По многочисленным тропинкам бойцы спускались к реке. Здесь собралось рот сорок. Правда, во многих частях не насчитывалось и одной трети, так как за последний месяц было много потерь. Еще меня смущала сутолока. Такого мне еще не приходилось видеть за годы борьбы. Конечно, по опыту я знал, что все выглядит иначе, если смотреть «сверху», из штаба…
Наконец дождь перестал, и стало проясняться. Потянул холодный ветер. Было что-то около трех часов пополуночи. На рассвете нам предстояло перейти реку и атаковать основные позиции немцев.
Командир роты приказал нам пропустить госпиталь. Мы сошли с тропы и остановились.
XXV
— Стучали костыли, ковыляли раненые, поскрипывали носилки, — продолжал свой рассказ Минер. — Время от времени раздавался стон. Некоторые были так забинтованы, что и головы не видно. Вся эта масса раненых закрывала дорогу частям, подходившим с разных направлений. Я невольно подумал, что из-за госпиталя мы можем опоздать.
— Вот так же спускались к Сухому Долу, — произнес Хильмия. — Шла пехота, а раненые подумали, что их бросят. Их было человек восемьсот, и на дорогу выползло сотни три. И вот, пошатываясь, еле передвигая ноги, они потянулись за взводами. С неба нас обстреливали самолеты. Напрасно пытались мы их успокоить. Паника продолжалась около часу.
— Там были только раненые?
— Нет, и тифозные. Кожа да кости. В глазах застыла мольба. Они шли за нами, и каждый надеялся, что это именно его часть, из которой он выбыл, подхватив тиф.
«Тиф может вывести из строя целую армию», — с тревогой подумал я и спросил:
— А откуда они были, тифозные?
— Из седьмой дивизии, — удивленно посмотрел на меня Хильмия.
— Эти раненые из Главного госпиталя.
— Теперь все здесь, — двусмысленно заметил Хильмия.
Цепочка носилок оборвалась. В общей толпе мы увидели пленных итальянцев.
— Porca madona! — послышался грубый голос. И затем протяжный, плаксивый: — О mamma mia, mamma mia!
Босыми ногами ковыляли они по камням. Почему это пленные всегда спотыкаются? Их плохо кормят? Многие наши тоже одеты в тряпки и на ногах у них рваная обувь, кое-кто тоже идет босиком. Еды нам тоже не хватает. Но у нас даже многие раненые находят в себе силы шагать со всеми. Некоторые из них несут. оружие. А если и падают, то молча встают и идут дальше, забросив на плечо винтовку…
Опять потянулись носилки. Их несли итальянцы. Вдруг послышался звук падающего тела и глухой удар о землю.
— О mamma mia!
— Скотина! — зарычал кто-то.
— Ей богу, товарищ, мы не виноваты. Сил нет.
— Разве тут прорвешься? — вздохнул Хильмия.
— Ты прав. Что можно ждать от этого марша?
Мы были беспомощны перед огромной лавиной раненых. Бесполезно было доказывать, что роты опаздывают на позиции. Измученные люди инстинктивно чувствовали беду и, преодолевая боль и слабость, пытались уйти вместе с армией. Падая, они создавали заторы. И обойти их было просто невозможно, так как справа высились отвесные скалы. Все это увеличивало состояние всеобщей растерянности. Правда, порядок соблюдался: бойцы шли со своими командирами, раненые — в своих группах. Суматоху создавали в основном тифозные. Но что с них спросишь?
Хильмия споткнулся обо что-то. Нагнувшись, он поднял винтовку.
— Кажется, скорострельная, — заметил я.
— Особый карабин. Похож на итальянский, только легче и короче. Возьми его себе, — предложил Хильмия.
Мы спустились в Мрачну Долину. Через нее лежал путь за реку. Комиссар нашей роты шагал впереди.
— Знаешь, — говорил мне комиссар Бранко, — когда мы подбирали раненых у моста, с нами был один парень. Светловолосый, худой. У него потом шрапнелью руку оторвало. И пока он был в сознании, все кричал: «Сестра, сестра!» А она потом плакала, я видел… Она пришла с той группой из Далмации. Девушки — прямо из гимназии…
— Почему ты о ней вспомнил? — спросил я.
— Я ведь учитель. И она мне в ученицы годится. Она еще совсем ребенок. В седьмом или восьмом классе. Как бы себя чувствовали эти, если б их дочкам пришлось бродить по лесам?
— Кто?
— Видные граждане Рима.
— Они в церковь ходят со своими дочками, — заметил я.
А почему с сыновьями не ходят в церковь?
— Не валяй дурака! — сказал я. — Сыновья их здесь…
Осмотрев склон, мы опять увидели итальянцев. Притулились в можжевельнике, как стадо овец! Сидят и жуют что-то. Двое курят.
— Что это значит? — спросил по-итальянски Хильмия.
Чей-то плаксивый голос стал объяснять:
— Capitano! Camarado, Comisaro! Ми носил те раненый. Нельзя шагать, босой ми. Ми тут-то удариль нога, ми не можно носил те тяжелый люди.
— Те тяжелый люди, — передразнил комиссар.
Тощий, как привидение, итальянец, закутанный в тряпки, некогда служившие ему мундиром, поддержал своего приятеля:
— Не можно, товарищ капитано.
— Хватит! — рявкнул комиссар. — Берите носилки. Сейчас же!
Итальянцы поспешили к тому месту, где бросили носилки. На них нельзя было смотреть без содрогания. Они не такие, как немцы. Мне было жаль их. Пропащие люди. Гитлеровцы сразу же расстреляют их, попади они к ним в лапы. Вот ведь — идут навстречу смерти и не знают, во имя чего!..
Вокруг было тихо. Солдаты Роммеля и Лера тоже ждут рассвета. А может, они отступают? Ведь главные наши силы прорвались. И немцы знают, что здесь — не главные?..
Мы сидели у Сутьески и ждали приказа начинать атаку…
XXVI
— И вот мы ступили в реку, — вспоминал Минер. — Вода доходила мне до пояса. Течением относило в сторону. Над рекой поднимался туман. Я ждал, что нас атакуют, пока мы находимся в воде. Однако на том берегу царил покой. Переправившись, мы сразу же двинулись к ближайшему лесу, что раскинулся на нескольких холмах. Позади шумела река. Больше ничто не нарушало тишину утра. Я видел юные лица бойцов, бледные от волнения. За горою, с которой мы пришли ночью, вспыхнула заря. Бойцы сжимали в руках винтовки. А когда мы по пересохшему руслу вышли на небольшую равнину, то увидели первых немцев.
Наша атака была настолько стремительной, что фашисты не успели прийти в себя, как мы их всех перестреляли. Но впереди были главные их позиции. Мы приближались к ним ползком.
И тут фашисты открыли ураганный огонь по всей линии и прижали нас к земле. Мы залегли в кустах. Лихорадочно щелкали затворы. Командир размещал пулеметчиков. Усталости как не бывало. Бессонница позабыта. Мы были полны решимости бороться до конца, но не могли переменить позицию. Невидимый враг тысячами гвоздей прибивал нас к земле. Потом заговорила артиллерия.
У нас было много боеприпасов, и мы не жалели огня. Трижды мы поднимались в атаку, но каждый раз они нас отбрасывали…
Минер замолчал. Теперь я знал, что это была та самая окруженная группа, которая упорно сопротивлялась справа от моего взвода.
— Кто-нибудь прорвался? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Минер.
— Было дьявольски трудно.
— Мы почти пробились, — продолжал Минер, — как вдруг нас атаковали свежие силы. Словно стая волков, они набрасывались на нашу позицию, но и этих мы отразили. Потом раздался оглушительный взрыв. Ослепительная вспышка озарила лес. Как в тумане я почувствовал, что сползаю по склону вниз. Земля была изрыта, перед глазами торчали покореженные стволы. Будто сквозь сон послышался чей-то вопль. Я попытался пошевелиться, но не смог. Пулеметы и винтовки гремели вдоль всей цепи. Над головой свистели мины. Груды осколков обрушивались на землю. Между деревьями клубился дым. Кто-то совсем рядом хрипло произнес: «Мама». Я напрягся, сдвинул наконец ногу и повернулся. Сосед был уже мертв. И тогда я рванулся всем телом и понял, что не ранен.
Бой приближался к вершине холма. Справа и слева сражались мои товарищи. Хильмия был еще жив. Он подполз ко мне.
— Минер, — сказал Хильмия, — командиру нужны три человека, чтобы пойти наверх.
— Хорошо, — ответил я. — Сколько нас сейчас?
— Еще десять.
Я отправил троих бойцов во главе с Божичем. Его худое лицо, искаженное гримасой, и согнутая спина врезались мне в память. Больше я его уже не видел. Два бойца ползком оттаскивали раненых метров на тридцать от линии. Там их перевязывала девушка-санитарка.
Я отполз немного назад и, притаившись, стал целиться. Так я уложил троих. Но немцы наседали. Вот один из них, верзила с багровым лицом, широко размахнулся прикладом и ударил санитарку, но тут же упал замертво, сраженный моим выстрелом. Командир приказал отступать. Мы заняли новую позицию, повыше первой. Здесь огонь несколько ослабел.
— Нас осталось восемь, — промолвил Хильмия, лежавший рядом со мной. — Если считать меня и тебя.
— Что, комиссар Бранко ранен?
— Кажется, потерял зрение. От взрыва.
— Надо бы мне добраться до него, — сказал я.
Между тем в небе показались самолеты. Огонь усилился. Погиб наш командир. Тяжело раненный в голову, умер Хильмия. Остальные куда-то отступали. Я с трудом отыскал Бранко. Он действительно ослеп.
