийся больше не к Ораниенбургу, а к соседнему Заксенхаузену концентрационный лагерь. Как уже следовало из его названия, это был пересыльный лагерь. В нем содержались «элементы», которые могли помешать созданию Германского Рейха или могли создавать для него опасность: уголовники, асоциальные элементы и исследователи Библии. Концлагерем управляет комендатура СС, находящаяся на его территории, и осуществляет свою деятельность совершенно независимо от нашей части. Для охраны лагеря и заключённых, работающих вне его, иногда привлекаются расквартированные в наших казармах отряды СС. Непременной обязанностью в отношении заключённых является строгая изоляция и корректность. При выполнении задач по их охране ни в коем случае нельзя относиться к ним по своему усмотрению. Трогать заключённых также строжайше запрещено, и это влечёт за собой строгое наказание. При нарушении заключённым установленного порядка, о его номере и совершенном проступке представляется доклад в комендатуру лагеря. Она и принимает решение о наказании. Заключённые не имеют права приближаться к охране ближе, чем на пять метров, им также запрещено разговаривать с кем-либо, кроме заключенных в лагере, брать или передавать какие-либо предметы.
Оказывается, нас для этого сюда прислали? И это элитные войска, предназначенные для охраны Рейха? И я променял свою молодость для того, чтобы быть тюремщиком?
После занятия дело дошло до более или менее явных проявлений нежелания здесь оставаться. Нас обманули или, по крайней мере, не сказали о том, что мы будем охранять заключенных в концлагере. Настроение упало до нулевой точки. Мы просили объяснений, пытались на что-то надеяться. Естественно, всё это должно быть временным учреждением, так как для таких задач не нужны части с таким строгим отбором. Это определенно вынужденное решение. Всё находится еще в стадии создания.
Остаток вечера был предоставлен нам. Мы могли осмотреть весь городок и познакомиться с ним. В течение начальной подготовки, а она продолжалась три месяца, мы могли покидать расположение только в составе подразделения для маршей и спортивных мероприятий.
В распоряжении нашего австрийского батальона находились четыре только что построенных барака. Они были выкрашены в зеленый цвет, а крыши их были покрыты толем. Чистые окна в рамах, выкрашенных в белый цвет, пропускали свет в просто обставленное помещение. Нас разместили в спальном зале лишь временно, позднее мы перешли в помещения, рассчитанные на
12 человек. Многое было временным, как все, находящееся в стадии создания. Кроме наших, здесь находилось еще 20 бараков, в которых жили солдаты, уже закончившие начальную подготовку. Они уже были членами отрядов, в то время как мы должны были стать только кандидатами.
По другую сторону учебного плаца строились четыре казармы. Как говорили, позднее в них должен быть размещен наш батальон. За исключением твердого шлакового покрытия плаца, в других местах под ногами у нас везде был песок. Местами он был настолько глубокий, что засыпался в ботинки и достигал до щиколоток.
Во время ознакомительной прогулки мы увидели, что наш лагерь с двух сторон окружен светлым сосновым лесом. А главная линейка обращена к широкой дороге, ведущей из Ораниенбурга мимо главных ворот. По ту сторону дороги — снова лес на светло-серой песчаной почве. И только до него простирался наш взгляд на «свободу». Мы повернули и пошли поперек плаца. Проходя здесь, мы старались не мешать ротам, выполняющим учебные задачи. Миновав зону бараков, мы оказались посреди широкой прочной дороги. Она была плотно укатана, и ее покрытие поблескивало слюдой. По другой стороне дороги стояла стена, высотой почти три метра, из почти белого кирпича. По ее верху была установлена колючая проволока. Через каждые сто метров в стене располагались четырехугольные сторожевые вышки с плоскими крышами, застекленным верхом для кругового обзора и прожекторами. С них внутрь лагеря были направлены пулеметы.
Пораженные, мы замерли. Это и был концентрационный лагерь, о котором нам говорили. Может быть, в своем незнании мы прошли настолько далеко, что уже находимся на его территории? Зигфрид из Имста и Рудольф из Ландека, оба тирольцы, которым было больше двадцати, моего страха не разделяли: «Назад ты выйдешь так же легко, как и зашел внутрь!» — с уверенностью заявили они. Однако, несмотря на это, мы некоторое время не сходили с места. Проходивший мимо молодой солдат, к которому мы обратились с нашими вопросами, только с непониманием на нас посмотрел. Потом мы пошли по дороге, пока не дошли до широких железных решетчатых ворот. Они были вмонтированы в массивную каменную башню, перекрывавшую их и преграждавшую путь к свободе. Наверху тоже были установлены пулеметы и прожектора. На въезде стояли часовые в касках и с автоматами. С безопасного расстояния мы попытались разглядеть, что происходит в лагере. Мы увидели такие же бараки, что и у нас. Мелкие жизнерадостные островки зелени смягчали строгость бараков. Светлые песчаные дорожки окаймляли декоративные низкие изгороди, искусно сделанные из сосновых веток. Казалось, что в лагере совершенно нет обитателей. Можно было увидеть лишь нескольких заключенных, наводивших порядок и занимавшихся уборкой.
Когда мы уже хотели повернуть назад, то увидели вдалеке идущую к нам по дороге длинную колонну людей. Первый отряд пел песню «Прекрасный Вестервальд». Как мы постепенно поняли, это была колонна заключённых из многих сотен человек, которую слева и справа сопровождали охранники. Они подошли к воротам лагеря и повернули направо. По команде капо: «Шапки долой!» с военной точностью сорвали головные уборы. Для обозрения открылись выбритые до блеска черепа, блестящие от пота. Ворота поглотили заключенных, которые устремились внутрь лагеря и построились там. Стали подходить другие такие же и более крупные отряды, с песнями и без, некоторые относительно бодрые, другие, которых было гораздо больше, со следами измождения на лицах. Это продолжалось около получаса. Постоянно слышалась команда: «Шапки долой!» Шествие узников замыкала самая большая колонна. Их принуждённое пение было усталым и говорило о мучительном прошедшем дне: «...И спросите вы, и спросите вы, где думы твои, где думы твои? Отвечу тогда я: «На родине милой, на родине милой думы мои!»
