было в сторону, но остановился. Завозился, сердито сипя:
— Вот черт!.. И у меня тоже…
— Что такое?
— Да подметка отстала, туды ее… Совсем не к поре… Подвязывает ее и бормочет. То ли для себя, то ли для Тимофея:
— Мы тут, конечно, вроде бы в стороне… А кто знает, может, и от нас мировая революция зависит…
Приладил подметку, замолчал и сразу же исчез в темноте.
Недоля пересек лощину, забрался под куст, устроился поудобней и тоже затих. Неожиданно потянуло тонким пряным ароматом.
«Откуда это?»
Пощупал ветку, укололся и даже обрадовался — шиповник! У калитки их домика в Николаеве, на углу Колодезной и 5-й Слободской, тоже рос большущий куст шиповника. Но тут же радость сменилась горечью: нет сейчас ни куста, ни домика. Сгорели от немецкого снаряда. И мать от взрыва погибла. Старший брат тоже погиб, сам видел, как немцы его на расстрел повели. Отец тогда спасся, отсиделся у друзей, а вот пережил ли деникинщину? С его характером… Послал письмо отцу, и уже давненько, а ответа что-то нет. Самому бы съездить. И недалеко, да разве пустят? И так почти без смены дежурить приходится…
Сидит Тимофей, едва дышит. Даже рот приоткрыл, чтобы слышнее было. И все кругом затаилось. Лишь время от времени вздыхает море, да нет-нет и прошелестит кто-то в траве. Мышь или ящерица? А может, змея?..
Снова потекли воспоминания… Немного лет прожито, а сколько всего видел! На заводе успел поработать, и в восстании против немцев участвовал, и гибель кораблей у Новороссийска переживал, и в походе Южной группы войск пулеметчиком был.
Потом тиф. Несколько месяцев провалялся. Просился на польский фронт, да врач покачал головой:
— Куда тебе! От ветра шатаешься… Поезжай к морю, там, может, немного окрепнешь…
Так и стал Тимофей Недоля красноармейцем Отдельного батальона пограничной охраны. На посту Карабуш. Конечно, немного обидно: за пулеметом он король, а здесь… Вот даже секрет не доверили, поставили подчаском…
Впрочем, пост у них ответственный. Но что бы ни случилось, не струсит. В себе Тимофей уверен, а в Гвоздеве — тем более; тот, наверное, тысячи верст по фронтам исшагал. Говорят, был и на Восточном, и под Царицыном, а зимой в составе 41-й дивизии с боями прошел путь от Орла до Одессы.
Вслушивается Тимофей в тишину. Ох и обманчива она!
«Интересно все-таки, как корабли белых к берегу подходят? — ломает голову Недоля. — Кругом минные поля, еще с войны остались… Наверное, карты у них есть. Так что проходы знают. Вот если бы эти проходы заминировать!»
Думает Недоля и сам понимает — невозможно это пока сделать. Белые увели все годные суда, остальные взорвали, затопили. В Николаеве судостроители сейчас ремонтируют старые баржи и брошенные колесные пароходы, устанавливают на них пушки. Из таких судов создана флотилия на лиманах. Моряки зовут их шутливо «лаптями». Лапти — лапти, а берега охраняют.
«Вот если бы сейчас сюда хотя бы один крейсер из тех, что строились на заводе, когда он там работал! — представил Тимофей. — Да пусть не крейсер, а эскадренный миноносец. Не такой, как у беляков, а новейший, из Ушаковского дивизиона [2]. Да где они, эти эсминцы? Четыре — под Новороссийском, на дне моря. Сам видел, как их топили. А остальные или еще недостроены, или белые увели. Впрочем, они и недостроенные уводили. Вон под Одессой лежит на берегу незаконченный «Цериго». Оторвало штормом от буксира, выбросило на камни».
Вдруг Недоля даже вздрогнул: далеко в море вспыхнул огонек, замигал торопливо — сразу же стало тревожно на душе.
— Не спишь? — доносится приглушенный голос Гвоздева.
— Что вы!..
— Видал?
— Ага!
— А ты говоришь!..
Замолчали, вглядываются напряженно в темноту. Но ничего, только черный берег, море да звездное небо. Может, показалось? Нет, сигналят, сволочи!..
— Иди-ка сюда! — зовет Гвоздев.
И уже официально, как положено по инструкции:
— Останетесь здесь за старшего! Что бы ни случилось — беляков не пропускать!
— Есть! — по-флотски ответил Недоля, и на этот раз Гвоздев его даже не одернул.
— Если позову на помощь — не мешкай!..
Добавил, словно оправдываясь:
— Не нравится мне наш… Всех услал с поста, а…
Не договорил, скрылся в тени берега, только песок хрустел под ногами.
Один остался красноармеец Тимофей Недоля. Действительно неладно получается. На днях приезжал комиссар, требовал усилить бдительность. Две руки международного капитала, говорил, белополяки и Врангель, хотят задушить Республику Советов. Антанта их снабжает всем — и обмундированием и оружием. Да еще кулаки в тылу восстание готовят, а белогвардейцы пытаются к Николаеву и Херсону прорваться, чтобы с тыла ударить. Очаковскую крепость корабли чуть ли не круглые сутки обстреливают, на горизонте французские и английские дредноуты дымят.
Еще говорил комиссар, будто идет подготовка к высадке десанта здесь, на побережье. Все может статься. Наверное, вчерашний случай вроде, пробы был. Тогда снова попытаются. А вдруг здесь? На посту же никого нет, начальник всех людей разослал: кого в Одессу за продуктами, кого на Тузловский лиман соль охранять. Осталось по два человека на секрет, а у самого поста и стоять некому. Только дежурный телефонист. Хорошо, конечно, что сам товарищ Арканов тоже там, ну а если где подмога потребуется?
Лежит красноармеец Недоля в выемке под кустом шиповника, думает, и как-то не по себе ему. А с моря то ли голоса, то ли скрип уключин послышались. Затаил дыхание — нет, ничего, только плещется о берег мелкая волна.
Неожиданно отдаленный крик, затем выстрелы взорвали тишину.
«На посту!» — мелькнула мысль, и Тимофей, не рассуждая, бросился туда, где хлопали выстрелы, частили пулеметные очереди. Да споткнулся — зацепился снова отставшей подошвой. Оторвал ее совсем, отбросил в сторону.
Задыхаясь, вбежал на обрыв около поста. В окне приземистой будки вспыхнул свет и тут же погас, потом раздался какой-то треск, и оттуда выскочил человек.
— Стой! — крикнул Недоля. — Стрелять буду! — и клацнул затвором.
В ответ резанули по глазам вспышки огня, что-то сильно толкнуло в плечо и в бок. И, уже теряя сознание от поднявшейся к горлу боли, Недоля поймал на мушку фигуру, убегающую в степь, в темноту, и нажал спусковой крючок.
Глава II
КАРАБУШ НЕ ОТВЕЧАЕТ
Павел Парамонович Клиндаухов был зол. Он считал, что каждое большое или малое событие в жизни батальона должно быть отражено на бумаге в форме приказа. Страсть эта проявилась сразу же, как только его назначили адъютантом. Но поскольку он в свое время окончил только два класса церковно-приходской школы и от учителя — дьячка сельской
