Кирьянов оторвался от телефона. У его окопа уже сидели, ожидая приказа, младшие командиры.
— Приказ один: ни шагу назад! — тихонько сказал Кирьянов. — Я думаю, что гвардейцы хорошо знают этот свой закон?
Командиры отозвались кратко:
— Есть!
— Выполним!…
От дыма уже першило в горле, тяжко раздувало грудь. Кирьянов закашлял. Поборов кашель, продолжал:
— Всем немедленно надеть противогазы. И за работу! Каждый должен сделать в своем окопе нишу, чтобы спрятаться в ней. Здесь песок, сделать их легко. Вокруг окопов расчистить мусор. Сидеть в нишах тихо: пусть думают, что мы бежали. Все. Понятно?
— Есть!
Ветер трепал деревья, как и прежде, и нес теперь от пожарища посохшую хвою и листья. На высотке все затянуло густым, едким дымом; где-то впереди в нем трепетали багряные отблески.
Волна огня шла по земле, играла в посохших мхах и черничнике, захлестывала подлесок. Подходя к елкам, огонь, прыгая, поднимался по коре до первых сучков, а потом в одно мгновение взлетал до вершинок, и елки враз становились голыми и черными, точно из железа. На могучих елях, густо забрызганных в лето серой, огонь гудел, обдирая кору и хвою. Лес был наполнен шумом и треском. В дымной, чадной мгле над ним метались искры…
За волной огня — в сотне шагов — шли, тихонько разговаривая, немцы. Они шли спокойно, уверенные в том, что русские, спасаясь от огня, бежали за реку. Вот сейчас они подойдут к берегу реки — и положение на этом опасном участке будет восстановлено.
…Многие бойцы никогда не надевали противогазы; дышать в них было трудно, непривычно. Но они работали с необычайной быстротой, зная, что спасение только в нишах.
Сделав нишу командиру, который бегал по высотке, лично наблюдая за работой, Арсений Борзых бросился в свой окоп. Теперь уже вся высотка была в мечущейся, багряной мгле — огонь подходил близко. Борзых трудно было работать: у него не было противогаза. Стало жарко и душно, как у паровозной топки. Жара усиливалась с каждой секундой. Обжигало глаза. По лицу текли слезы. Каска раскалилась так, что пришлось сбросить ее. Кашель рвал грудь. Копнув раз-другой, Борзых падал на дно окопа, задыхался, с усилием отхаркивал что-то черное…
Он так и не успел отрыть себе как следует нишу. Огонь вокруг расплескало по всей высоте. Арсения Борзых ослепило и оглушило треском горящего леса. Он забился в нишу по грудь и затих, слушая, как яростный огонь, гонимый ветром, летит над высотой.
Прошло около минуты. Поняв, что огонь плещет и гудит позади, Арсений вскочил в окопе и с ужасом заметил, что весь он и его окоп засыпан искрами. Он резко отряхнулся и хотел было сорвать с себя гимнастерку, но впереди — в дыму — послышались чужие, металлические голоса. Арсений Борзых схватил автомат, кинул его на бруствер окопа и дал очередь. В других окопах тоже застучали автоматы. Тогда Арсений Борзых, злой, как никогда, выскочил из окопа и, что-то крича, бросился вперед — в дымную гарь, где на отдельных деревьях еще трепетали косынки огней. Он бежал, приседал за обгорелыми елями, стрелял из автомата, не замечая, как дымит на нем гимнастерка. Следом за ним бежали все бойцы Кирьянова.
18 сентября 1944 г.
Над блиндажом раздался оглушительный треск, плеснулся огонь, и затем все вокруг заволокло черным дымом. В маленьком блиндаже стало темно и душно от пыли, дыма и запахов едкой пороховой гари.
Командир оторвался от стереотрубы, крикнул:
— Куда?
В узкой щели, у самого входа в блиндаж, сидел на корточках гвардии старший сержант Николай Сучатов — молодой белокурый парень, родом из Сибири. Перехватывая на коленях телефонный аппарат, он ответил певуче, по-девичьи:
— В бере-езу! Так и срубил!
— Руку-то больно?
— Обтерпе-елся! — опять певуче и уклончиво ответил Сучатов; около часа назад осколком снаряда его ранило в руку выше локтя.
— Иди ты в санроту, иди! — закричал командир сердито. — Сказано ведь было: иди!
— Ничего! — с юношеским задором пропел Сучатов. — Обтерпелся! Теперь скоро! Как дадите команду — тогда можно пойти…
Земля поминутно вздрагивала. Вокруг грохотало. Там и сям плескался яростный огонь. В лесу было дымно, как на пожарище.
— Теперь скоро! — повторил Сучатов.
Командир взглянул на часы: да, скоро… Он схватил телефонную трубку, приложил к уху и, прислушиваясь, поморщил потный и грязный лоб.
Подберегая левую раненую руку, Николай Сучатов обеспокоенно подался вперед:
— Работает?
Командир кивнул головой.
— Вот окаянный, этот фашист! — сказал Сучатов, пожалуй, уже не командиру, а только себе. — Шесть катушек проводу попортил! Да провод-то какой!
В блиндаже посветлело. Теперь стал виден в углу блиндажа гвардии старший сержант Епифанцев. В наушниках, запыленный, он молча и сосредоточенно возился над своей рацией. Она попискивала жалобно, как напуганная птица.
Командир снова приблизился к стеклам стереотрубы. Она стала поворачивать свой хобот над блиндажом. Наблюдательный пункт был устроен на самой опушке леса, под тенью ветвистых берез. Солнце поднялось уже высоко. Оно быстро сгоняло туман с полей. Теперь хорошо была видна даль. В полусотне метров от наблюдательного пункта, вдоль проселка, по канавке, кое-где поросшей кустами орешника и крушины, цепью лежала пехота. У пехотинцев матово поблескивали каски. «Ждут, — подумал командир. — Сейчас они как на пружинах…» Перед пехотой — большая низина, поросшая чахлой, приземистой травкой и сплошь изрытая кротами. Еще дальше — гряда высот; одна из них, в центре, выше других, и над ней могуче поднялись коряжистые, слегка обожженные осенью клены. По этим высотам проходила линия вражеской обороны. Гитлеровцы там зарылись в землю, любой ценой стараясь преградить нам путь к берегам родной Балтики.
Наши части наступают всюду, ежедневно, сжимая врага в тиски. Немцы, конечно, знали, что мы будем наступать и на этом участке. Заметив, видимо, движение на нашей стороне, они рано утром открыли по леску, где был наблюдательный пункт, и по другим ближним участкам, где могли сосредоточиваться войска, ураганный артиллерийский и минометный огонь. Фашисты не жалели снарядов и мин. Любой ценой они хотели сдержать наше наступление. Адский грохот прокатывался по земле. Людей оглушало треском металла, скрежетом и стоном дымного леса.
— Ну, погодите же, — сказал командир, отрываясь от стереотрубы.
Он вновь посмотрел на часы: да, скоро, скоро… Через несколько минут он предупредит всех подчиненных артиллерийских командиров, чтобы слушали его команду, а потом только крикнет в трубку самое сильное на войне слово — «Огонь!». И тогда одновременно ударят десятки наших тяжелых и легких батарей. Горе врагу! Воющая, все сокрушающая лавина раскаленного металла враз обрушится с небес на переднюю линию немецкой обороны. Яростной силой своей она размечет вражеские дзоты и блиндажи, завалит траншеи и окопы…
Николай Сучатов очень часто поглядывал на командира и его часы. «Скоро ли? — тревожно думал он. — Сколько там осталось?» Пока фашисты вели огонь, ему приходилось работать почти беспрерывно: очень часто рвалась связь. От наблюдательного пункта до узла связи — через лесок — хватало одной катушки провода. Но его рвало так быстро и на такие мелкие куски, что не было никакого смысла разыскивать их в искореженной лесу, где вражеские снаряды устроили целые завалы. Николаю Сучатову пришлось уже шесть раз заново прокладывать кабель до узла связи. Двенадцать раз он прошел сквозь лесок — грохочущее, стонущее огненное пекло. Теперь он, поглядывая на командира, беспокойно ждал начала артподготовки. «Скорее бы… — думал он. — Порвут опять, а проводу нет… Скорее бы!»
Совсем рядом опять раздался взрыв. На блиндаж посыпались березовые ветки. Командир еще раз взглянул на часы: до 9.00 осталось ровно пять минут. Командир заторопился. Пора было предупредить всех огневиков, чтобы ждали его команду. Прижимая к уху трубку, он стал вызывать узел связи, стараясь перекричать грохот взрывов. Николай Сучатов следил за ним, не отрывая взгляда. Узел не отвечал. Командир посмотрел на трубку так, словно впервые держал ее в руках, и вдруг бросил ее на аппарат.
— Связь!
Лицо Сучатова враз побледнело. Если он не успеет восстановить связь — приказ не будет отдан в назначенное время. Что сделает Епифанцев? Он будет возиться со своей рацией не менее получаса, пока свяжется со всеми подчиненными командирами. А в бою имеют значение не только минуты, но и секунды. Ничего не сказав, только махнув рукой, — дескать, сделаю! — он выскочил из блиндажа.
Не обращая внимания на взрывы и вспышки огня, подхваченный одной мыслью, подчиняясь только ей, держа в руке провод, он бросился тропинкой в грохочущий и чадный лес. Он прыгал через поваленные деревья, опуская провод, потом вновь искал его, выдирал из ветвей и, слегка пригибаясь, бежал дальше. В одном месте он зацепился гимнастеркой за сук и, освобождая себя, чуть не заревел от досады, что терял драгоценные секунды.
