уже припекало. В такую погоду хорошо пойти на речку да искупаться. Куда там! К пеклу природному добавилось пекло войны. В лагере наблюдалось большое движение: батальоны, роты, взводы и другие подразделения получали боевые задания. Мы ушли в лес.
По дороге мы видели, как толпы людей семьями и в одиночку в панике шли в сторону Минска, таща за собой домашний скарб, некоторые волочили корову, гнали стадо овец. Плакали дети и женщины. Среди беженцев много евреев. Один из наших бойцов шёл в нижнем белье. Он один остался в живых из 4-го батальона, который в четырёх километрах от границы строил доты и дзоты.
Плач детей, стариков и женщин, рёв коров, блеянье овец, лай собак, грохот орудий и вой самолётов наводили на всех неописуемый ужас. Да ещё додумались гитлеровские лётчики сбрасывать с самолётов пустые бочки, чтобы сильнее действовать на психику людей.
Гитлеровцы с самого начала молниеносно пошли в наступление: с воздуха падали бомбы, артиллерия поливала шквальным огнём, а мотопехотные части постепенно занимали территории.
Наша батарея стала действовать активней. Зенитки сбили один самолёт противника. Немало полегло немецких солдат.
Под вечер мы добрались до леса. Оттуда хорошо был виден город, представлявший собой огромное зарево, как будто солнце спустилось на землю.
К вечеру стрельба затихла с обеих сторон, иногда нет-нет снаряды противника попадали в расположение части.
Мы, начиная с командира полка и заканчивая бойцами, очень тяжело пережили первый день войны. Рядом гибли наши близкие по духу и оружию товарищи. По сей день снятся мне изуродованные снарядами и бомбами тела бойцов, детей, женщин и стариков.
На второй день оперативным дежурным по штабу полка стал капитан Малинин. За несколько дней до войны он был снят с военного учёта, так как болел туберкулёзом. Он собирался уехать на родину ещё в пятницу, но по каким-то обстоятельствам задержался, и поездку отложил на воскресенье. А тут война… У войны свои законы. Здоровые, больные – все должны участвовать в боевых действиях.
Капитан Малинин в траншее налаживал связь с батальонами и командиром полка. Неожиданно он из траншеи прокричал мне: «Лачинов, отныне ты будешь моим помощником!» По его распоряжению я выполнял ряд обязанностей: делал донесения с передовой, передавал приказы капитана батальонам, другим подразделениям и отдельным лицам, составлял списки погибших, собирал медальоны погибших и оказывал медпомощь раненым, хотя такой возможности почти не было без медикаментов, перевязочного материала, пищи.
Из траншеи человек 75 раненых кричали и стонали: «Ой, помогите!», «Мама, я умираю!», «Дайте воды!», «Перевяжите раны!» Одни были в предсмертной агонии, другие просто стонали от боли, а некоторые произносили последние слова: «Прощайте, товарищи…»
Немцы пошли в атаку. Нам пришлось отступить в сторону города Лида. Раненых в траншее оставили (другого выхода не было). Очень часто приходилось рыть окопы.
Как-то, сидя в окопе, я обратился к товарищу по роте:
– Слушай, Солтанбек, дай кусок сухаря, я уже третий день в рот ничего не брал, а вы где-то смогли достать.
Он меня грубо оборвал:
– Свои надо иметь, не дам.
– Сейчас противник откроет артиллерийский огонь, может быть, мы все погибнем, и твои сухари останутся, – добавил я.
Он промолчал. Минуты через две заработала артиллерия противника. Человек 20-25 погибли, в том числе и Солтанбек. Осколок долетел и до моей каски, оторвал кусочек.
Не помню, на третий или четвёртый день противник сильно бомбил расположение нашей части. И получилось так, что наш 103-й полк разделился на две части. Та, что оказалась впереди, заняла оборону, окопалась. Та, что позади, попала под бомбёжку и шквальный артиллерийский огонь. Полегло немало… Но многие остались в живых и искали свою часть. Бомбардировщики противника полетели в сторону Минска, а вражеская артиллерия временно замолкла. Воцарилась гробовая тишина. Мы с Герасименко остались вдвоём на поле боя. Посмотрели вокруг: никого нет, кроме убитых. Несколько минут постояли в молчании. С сердцем стало плохо. Многокилометровые пробеги то вперёд, то назад без еды и воды сказались на моём здоровье. Я уже не мог так быстро двигаться, рыть окопы, как в первые дни войны (а приходилось проходить по 50-70 км в день).
Михаил был намного крепче меня. Его отличали высокий рост, широкие плечи, богатырская сила, спокойствие, деловитость и практичность, а чёрные волосы, карие глаза, широкий лоб и мягкая улыбка на лице придавали ему обаяние.
Он обратился ко мне: «Володя (так меня звали товарищи в армии), я вынужден покинуть тебя, ты очень ослабел, не сможешь быстро идти, я буду прорываться к своим. Если останешься жив, то зайди к моим родителям и расскажи всё обо мне и о войне; если я останусь жив, то зайду к твоим родителям. Прощай». И он побежал на восток. Он думал, что все погибли и его ожидает неминуемый плен. Долго я смотрел ему вслед. Мне было очень жаль, обидно и досадно, что расстался с верным другом. Что поделаешь… У войны свои законы…
Я остался на поле боя один, измождённый, голодный и морально подавленный. Что делать? Я тоже пошёл на восток.
Вдруг вдали увидел: стоит зенитка, а возле неё четыре человека. Я подошёл. Командир орудия крикнул: «Ты чего прохлаждаешься? А ну, подавай снаряды!» В это время летела эскадрилья тяжёлых бомбардировщиков противника. Я с другими бойцами начал подавать снаряды. Их было мало. Только один снаряд попал в хвост вражеского самолёта. Самолёт загорелся и пошёл вниз.
Когда закончились снаряды, я пошёл искать свою часть. По дороге встретил незнакомого полковника. На вид ему было лет сорок, высокого роста, лицо измученное и почерневшее, но приятное. По выражению лица видно было, что где-то в глубине души таятся светлые надежды на будущее. Он ещё не осознал всей трагедии, которая ждёт его и других бойцов и командиров.
Он первый обратился ко мне:
– Куда держишь путь?
– Ищу свою часть, товарищ полковник, – ответил я.
Он хотел что-то ещё сказать, но промолчал. Я понял, что у него появились сомнения по поводу происходящих событий. Я ему рассказал о недавних боях. Он ничего не ответил и предложил мне шинель и бинокль. От шинели я отказался, а бинокль взял и спросил, нет ли у него хлеба. Он дал кусок чёрного хлеба. Я тут же с жадностью проглотил его и пошёл дальше.
Наконец, я нашёл свою часть, уже хорошо потрёпанную боями. Недалеко от КП стояло человек 20-30 бойцов. Кто-то крикнул мне: «Иди, становись сюда!» Я присоединился к ним. Из КП вышел командир полка майор Каравашкин. Он обратился к лейтенанту Ширинову:
– Ну, что? Построили дезертиров?
