Эта перемена впервые была замечена не на лодке.
В конце своего отпуска Тен Бринк пригласил нескольких наиболее близких ему офицеров в один из гамбургских ресторанов, чтобы вместе провести вечер. В центре внимания собравшихся был он сам. Его поздравляли, спрашивали, он рассказывал, слушал других. И все же хорошее настроение не приходило: слишком большие потери понесли они за последнее время.
Много говорили о вероятных судьбах пропавших без вести подводных лодок. Упоминался и «Хорнсриф», на счастливое возвращение которого уже никто не рассчитывал. Тен Бринк узнал, что запрещение боевых действий в квадрате «Z-З» было вызвано тем, что там должен был проходить «Хорнсриф». Командиру «U-4-З» рассказали также о том, что «Хорнсриф» — бывший английский шестнадцатитысячный транспорт. Расспросив еще о некоторых деталях, касающихся этого судна, Тен Бринк неожиданно простился и вышел, сопровождаемый удивленными взглядами офицеров.
Придя домой, он сразу же раскрыл справочник по иностранным флотам и, сравнивая различные торговые суда, обнаружил то, чего больше всего боялся. Командир «U-43» потопил не «Дыонедин стар», а «Хорнсриф»! Это открытие страшно поразило Тен Бринка. Он долго не мог собраться с мыслями. Несколько успокоившись он попытался восстановить в памяти все подробности потопления. Тогда, в ночной темноте, невозможно было что-либо точно определить. Но Вильдхаген говорил же, что он слышал крики на немецком языке! А разве Краус не возражал фенриху, утверждая, что это англичане? Мучительно медленно проходили последние дни отпуска Тен Бринка. Он не мог прийти к окончательному выводу и решил поговорить с Крау- со м.
Но и разговор с первым помощником не внес ясности и не успокоил капитан-лейтенанта. Краус не разделял волнений командира. Для него было ясно: запрещение ведения «охоты» вступало в силу 6 апреля, а транспорт был потоплен 30 марта. Они действовали согласно приказу, значит, правильно. Когда Тен Бринк высказал свое предположение о том, что они, по всей вероятности, потопили «Хорнсриф»— немецкое судно, Краус только пожал плечами:
— Война есть война, и потери неизбежны. Но… — добавил он высокопарным тоном, — но даже если бы мы и знали, что это немецкое судно, мы все равно должны были его атаковать. Этого требует приказ, и наш высший долг состоит именно в том, чтобы неукоснительно выполнять приказы фюрера.
Внутренне возмущаясь словами Крауса и убедившись, что продолжать разговор с ним бесполезно, Тен Бринк замолчал.
Он еще долго думал об этом разговоре. Капитан-лейтенант Тен Бринк не был нацистом, как его первый помощник, и всегда считал себя только офицером, солдатом, которого политика не касается. Он воевал, не зная во имя чего. Вильдхаген, маленький фенрих, понимал сложность такого положения лучше, чем он, загнавший его в могилу. В этот момент он снова позавидовал Геммелю, которому все было ясно и который знал, чего он хочет. Моторист не бездействовал, прикрываясь аполитичностью. Наоборот, убедившись в преступном характере нацистского режима, он начал действовать. Конечно, для оправдания своей аполитичности он, Тен Бринк, мог бы найти много причин, но он их не искал. Командир не мог простить себе того, что выполнял приказы как машина. А в результате он потопил немецкое судно, лишил жизни триста шестьдесят пять человек, своих товарищей, таких же моряков, как и он… Непостижимо! Военные законы оправдали его, но его собственная совесть оправдать его не могла никогда.
Большую часть времени он проводил теперь в каюте, погрузившись в свои мысли и абсолютно безучастно относясь ко всему, что происходило на борту. Так продолжалось до того дня, когда наконец случилось то, чего все ожидали, томимые страшным предчувствием.
Тен Бринк стоял на ходовом мостике. Полчаса назад он получил от командира флотилии оповещение о самолетах противника. Командир «U-43» и вахтенные сигнальщики внимательно следили за горизонтом, готовые каждую секунду по тревоге нырнуть в рубочный люк. Из рубки на мостик вылез обер-лейтенант Краус и стал рядом с командиром.
— В-о-оздух!
Люди вздрогнули от крика. В это мгновение солнце как раз выходило из-за облака, и его лучи заиграли на стальном корпусе лодки.
— Боевая тревога! Срочное погружение!
Командир сразу заметил на горизонте самолет и быстро подал команду. Вахтенные скользнули в люк. Тен Бринк прыгнул последним и задраил крышку. Через несколько секунд «U-43» с большим дифферентом на нос начала уходить под воду.
И вдруг раздался глухой грохот. Люди инстинктивно втянули головы в плечи. Вслед за первым раздался второй взрыв, но теперь уже рядом с лодкой. За ним третий. Лодка подпрыгнула и затряслась мелкой дрожью. Погас свет. Но электрики быстро включили аварийное освещение.
Лодка продолжала идти. Моряки облегченно вздохнули.
Но тут совсем рядом раздался четвертый оглушительный взрыв, подбросивший лодку вверх, словно спичку. Люди в отсеках попадали с ног. Дизели сорвались с фундаментов и со страшным грохотом пробили корпус. В пробоины хлынула вода.
В какие-то доли секунды Тен Бринк понял всю опасность положения. Рядом с ним стоял Геммель. Он глядел на командира, и в глазах его Тен Бринк прочел обвинение и упрек. Капитан- лейтенант не мог выдержать этот взгляд и отвел глаза в сторону. В это мгновение новый страшный взрыв увлек лодку в пучину. Навсегда.
* * *
После беседы с голландским резидентом Арубы полковник Хатчинсон понял, что переговоры с голландцами по поводу Кунерта не дадут никаких результатов. Тогда он решил пренебречь дружелюбием ван Пладдена и одним ударом разрубить этот узел.
Однажды солнечным утром в одной из бухт острова Аруба опустился на воду гидросамолет американских военно-воздушных сил. Покачавшись некоторое время на волнах, он снова взмыл в воздух. В это время голландский резидент еще спал — он отсыпался после очередной попойки. Но несколько часов спустя голландец узнал, что на гидросамолете американцы вывезли того самого военнопленного, который являлся предметом его спора с Хатчинсоном. Теперь, говорят, немец находится в одном из военных госпиталей в Соединенных Штатах.
Больше всего в этой истории ван Пладдена разозлило неуважение к его авторитету представителя королевства Нидерландов.
Очень обозленный, он, сидя в своем кабинете, развил бурную деятельность. Между радиостанцией Арубы и резиденцией голландского правительства в Лондоне завязался оживленный обмен радиограммами, окончившийся тем, что ван Пладдену по поручению правительства Ее Величества надлежало немедленно заявить протест.
Голландец считал ниже своего достоинства заявлять Хатчинсону устный протест. С помощью своего секретаря он составил дипломатический документ, в котором на довольно большом количестве страниц доказывались права голландского правительства на Кунерта. Это было подлинное произведение дипломатического искусства, которое Хатчинсон сразу же отправил в — Вашингтон, одновременно послав голландскому резиденту открытку с любезным приглашением на вечер в американскую военную базу.
Обе стороны были удовлетворены: ван Пладден, который не последовал приглашению и не пошел на вечер, и государственные чиновники в Вашингтоне, изучившие документ и решившие оставить его «без последствий». Таким решением они избежали серьезных дипломатических затруднений с одним из своих союзников.
Что же касается виновника всей этой истории, то он благополучно перенес перелет. В тот день утром в его палате, как обычно, появился врач, чтобы сделать ему инъекцию витаминов. Однако вместо свежести и бодрости Кунерт почувствовал, что его непреодолимо тянет ко сну. Проснувшись через несколько часов, он не увидел над собой белоснежного потолка больничной палаты. Кунерт лежал в темно-зеленой подвесной койке, по реву моторов он понял, что находится на самолете. Вскоре один из военных санитаров, сопровождавших его, разъяснил, что его личная безопасность и быстрое восстановление здоровья потребовали перевоза на континент.
И вот уже три недели Кунерт лежит в госпитале в США. Казалось, что все его первоначальные опасения не сбылись. С ним обращались чрезвычайно вежливо и предупредительно. Он не мог понять, почему с ним, каким-то незаметным унтер-офицером, американцы так много возятся. Врачи были очень внимательны. Стоило ему высказать малейшее желание, как оно немедленно исполнялось. Кунерт чувствовал себя хорошо. Он был рад, что уехал из этой дыры — Арубы. Теперь, когда он находился в прекрасных условиях и ему с каждым днем становилось все лучше и лучше, моряк хотел во что бы то ни стало остаться в американском госпитале. Со временем к нему вернулась бодрость, и он начал интересоваться происходящими вокруг событиями, беседовать с обслуживающим персоналом, насколько это было возможно при сдержанности американцев.
