Давай!
В моем пулемете еще оставалось больше половины ленты с патронами, и их как раз хватило прикрыть отход Бычкова. Потом щелкнул затвор, патроны кончились, и лента упала на землю. Я не стал ее поднимать из грязи: засовывать ее было некуда, да и некогда. Минуты через три справа раздались длинные автоматные очереди, я выскочил из канавы и через минуту, а может и меньше, был под прикрытием каменной ограды. Здесь сидели почти все солдаты моей группы во главе с лейтенантом Винокуровым. Тут же был и комбат со связистом Костей. Перебежкин увидел меня и нарезал новую задачу:
— Сейчас будут отходить остатки второй группы. По сигналу ты со своей группой откроешь огонь по деревне.
Я зарядил пулемет последней лентой, солдаты взяли автоматы на изготовку, Костя Козлов крикнул что-то в микрофон рации, и из пулемета и автоматов начали извергаться пламя и пули. Последний аккорд нашей капеллы был мощным, но недолгим.
Патроны у солдат были почти на исходе. Но за это время последние несколько бойцов соседней группы успели выскочить из-под огня боевиков и сейчас они бежали уже не к ферме, а между нею и нашими развалинами, решив преодолеть это расстояние по кратчайшему пути.
Ствол у пулемета накалился от стрельбы, и я выстреливал короткие очереди.
Оставалось еще полленты, и комбат крикнул:
— Стреляй длинными, прикрывай Валеру.
Эти полленты вылетели очень быстро, и я сел за стенку, стараясь держать пулемет за ручку: сильно болела обожженная левая рука — где-то я схватился за раскаленный ствол.
— Ствол перегрелся. Начальник РАВ не примет его на склад, — крикнул я Перебежкину.
— Ничего. Я скажу — примет, — услыхал я ответ комбата.
Часть солдат второй группы, которые пробежались напрямик по открытому пространству, уже были почти в безопасности и теперь перебирались через заросшую камышом канаву. Перестрелка постепенно затихла. Я отдал пулемет солдату и отправил бойцов своей группы, оставшихся без патронов, на основные позиции, то есть к дневке. Я отдал кому-то и свой винторез и взял взамен АКМС и сейчас сидел на корточках и снаряжал патронами пустые магазины. Под стенками остались только я, Винокуров, Бычков и солдат Баштовенко. Патроны в картонных коробочках у нас быстро заканчивались, и мы снарядили почти все боеприпасы, когда между нами и фермой пунктиром разорвались гранаты от духовского АГСа. Кто-то из наших стал опять долбить по селу. Я же, снаряжая последними патронами магазин, смотрел на остатки второй группы, солдаты которой находились в ферме и теперь перебегали из одного края строения к другому, ближнему к нашим позициям. Я видел только головы солдат в черных вязаных шапочках и согнутые спины, перемещавшиеся в левый угол, где крайнее окно было заложено красно-коричневым кирпичом. Внезапно, прямо на моих глазах, на месте этого окна образовалось огненное ядро, и когда дым от этого взрыва рассеялся, то увидал, что кирпич, наглухо закрывающий окно, практически исчез.
Я был поражен мощностью взрыва и точностью попадания. Это не было похоже на огненное веретено от разрыва обычной противотанковой гранаты, у которой кумулятивный разрыв. Здесь было что-то мощное и фугасное. Из фермы раздались крики, но я не обращал на них внимания и вместе с оставшимися стрелял и стрелял по селу. Когда я заменял магазин на автомате, мои глаза непроизвольно взглянули на ферму. Солдат там уже не было; они перебирались через канаву и тащили на руках раненого, тело которого мешком висело на их руках. Когда раненого перетащили через виадук, последней перескочила препятствие рыжая шевелюра Валеры.
Пора было отходить и нам. Патронов оставалось по магазину, да и следующим выстрелом нас могло накрыть. Каменная стенка, надежно прикрывавшая нас от пуль, от прямого попадания даже противотанковой гранаты могла не выдержать и развалиться. При этом мы могли быть поражены градом каменных осколков, образовавшихся при разрыве кумулятивной гранаты.
— Отходим по двое. Саш, ты с Баштовенко первыми до сенохранилища, а я с Бычковым за вами. Вперед!
Оставшись с сержантом последними, мы экономно расстреляли по полмагазина и, услыхав за спиной стрельбу Винокурова и Баштовенко, тут же побежали назад. Затем мы выпустили остатки патронов, сидя на склонах сенохранилища. Услыхав сзади стрельбу двух, прикрывающих нас, автоматов, мы побежали к глубокой и заросшей камышом канаве, которую уже с трудом преодолели.
Когда мы вылезли на поверхность, я увидал картину с отдыхающим бойцом на лоне природы: на расположенном к Первомайскому склоне виадука на спине лежал мой солдат Баштовенко и, довольно улыбаясь, отдыхал от суровых будней войны. Такое демонстративное пренебрежение к опасности и смерти меня даже покоробило:
— Эй, мудаковатый, чего на виду у боевиков разлегся? Своей пули хочешь дождаться?
Словно завершая мою фразу, из села раздалась длинная пулеметная очередь. Боец Баштовенко стал медленно переворачиваться через бок и открылся для того, чтобы я смог отвесить ему для ускорения хороший пинок под зад. Но над головами опять сильно затрещало. Передумав торопить подчиненного, я стал быстро карабкаться вверх по склону.
Выпустивший в ответ по боевикам последние два-три патрона контракник Бычков с разбега взбежал на скользкий от грязи склон и догнал нас уже на самом верху.
Перебирались мы через виадук уже без единого патрона. И лишь сидя на дневке у костра, я вдруг почувствовал, как же сильно устал за эти несколько часов.
Сразу же у всех поднялось настроение. Если не считать раненого пулеметчика, все вернулись из этой мясорубки целыми и невредимыми.
Построив группу на тропинке, мы с лейтенантом проверили оружие, чтобы у каждого бойца был свой ствол. После этого я приказал им пополнить боезапас и получить сухой паек. С утра солдаты только попили чаю с сухарями, потому что на полный желудок тяжело бегать, да и если пуля попадет в живот, то желательно, чтоб он был пустой. Сейчас же, когда все было позади, я не собирался больше ни с кем делиться продовольствием, и каждый боец получил по коробке сухпая и по несколько банок яблочного пюре. В предыдущие дни солдаты получали по коробке в день на двоих, так как приходилось подкармливать то десантников, то горнопехотинцев, то восьмой батальон, то комбата с его оравой заместителей и связистов. Сегодня же мои бойцы поработали на славу и имели полное право на хорошую еду и сон.
Осталось лишь две коробки на нас, троих офицеров группы, и нам этого вполне хватало.
Через минуту вокруг костра засновали солдаты с банками, кто-то сел в сторонке снаряжать магазины патронами. Сзади меня окликнули по имени. Я обернулся, и в этот миг знакомый офицер из 8-го батальона щелкнул фотоаппаратом. По всем законам военного суеверия, фотографироваться на войне было крайне нежелательно.
Я было нахмурил брови, хотел сказать что-то резкое, но махнул рукой. Настроение у меня было хорошее, и не хотелось его портить.
— Товарищ старший лейтенант, а я даже и не догадывался, что у вас такие хорошие вокальные данные, — сказал мне, улыбаясь, Бычков.
Я посмотрел на снаряжавшего магазин сержанта и тоже засмеялся:
— В такой переделке не то что песни, а оперные арии запоешь!
— Что угодно, только не похоронный марш, — сказал сидевший у огня Стас, который за этот день организовал эвакуацию раненого пулеметчика из моей группы, а потом обстреливал Первомайское из правофлангового пулемета. Он расстрелял больше половины лент и теперь подходил с серьезным видом к знакомым офицерам, горделиво объясняя им, что благодаря именно ему, старшему лейтенанту Гарину, раненый пулеметчик не истек кровью на поле боя, а вся остальная разведгруппа во главе со старшим лейтенантом Зариповым («Да что одна группа! Целый отряд спецназа под руководством майора Перебежкина!») вернулась обратно практически без потерь, благодаря исключительно виртуозному пулеметному прикрытию скромнейшего российского офицера. При заключительных словах Стас, аки красна девица, застенчиво тупил глазки, но большой палец правой руки уверенно тыкался в его же грудь, указывая на спасителя всего батальона, а то и человечества. Но этот эффектный финал ему довелось испытать только с двумя-тремя офицерами, которые были молоды, юны и вообще не нашего батальона. Основная же масса потенциальных жертв его красноречия предпочитала спасать свои уши и отправлялась дальше по своим делам.
Винокуров и я отдыхали и грелись у костра, одновременно слушая и посмеиваясь над россказнями Гарина.
На глаза попался солдат Баштовенко, которому я погрозил кулаком и пообещал устроить ему веселую жизнь, если он еще раз будет демонстрировать показательный отдых на виду у боевиков.
Раненый пулеметчик лежал под навесом и довольно улыбался. Для него война уже кончилась; его укололи промедолом, и ему осталось только дождаться вертолета. От сухпайка он отказался и теперь опустошал баночки с яблочным пюре.
