— Ты что на балконе делаешь? — пришел он в себя. — Как ты сюда попала? — он тоже вышел на балкон: яркое, теплое, солнечное, летнее утро. — Ты залезла на второй этаж? — он посмотрел вниз.
А она в ответ жестко:
— Гал Аладович, как вам не стыдно? Перед Богом не стыдно?
— Брось, — махнул рукой Цанаев, — голова трещит.
— Мне вас не жалко, работу жалко. Вы бросили институт.
— Меня уволили. Бросили, как шавку.
Она, то ли с презрением, то ли с жалостью, осматривала его с ног до головы:
— Надо же бороться. Ученый совет впереди, — убежденно сказала Аврора. — Приведите себя в порядок и идите на работу, — как и залезла, она уверенно перемахнула через перила балкона.
— Ты что?! — протянул ей руку Цанаев. — Выход там.
— Не трожь, — грубо отрезала Аврора, — как пришла, так и уйду.
По газопроводной трубе она довольно ловко спустилась, правда, плюхнулась наземь неудачно, больно.
— Я вас жду на работе, — уже снизу крикнула она.
— Этот и.о. в моем кабинете? — стал соображать Цанаев.
— А вы до ученого Совета посидите в моем, — все спланировала она.
В тот же день, после обеда, чувствуя себя неловко, Цанаев появился на работе. Сел на место Авроры, она устроилась рядом.
— Ну и что? — растерянно промямлил Цанаев.
— Что? — как бы дразня, ответила Аврора. — Надо действовать, бороться. Не уступать же просто так институт, ваше, можно сказать, детище, этим подонкам… Думайте, вы же умный и смелый человек. А пока дайте мне ключи от квартиры, я там приберу.
Было стыдно, неудобно, но Цанаев высидел в кабинете Авроры до концарабочего дня, пришел домой — свежо, опрятно, даже уютно. А он мечтал опохмелиться, от водки и следа нет, — напротив, в комнате — молитвенный коврик, четки, тюбетейка, а на почетном месте — небольшой Коран.
Молиться Цанаев не стал — даже не умеет. Но и в водочный магазин не пошел и стал думать: вариант борьбы лишь один — чтобы члены Ученого совета проголосовали за него.
Как положено по Уставу, было объявление «на должность директора НИИ», и хотя Цанаева еще раз предупредили, он подал заявление на участие в конкурсе. При поддержке Авроры он встретился со всеми членами Совета. И не раз. Почти все выражали ему сочувствие, называли случившееся беспределом и выражали солидарность в борьбе за справедливость. Сам Цанаев тоже не голословен: всем он обещает квартиры в академических домах, премии от грантов и доказывает очевидное — если его не изберут, то этого ничего не будет, — приготовились академгородок в зародыше разворовать.
Члены Ученого совета — люди не глупые, все это понимают, Цанаева на словах поддерживают. Но главная ударная сила — Таусова Аврора — ее ведь не уволили с должности ученого секретаря, вся документация под ее началом, и она готовит выборы. Однако случилось неожиданное: за неделю до выборов умер отец Авроры. Для Цанаева почему-то это был знак — он не выиграет на выборах, его ударная сила вышла из строя. Лишь за два дня до Ученого совета Аврора вышла на работу, и то ради Цанаева: она в трауре, очень печальна и это маска-улыбка на лице.
— Аврора, — вдруг выдал то, что думал Цанаев, — почему ты не плачешь? Ты ведь хочешь плакать… Поплачь, станет немного легче.
— Гал Аладович, — тихо молвила Аврора, — не могу, точнее, нельзя.
— Почему? — удивился Цанаев.
— В первую войну, когда один за другим подряд погибли мои братья, я сильно плакала и не могла угомониться. Тогда однажды меня вызвал отец (тогда он был здоров) и твердо сказал: «Дочь моя, для меня это страшное горе. Но, как ты видишь, я не плачу. Потому, что я в праведных трудах вырастил своих детей, и никогда нечестивым куском хлеба вас не кормил, хотя этот кусок не всегда был с маслом, но хлеб у нас на столе всегда был. И мои сыновья выросли мужчинами. Они не поддались новым модным религиозным веяниям, когда дети не чтут отца, а остались и оставались в той вере, которой я их приучил, и всегда почитали меня, как положено по чеченским адатам.[10] А когда враг с оружием вступил на нашу землю, они не спрятались, не бежали, а испросив моего благословения, стали на защиту отчизны. Война сыновей не родит, да кто-то должен был грудью стать… Мои сыновья стали. Я горжусь ими, я сам за себя горд, что вырастил таких детей… Так что я сам не плачу, хотя душа болит, и ты не смей плакать… видать, так предписано судьбой. Да благословит Бог их Газават! Аминь… Поняла? Больше не плачь. Никогда не плачь, даже когда я умру, ибо я доволен своей жизнью, доволен своими детьми. А что еще надо человеку? Ведь ценность мужчины определяет потомство», — тут Аврора глубоко вздохнула. — Так что с тех пор, Гал Аладович, я не плачу, как бы тяжело мне не было.
— А как племянники?
— Растут. Младший — крепыш. И другой, вроде, поправляется. Слава Богу, мать у них есть. А вот жилья своего нет, — она вновь печально вздохнула. — Гал Аладович, я-то искренне за наше дело и институт борюсь. Но не скрою, у меня ведь тоже свой интерес: если бы вы построили в академгородке жилые дома, я могла бы иметь квартиру… А это жулье… — она махнула рукой.
— Неужели я племянников жильем не обеспечу? — она с потаенной надеждой глянула на Цанаева, тот опустил взгляд, а она с вопросом: — Что нового?
— Ничего, — тихо выдал Цанаев, — вроде все по Уставу. Спокойно.
— А меня это их спокойствие пугает. Мне кажется, они что-то коварное замышляют.
— Не посмеют, — как-то уж очень неуверенно прошептал Цанаев, а Аврора в ответ:
— Посмеют, еще как посмеют. Эти подонки, ради денег, нашу Родину исковеркали, людей истребили… а что им институт, зачем им наука? Когда большими деньгами пахнет, они, как звери, человеческий облик теряют… Но я, — она глянула на Цанаева и исправилась, — но мы ведь будем бороться до конца за справедливость?
— Будем, — вяло кивнул он, — хотя шансов мало.
То, что шансов практически нет, стало ясно за день до выборов: объявили, что в целях безопасности и для торжественности заседание, и не простое, а «расширенное», состоится не в конференц-зале института, а в доме правительства. Там же в ресторане планируется роскошный банкет.
Итог голосования Цанаев уже предугадал — всем уже известно, и если бы он сам не был внесен в бюллетень, то он не пошел бы на это шоу, где он станет посмешищем. Однако случилось совсем удивительное.
В зале больше чиновников и их охраны, чем членов Ученого совета. А сами чиновники — министры, депутаты и прочие руководители республики, в президиуме, среди них, сбоку, в сторонке, новый и.о. директора, и не он ведет совет, а министр, который, особо не затягивая, объявляет сходу, что в бюллетень для голосования внесена всего одна фамилия.
— А где Цанаев? — посмел кто-то спросить.
— По положению Цанаев не проходит, — отвечает министр. — Дело в том, что на днях вышло распоряжение правительства, согласно которому первые лица, то есть руководители, должны быть прописаны в Чечне. А Цанаев прописан в Москве, москвич.
— Это незаконно! — вдруг с задних рядов закричала Аврора. Все обернулись в ее сторону: она в траурной одежде, кулак вознесен над головой. — Это несправедливо! Во-первых, понятно, что это распоряжение вы сочинили конкретно под эти выборы и завтра забудете, потому, что сами прописаны в Москве и ваши семьи там. А во-вторых, на момент объявления выборов директора этого распоряжения не было. Так что не занимайтесь самодеятельностью. Закон — это власть.
— И закон, и власть — это мы! — в микрофон прошипел министр. — Мы воевали за эту власть, и что хотим, как хотим будем делать, — он еще что-то хотел сказать, но Аврора его перебила:
— Вы-то и ваша родня — точно не воевали, в Москве отсиживались. А кто воевал, мы знаем, многих нет.
Наступила неловкая пауза, некое замешательство в зале.
— Кто такая? — возмутился министр. — Слушай, у тебя дома что, мужчин нет, что ты так распоясалась?
— У меня дома нет, мужчин нет! Все погибли в боях, все уничтожено.
— Выведите ее из зала, — приказал министр.
Несколько охранников бросились к ней.
— Не подходите ко мне, не тронь! — не своим голосом, как хищница выкрикнула она и в этот момент в зале кто-то произнес:
— Сестра Таусовых.
Эта фамилия — как искра. Атмосфера накалилась, словно встретились силы прошлого, настоящего и будущего. И почему-то голос подал уже немолодой, коренастый охранник, что стоял в углу у президиума:
— Оставьте ее, — негромко, но властно и жестко прошипел он.
Стало ясно, что в зале, как и в республике, есть одна власть, но сила не одна. Даже в начальствующем президиуме — некое замешательство, и тут поднялся один из старых членов Ученого совета:
— Товарищи! Давайте соблюдать демократический централизм. Итог за большинством, — как старый коммунист рассуждал он и тут же к древности: — Женщина по адату должна молчать. А с властью лучше жить мирно. Они ведь будут нам помогать. Нам нужно согласие, единение. Поддержим мнение министра, а он поддерживает нас.
