вас оставил.
— Вы меня не оставляли! Это я, я во всем виноват! — воскликнул Лунин с жаром. — Идем к нему.
Он направился было к командному пункту, чтобы немедленно предстать перед Рассохиным. Он помнил, как Рассохин подзывал его к себе в воздухе, а он, увлеченный, бессмысленно погнался за двумя «юнкерсами». Сейчас он будет стоять перед Рассохиным, как стоял вчера Байсеитов, и Рассохин будет кричать на него, как кричал на Байсеитова. Но Серов сказал ему, что идти на командный пункт не стоит. Сейчас обед, и все в столовой. Рассохин тоже. И Лунин заторопился в столовую.
— Вы ранены! — воскликнул Серов, шагавший с ним рядом.
— Нет, — сказал Лунин.
— У вас комбинезон в крови!
У себя на груди возле застежки «молния» Лунин увидел бурое пятнышко.
— Я цел, — сказал он Серову.
Это была кровь мальчика Зёзи, которого он прижал к груди. Но о мальчике Зёзе никому не хотелось рассказывать.
Рассохин, Кабанков и Чепелкин поджидали Лунина на крыльце. Они еще издали улыбались ему. Хильда, увидев его через дверь, всплеснула руками и тоже выскочила на крыльцо, улыбаясь. Лунин остановился, смущенный этими улыбками.
— Заходите, заходите, майор, — сказал Рассохин. — Пообедаем.
Он улыбался каждой морщинкой своего веснушчатого лица.
Но Лунин медлил.
— Я, кажется, не все правильно делал, товарищ капитан, — сказал он.
— Все, — сказал Рассохин.
— Что все?
— Все неправильно, — сказал Рассохин. — Заходите.
Неожиданно оказалось, что в столовой за столом сидит комиссар дивизии Уваров. Узнав его, Лунин смутился еще больше. Но Уваров тоже улыбался.
— С боевым крещением, майор, — сказал он. — Вы заставили нас сегодня поволноваться.
— Я, товарищ комиссар… — начал было Лунин.
— А по правде говоря, я не сомневался, что вы выберетесь, — сказал Уваров. — Проголодались? Хильда, борщ товарищу майору!
Летчики были еще возбуждены боем, глаза их блестели. Они обсуждали события, рассказывали подробности, обращаясь к Уварову. Уваров молчал и внимательно слушал.
— Сколько их было сегодня? — спросил Чепелкин.
— Не так много — семьдесят три, — сказал Кабанков. — Вчера было больше — сто девятнадцать.
— А все-таки мы три сбили, — сказал Чепелкин.
Это было новостью для Лунина: в суматохе боя он не заметил ни одного сбитого самолета. Оказалось, что два «юнкерса» сбили Рассохин с Байсеитовым, а один — Кабанков с Чепелкиным. Они обсуждали весь ход битвы, и Лунин с удивлением убедился, что эта битва, в которой он сам участвовал и которая представлялась ему сплошной сумятицей, им казалась чем-то стройным, подчиненным единому плану, расчлененным на отдельные звенья, имевшим начало и конец и что они могли обстоятельно рассказать все, что происходило.
— Я разговаривал со штабом флота, — проговорил вдруг Уваров. — Ни одна бомба не упала сегодня на корабли.
Все умолкли и повернулись к нему.
— Это — самое важное! — сказал Чепелкин с торжеством.
— Самое важное — что немцы окапываются, — продолжал Уваров.
— Окапываются? — удивился Чепелкин. — А что это значит?
— Это значит, что мы их остановили, — сказал Уваров. — Они рассчитывали захватить Ленинград и флот с хода, целенькими.
— И не вышло! — воскликнул Кабанков, подняв свой маленький крепкий кулак.
— Не вышло, — подтвердил Уваров.
— Что же они теперь будут делать? — спросил Чепелкин.
— Теперь они постараются взять город штурмом.
Больше он не сказал ничего, потому что ушел вместе с Рассохиным в соседнюю комнату, где зазвонил телефон.
Через минуту Рассохин вернулся.
— К самолетам! — сказал он.
Опять!
Гремя стульями, они хлынули из столовой, сталкиваясь в узких сенях. Мчась вслед за Серовым к своему самолету, который уже стоял на старте, Лунин на бегу видел за елками, на юго-востоке, над Ленинградом, разрывы зенитных снарядов.
Глава третья
Дом на Васильевском
Когда незнакомая женщина с пятнами глины на юбке сказала Соне, что мама убита, Соня сразу решила: дедушка этого знать не должен. А раз не должен знать дедушка, не должен знать и брат Слава. Никто не должен знать. Она вошла в квартиру с окаменевшим лицом и, накрывая к обеду на стол (это была ее обязанность), даже улыбалась, когда дедушка, выходя из кухни, взглядывал на нее. Но, расставив тарелки и вилки, она убежала в мамину комнату, где столько лет спала вместе с мамой, села за свой столик, на котором стоял игрушечный театр, склеенный из раскрашенного картона, и заплакала. Плакать нужно было молча, и она старалась не дышать, потому что при каждом вздохе изо рта ее вырывался звук, похожий на стон.
— Соня, обедать! — крикнул дедушка из столовой своим высоким, резким голосом. (Готовить обед была его обязанность.)
Она смахнула слезы и вышла улыбаясь. Он уже сидел за столом, важно откинув маленькую головку, и вдруг так пронзительно посмотрел на нее сбоку, что ей на мгновение показалось: он все понял. Однако он не сказал ничего. Чтобы выиграть время и лучше овладеть своим лицом, она торопливо отошла к открытому окну и крикнула вниз с шестиэтажной высоты:
— Славка, обедать иди!
С тех пор как мама уехала на оборонные работы, кухня перешла в ведение дедушки. Он готовил на троих и Соню к своим кастрюлькам не подпускал, как прежде не подпускал ее к своим книгам, картам и рукописям.
— Я путешественник, а все путешественники — кулинары, — говорил он, стоя перед плитой в своей профессорской ермолке, в голубом халате, в мягких красных туфлях. — Во всех экспедициях кулинария всегда лежала на мне.
И блюда, которыми он кормил Соню и Славу, были особенные, собственного его изобретения, до такой степени научно обработанные, что картошку порой нельзя было отличить от мяса, а мясо — от макарон.
Сонин дедушка, Илья Яковлевич Медников, был профессор очень сложной науки, которая называлась гидрологией. Он всю жизнь изучал реки и озера. Он объездил и облазил всю страну, побывал в самых глухих местах. Когда-то он каждую весну отправлялся в экспедицию и возвращался только осенью. Но с возрастом экспедиции стали ему не по силам, выезжать он стал реже, и все свое время отдавал работе за письменным столом: систематизации накопленных материалов, решению важнейших теоретических проблем. Вот уже пять лет работал он над монографией о Ладожском озере, которая должна была стать главным трудом его жизни.
Катерина Ильинична была единственная дедушкина дочь. Давным-давно овдовевший, он не любил с ней расставаться и когда-то возил ее с собой даже в экспедиции. Семнадцать лет назад Катерина Ильинична, выйдя замуж, не решилась покинуть отца и поселила мужа в отцовской квартире. Муж Катерины Ильиничны, Всеволод Андреевич Быстров, тоже занимался наукой, но специальность у него была совсем другая, не та, что у дедушки, — языкознание. С
