К утру 5 февраля германское командование, сознавая опасность существования неконтролируемой линии побережья в непосредственной близости от Новороссийска, подтянуло к Малой земле две свежие дивизии, в том числе одну горнострелковую. Всю ночь линия побережья подвергалась интенсивному обстрелу. С утра огонь батарей сосредоточился вдоль передней линии обороны плацдарма. В воздухе закружились вражеские самолеты. Плацдарм сотрясался от взрывов.
Десантники тоже получили ночью подкрепление — 200 человек. Но кончались боеприпасы. На каждого бойца оставалось по диску на автомат, по две-три гранаты. Не было воды. Утром прошел дождь. Скупую, пропахшую гарью влагу собирали по каплям.
В результате ночного обхода принято было решение придерживаться той же гибкой оборонительной тактики, которая была применена в дневном бою 4 февраля. Особое внимание обратить на самоконтроль, так как вследствие усталости и ожесточения возможна неверная оценка обстановки, неоправданный риск, лихачество — недопустимые, ставящие под удар общее дело. Беречь патроны, стрельбу из автоматов вести по ясно видимым целям с расстояния не более 50–100 метров и только одиночными выстрелами. Гранаты бросать в исключительных случаях, по большим группам противника, с расстояния, гарантирующего попадание. Максимально использовать трофейное вооружение и боеприпасы, собрать весь боезапас с убитых; беречь продукты питания, и особенно воду, суточную норму сократить втрое. Создать две группы особого назначения и использовать их в качестве подвижного резерва для оказания помощи на наиболее критических участках обороны.
Группы особого назначения в отряде особого назначения… Ими командовали коммунисты Николай Кириллов и Кондрат Крайник.
Как описывать день 5 февраля? Пусть все, что вы знаете о Великой Отечественной войне, встанет перед вами, читатель: пограничные заставы и Брестская крепость, дни Ленинграда и Сталинграда, сквозные раны и смерть, вырывающая землю из-под ног.
Во второй половине дня, потеряв голову от бесплодных потуг, фашистское командование прибегло к глупейшему психологическому маневру. Вдоль переднего края были установлены громкоговорители. Голос на ломаном русском языке вещал:
— У вас нет ни патронов, ни пищи, ни воды. Дальнейшее сопротивление бесполезно. Германское командование гарантирует вам жизнь, а вашим раненым лечение. Если вы проявите ненужное упрямство, германское командование распорядится одним ударом сбросить вас в море. Тогда не ждите пощады.
Зловещее затишье воцарилось на плацдарме. Плыли по небу растрепанные тучи, не обещавшие более дождя. Усталые бойцы осматривали оружие, пересчитывали патроны. Немцы ждали. И вдруг из балочки, где лежали раненые, слабо зазвучала на мотив «Раскинулось море широко» знакомая каждому десантнику песня о Севастополе:
И если, товарищ, нам здесь умирать,
Умрем же в бою, как герои.
Ни шагу назад нам нельзя отступать,
Пусть нас в эту землю зароют.
Песня ширилась. Пересохшими и растрескавшимися губами ее подхватили вдоль всей оборонительной линии. Суровый мужской хор гремел над плацдармом. Под эту песню закрывались глаза умирающих, вложивших в нее последнее дыхание…
Во второй половине дня танки противника и цепи автоматчиков проникли в расположение штаба десанта. Горстка людей, мозг десанта, они и не подумали отступить. К счастью, подоспел Николай Кириллов со своими ребятами и ружьями ПТР. Один танк был подбит, остальные, пятясь, скрылись из виду.
На протяжении 5 февраля на различных участках обороны было отражено от 12 до 17 атак противника. Нигде десантники не отошли с позиций ни на шаг. Там, где немцам удавалось прорваться по трупам героев, положение восстанавливалось неистовыми ударами групп специального назначения Кириллова и Крайника.
— И шо это они с нами кантуются? — вытирая лоб, удивлялся неунывающий одессит Владимир Сморжевский. — И сказали ж ясно, шо одним ударом сбросят в море. Громко, по радио. Ну, так надо же сбрасывать, в чем же дело? Пардон… И кто же следующий?
«Следующий» не заставлял себя ждать. И снова приходилось говорить «пардон»: Сморжевский не привык напрасно тратить патроны.
Из письма Куникова командиру НВМБ Г.Н. Холостякову:
«Старший краснофлотец товарищ Сморжевский истребил лично за два дня боев 27 фашистов, из них 4 офицеров. Уничтожил пулеметный расчет. Он просит передать Вам трофейный пистолет, взятый им сегодня в бою».
(Участвуя в штурме Новороссийска в сентябре 1943 года в составе куниковского 393-го Отдельного батальона морской пехоты, В. Сморжевский водрузил знамя над вокзалом. 23 января 1944 года, в первый день длительных и кровопролитных боев за Керчь, младший лейтенант Владимир Сморжевский пал смертью героя со знаменем в руках.)
Тяжелораненый Алексей Тарановский продолжал руководить обороной своего участка. У него осталось десять бойцов. На них шли танки и автоматчики. Десантники стояли насмерть, но не пропустили врага. Когда подоспел Кириллов со своими людьми, в живых оставалось четверо. Все были изранены. Пространство перед позицией было сплошь усеяно трупами в серо-зеленых шинелях.
Дважды раненный, Сергей Белов поднимал свое отделение в рукопашные схватки. После третьего ранения он потерял сознание.
Краснофлотец Ювеналий Серов с тремя ранеными товарищами оказался в окружении. Близким разрывом гранаты был разбит пулемет, из которого он отстреливался, а Серову перебило осколком правую руку. Краснофлотец подполз к ящику с трофейными гранатами, с трудом оторвал крышку и стал метать гранаты левой рукой. Взрывные шнуры вырывал зубами.
Семнадцать атак отбил на правом фланге отряда пулеметчик Павел Потеря со своим музейным «максимом». Когда патроны кончились, он зарыл пулемет в землю и взялся за трофейное оружие. После очередного налета вражеской авиации Потерю в бессознательном состоянии извлекли из-под земли.
По-прежнему мощно поддерживала десант артиллерия базы.
Несмотря на плохую погоду, самоотверженно помогали десантникам штурмовики-«илы» полка Мирона Ефимова. Несколько раз они пытались сбросить боеприпасы, продовольствие, медикаменты. Сильный зенитный огонь не позволял снизиться. Все-таки часть патронов куниковцы подобрали, и это пришлось как нельзя кстати.
Весь день командир десанта обходил позиции, появляясь там, где было всего жарче, хладнокровно определял по звуку степень опасности очередного «гостинца», не спеша ложился, если было необходимо, поднимался, отряхивался и шел дальше. Фляга его была полна, но он не прикасался к ней. Это была вода для раненых. Здоровым он говорил только два слова: «Надо, дорогой». Раненых устраивал поудобнее, поил водой, подбадривал, уверял, что, как только стемнеет, придет подкрепление, будет вода, много воды, и всех эвакуируют на Большую землю. Времени успокаивать не было, но он не считал, что его можно потратить более рационально. Ничто на свете не было для него важнее этого — утешить и подбодрить боевых друзей, родных духом и плотью, совместным подвигом, совместно пролитой кровью. Прощаясь, он крепко целовал каждого, и они отвечали ему слабыми обескровленными губами. Его посещение внушало уверенность, что жизнь не кончена и враг не доберется до них, обессиленных и беспомощных, пока есть на плацдарме хоть один защитник.
К исходу 5 февраля немецкое командование подсчитало потери. Они были огромны. Ни одна из задач дня не была выполнена. Не только разрезать, но даже вклиниться в оборону десантников и потеснить их не удалось нигде.
На плацдарме итоги дня оценивали скупыми словами: линия обороны удержана на всем протяжении, люди дрались умело и хладнокровно; не раненых почти нет, но оставаться в строю с легкими ранениями — уже норма. Если удастся раздобыть боеприпасов и воды, то на протяжении 6 февраля десантники удержат плацдарм, даже если подкрепление не прибудет и в эту ночь.
Надо ли говорить, что стояло за этим суховатым выводом?
Все-таки, пожалуй, надо. Нынешнее поколение выросло в мире, и для многих самым сильным физическим страданием был обыкновенный вирусный грипп.
Что ж, оттолкнемся от этого гриппа, как от состояния, знакомого всем. Стоит лишь припомнить: температура, озноб, сонливость, слабость, апатия и безразличие, ничего не хочется, лечь, не двигаться, и не дай Бог, чтобы кто-то потревожил. Болеть особенно ничего не болит, разве только голова или немного живот… А если заставить нас встать, работать? Допустим, рыть землю. А если драться?
А если пуля в желудке? Если разорвано легкое? Если в перебитом бедре нагноение и красная гангренозная полоса ползет к животу? Если нет воды и температура 41°, а над головой холодное февральское небо и комья земли от разрывов сыплются на лицо? Если от боли синеет под ногтями и мутится разум? Если с перебитыми ногами надо не уйти от пулемета и час, и два, и три? Или совсем не уйти…
