– Привычка, потому что это уже во второй раз за один вылет, – продолжал Рассохин. – Четверо против сорока, а не пятеро против сорока. Когда мы двинулись на «Юнкерсы», я оглянулся. За мной шли только трое.
При этих словах Алексеева вдруг качнуло, и он схватился за спинку стула, чтобы устоять.
– Лейтенант Алексеев перед атакой взмыл вверх и прошел над «Юнкерсами», – сказал Рассохин.
Тут внезапно заговорил Костин.
– Товарищ капитан, когда мы прорвались сквозь строй «Юнкерсов», Алексеев шел за мной, – сказал он. – Я обернулся и видел.
– Он пристроился к тебе, когда опасность миновала, – ответил Рассохин. – А когда появился «Мессершмитт», он снова бросил тебя.
Опять наступило молчание. Алексеев продолжал стоять, но что с ним творилось – никто не видел, потому что каждый смотрел к себе в тарелку.
– Товарищ капитан, если я опозорил себя… – начал Алексеев так тихо, что в конце стола, где сидел Рябушкин, еле было слышно.
– Вы не только себя опозорили, вы нас опозорили! – сказал Рассохин каким-то не своим, чужим голосом.
– Товарищ капитан…
– Трус! – крикнул Рассохин.
Алексеев, закрыв лицо ладонью, медленно пошел к двери. Никто не шевельнулся, пока он проходил мимо длинного стола, никто не взглянул на него.
В дверях Алексеев остановился.
– Товарищ капитан, я смою… – сказал он.
Рассохин уже обмяк. С жалостью и брезгливостью он смотрел на Алексеева.
– Да как такое смоешь? – тихо проговорил он. – Разве что кровью…
Вечером, сидя у себя в комнате, Люся услышала в сенях тяжелые шаги.
– Нет, ты зайдешь, командир, – загремел голос Ермакова. – Болен, так надо лечиться. Ты дурной пример подаешь. Глядя на тебя, никто лечиться не станет.
– Брось, комиссар, пустяки, – послышался в ответ голос Рассохина. – К утру пройдет. Я иду домой.
– Постой, постой! – закричал Ермаков. – Эй, Липовец!
Слышно было, как распахнулась дверь санчасти. Доктор Липовец вышел в сени.
– У тебя есть что-нибудь от головной боли? – спросил его Ермаков.
– Пирамидон, кофеин, фенацетин… – поспешно заговорил Липовец.
– Да постой же, командир. Он сейчас тебе принесет. Поскорей, пожалуйста, доктор. Порошков там каких-нибудь. Температура у него нормальная, но с обеда такая головная боль, что стонет.
Дверь скрипнула. Липовец ушел.
– Здесь что? – спросил Рассохин. – Библиотека?
– Будет библиотека, – сказал Ермаков. – На днях за книгами в город пошлю.
– Она здесь живет? – поинтересовался Рассохин.
– Здесь. А что?
– Славная девушка.
– Конечно, славная.
– Может, и хуже, что славная…
– Как так?
– Она многим нравится. Костину нравится. И этому… ферту…
– Да наплюй ты на него! – возмутился Ермаков. – Брось ты про него говорить!
– Как ты думаешь, может быть, ей следует уехать? – спросил Рассохин.
– Нет, не думаю, – решительно ответил Ермаков.
– И я не думаю, – согласился с ним Рассохин.
В это время в сени вышел Липовец и, страшно довольный, что наконец и он пригодился командиру, стал объяснять, как принимать порошки.
Глава 11
Путешествие в город
Машины шли одна за другой между двумя зубчатыми рядами елей, рыча, воя, размалывая рыхлый снег. Все они только что пересекли озеро и теперь двигались к городу, таща лилово-рыжие замерзшие мясные туши, длинные авиабомбы – каждая в отдельной деревянной клетке, ящики со снарядами и мешки, мешки, мешки с мукой. Машины выплывали из утренних сумерек, и ни на одну из них не хотели посадить Люсю.
Она стояла у дороги в своей шубке и шерстяном платке, щупая в кармане паспорт, деньги и кучу бумажек, которые надавал ей Ермаков: командировку, доверенность, справку о праве приобретать книги по счетам и тому подобное. Она робко подымала руку перед каждой машиной, заглядывала в стекло кабины, но машины проносились мимо. Время шло. Быстро светало. А Люся все стояла на одном месте.
Высокий человек во флотской шинели, торопливо шагая, прошел мимо нее.
– Леша! – воскликнула она. – Вы в город?
Он обернулся и удивленно посмотрел на нее.
– Да. А вы?
– Я тоже… Но никто не берет…
– Я вас посажу. Идите за мной.
Она едва поспевала, шагая за ним по рыхлому снегу. Он довел ее до регулировщика-красноармейца с повязкой на рукаве, распоряжавшегося движением машин. По просьбе Леши регулировщик остановил первую же проходившую машину.
Леша мгновенно вскочил в кузов, протянул Люсе обе руки и втащил ее в кузов. Она села рядом с ним на раскрытый ящик и тогда только заметила, что в ящике снаряды. Машина помчалась, и снаряды зашевелились в ящике, подскакивая при каждом толчке. Люся никогда еще не ездила, сидя на снарядах, и не знала, могут ли они от толчков взорваться. Она украдкой взглянула на Лешу, Леша сидел на ящике с таким беззаботным и счастливым видом, что она сразу успокоилась.
– Как я рад, что мы встретились, – сказал он, сияя всем своим большим лицом.
– Я тоже рада, – ответила Люся. – У меня вся надежда на вас.
– А у меня на вас. Я уже говорил вам… Я все обдумал… Вы единственный человек, который может мне помочь.
– А вы мне. Вы сегодня вернетесь на аэродром?
– Конечно. Капитан отпустил меня только до вечера. А вы вернетесь?
– Я… – начала было Люся, но Леша перебил ее:
– Что я спрашиваю? Ну конечно, вернетесь.
– Я не знаю… – сказала Люся. Но он снова перебил ее:
– Назад мы поедем втроем: вы, Эрна и я.
– Девочку зовут Эрна? – спросила Люся.
– Да. Вот теперь вопрос: как ее устроить? Не могу же я ее поселить у себя на командном пункте! – Он рассмеялся. – И потом, я совсем не умею ухаживать за детьми… Нет, вы только подумайте: девочка тонула, потеряла мать, столько месяцев живет под бомбежкой и, главное, голодная, может быть, еле живая… Тут такой человек, как я, не годится. Нет, нет! Тут нужна женщина…
– А ваш дядя непременно хочет, чтобы вы ее взяли?
– Конечно, хочет, да и я хочу, – говорил Леша. – У меня ей будет сытнее, да мне легче с ней делиться, чем ему. Он пишет, что кормит еще какого-то мальчика из детского дома. Дядя, кажется, хороший человек, и я был к нему несправедлив. Знаете, что мне больше всего понравилось в его письме? Он жалеет о том случае с пиджаком, и так чистосердечно…
Уже совсем рассвело, и хорошо было видно, какое множество машин тянулось по дороге к городу. Это был могучий поток, несущий жизнь. Машины заполняли всю дорогу и потому двигались неторопливо.
Неторопливо въехали они и в город. Ленинград встретил Люсю и Лешу пустыми впадинами выбитых окон. Машины пошли еще медленнее, потому что окраинные улицы были перегорожены сложенными из камней баррикадами с узкими проездами, оставленными посередине. В прочих каменных домах, преимущественно на углах, окна были почти доверху заложены кирпичами, превращены в узкие бойницы. Леша, несколько месяцев не видавший города, с любопытством озирался. Его, как и всякого, попадавшего в Ленинград в то время, поразили не столько дома-бойницы и баррикады, сколько лица людей. Истощенные женщины двигались по улицам, словно тени. В их измученных лицах не было ничего страдальческого, жалкого. Это были суровые лица, гордые, даже надменные. Это были лица людей, которые выносили величайшие муки, когда-либо выпадавшие на долю человека, и не склоняли голов.
Машина шла уже по набережной над широкой заметенной снегом Невой, когда Люся, прервав молчание, попросила Лешу отвезти на аэродром книжки, которые она купит.
– Я принесу их на квартиру к вашему дяде, а вы, когда поедете, захватите с собой. Хорошо?
Леша удивился.
– Конечно, я помогу вам тащить книги. Но вы разве не поедете со мной?
– Я не вернусь, – отрывисто сказала Люся и отвернулась.
Леша растерялся.
– Да что вы! Как же мне теперь быть? Ведь я рассчитывал, что вы возьмете девочку, что она будет жить вместе с вами…
Он замолчал, потому что плечи Люси вздрогнули, и ему показалось, что она плачет.
– Так лучше, – через минуту сказала она.
– Где же вы будете жить? – спросил Леша.
– Здесь… Не знаю… Я еще не думала об этом.
– Но почему? Почему? Разве вам плохо было у нас?
– Нет, хорошо. Удивительно хорошо.
– Так отчего же вам не вернуться?
– Капитан Рассохин не хочет, чтобы я вернулась…
– Не может быть! Он это вам сам сказал?
– Нет, не говорил.
– Он сказал кому-нибудь, и вам передали?
– Нет, никто не передавал. Но я знаю. Он думает, что я могу принести вред эскадрилье…
Плечи ее снова вздрогнули.
– Это неправда! – воскликнул Леша. – Это вы сами все выдумали!
– Не будем говорить об этом, – попросила она спокойно. Потом обернулась к Леше, посмотрела на него покрасневшими глазами и прибавила: – А мне так хотелось взять к себе вашу сестренку…
Василий Степанович все лето и всю осень был уверен в захвате Ленинграда немцами. Но теперь эта уверенность пропала. Существовала дорога через Ладожское озеро. По ней шел хлеб, шло оружие. Город жил и боролся.
