— Еще! — сказал Янкец.
— Да ведь я уже три раза сыграл, — ласково возразил дед, возвращая ему трубу.
Они спускались виноградником. Старый Блажич несколько раз останавливался, чтобы подвязать лозу к колышку или взвесить на ладони гроздь. Янкец ступал осторожно, словно опасаясь уронить трубу. Петер Майцен смотрел на Тихий дол, и всякий раз его взгляд задерживался на омуте, где большим цветком покачивалась Яворка.
— Чудесная долина! — сказал он.
— А, долина?.. — задумчиво переспросил старик. — Чудесная долина, конечно, чудесная долина…
— Спокойно, чисто, красиво: луг, речка, омут и этот косматый граб.
— А, граб?.. Граб тоже красивый, конечно, красивый граб…
— И девушка тоже ничего! — озорно произнес Петер Майцен и улыбнулся.
— А, девушка?.. — так же задумчиво повторил старый Блажич, не обращая никакого внимания на окружающее. — Девушка тоже ничего, конечно, ничего…
«Совсем не в себе старик, — подумал Петер Майцен. — Видно, забыл уж, что посулил мне стаканчик. Может, проститься?»
Но он никак не мог подобрать подходящих слов, и, прежде чем сообразил, что сказать, они уже подошли к дому.
— О, да ведь это мой погребок! — начал Петер Майцен с наигранным оживлением. — Совсем недавно я смотрел на него из долины. Он так приветливо улыбался мне со склона.
— Приветливо, приветливо… — закивал старый Блажич. Он совал толстую руку в трещины стены, под низкую соломенную кровлю, за косяк и под порог и все время чуть слышно напевал:
Лихая смерть придет,
мой погребок запрет…
— Ключ ищете? — спросил Петер Майцен.
— Ключ, конечно, ключ…
— Он в двери.
— А, в двери?.. Да ведь это я сам в двери его оставил! — глубоко вздохнул старик и неуверенно покачал головой. — Ну, что поделаешь!..
Он медленно отворил тяжелые окованные двери, пронзительно заскрипевшие проржавевшими петлями. Изнутри повеяло приятной прохладой, напоенной винным ароматом и запахом плесени.
Петер Майцен сел на порог.
— Сюда! Сюда! — приглашал старик внутрь, к ветхому прессу, где стояли две низенькие треногие табуретки. — Вон на ту садитесь! Это моя. Я там сижу. А Янкец — на пороге. Верно, Янкец? — ласково обратился он к мальчугану и, подойдя ближе, опять погладил его по кудрявой голове. — Да, вот так-то: я сижу в углу, а Янкец — на пороге. Чтобы дом был виден. Я-то плохо вижу… Да ведь я это уже вам говорил!.. Что поделаешь… Ну-ка, Янкец, погляди, закрыто ли окошко?
Янкец посмотрел в сторону дома и скучающим голосом сообщил:
— Закрыто, закрыто.
— Закрыто, закрыто… — бормотал старый Блажич. Он взял стоявший на прессе щербатый майоликовый кувшин и медленно подошел к бочкам с вином. Послышался глухой удар: старик выбил затычку. Потом, задержав дыхание, он по трубочке потянул вино из бочки. Вино полилось в кувшин, а старик негромко запел:
Лихая смерть придет,
мой погребок запрет…
Янкец сидел на пороге, держа трубу на коленях.
— Значит, твой папа играет на трубе? — спросил Петер Майцен.
— Папа играет. Только сейчас не играет, — ответил мальчуган.
— А почему?
— Потому что у него больше нет дыхания.
— Так тяжело болеет?
— Тяжело болеет, тяжело, — донесся из полутьмы голос старика, — что поделаешь…
— Но ведь он выздоровеет? — спросил Петер Майцен.
— Нет, не выздоровеет! — покачал головой Янкец.
— Кто это тебе сказал?
— Он сам.
— А что с ним? — Петер Майцен резко повернулся к старику.
— Чахотка у него, чахотка!..
— Нынче чахотку лечат.
— Лечат? — быстро переспросил Янкец.
— Конечно, лечат.
— А у вас была чахотка?
— Нет, не было.
— Не было? — протянул мальчик и с упреком посмотрел на него, словно хотел сказать: «Зачем же вы тогда говорите?»
— Эх, что поделаешь, так уж это!.. — снова заговорил старик. Плеск вина прекратился. Старый Блажич постучал по кувшину и забормотал — Ну вот, довольно!.. Сколько нальется, столько и выпьется…
Он с шумом забил затычку и не спеша вернулся на свое место. Потом взял грязный стакан, повертел в нем толстым пальцем, подул в него, вытер о штаны и, поставив перед Петером Майценом, стал наливать. Вино струилось плавной дугой, цветом оно напоминало чуть разбавленную водой кровь.
— Пейте!
Петер Майцен выпил и отставил стакан.
— Кислое. Что поделаешь, раз солнца нет!.. — сказал старик, опускаясь на табуретку. Он молча налил себе и тоже выпил. Рука у него слегка дрожала, красная струйка потекла по небритому подбородку. Осушив стакан, он поставил его перед Петером Майценом и снова налил. — Пейте! — сказал он и, опершись локтем о колено, уставился прямо перед собой.
Молчание становилось тягостным. Не зная, что сказать, Петер Майцен опять повернулся к мальчику.
— А папа тебя иногда носит на плечах?
— Нет, — отрицательно качнул головой мальчик. — Давно не носит.
— А мама?
— Мамы нет дома.
— Нет дома, мамы нет дома… — забормотал старик.
— Давно уж нет! — вздохнул мальчик.
— Давно нет, давно нет!.. — вздохнул дед. — Что поделаешь, так уж это!..
— А куда она уехала? — спросил Петер Майцен.
— Уехала… Уехала… — Блажич развел руками. — Что поделаешь, уехала… Пейте!..
И снова воцарилось молчание. И снова стало горько Петеру Майцену.
— A у вас только один сын?
— Что, сын?.. Четверо у меня было, четверо! — качал головой старик. — Да троих уж нет!..
— Погибли?..
— Погибли, погибли!.. Что поделаешь, так уж это!..
— Нет, не так! — вдруг сказал мальчик. — Они сгорели.
— Сгорели, сгорели!.. — вздохнул старик и наполнил стакан. — Что поделаешь!.. Пейте!
Петер Майцен выпил и подождал, пока старик последует его примеру. Он надеялся, что старый Блажич расскажет подробнее о своих сыновьях, но тот молчал.
— А когда это случилось? — спросил Петер Майцен. — Когда дом сожгли?..
— Тогда, тогда…
— Как же это было?
— Как?.. Они домой пришли, а их окружили. Они не захотели сдаваться, и дом подожгли… Хотя откуда мне знать? Меня еще раньше взяли. Как ребята ушли в лес, меня сразу на Раб[27] отправили. Мать дома одна осталась.
— И бабушка тоже сгорела, — добавил Янкец.
— Тоже, тоже! — вздохнул старик. — Что поделаешь, так уж это… Пейте!..
— Когда ж это произошло? В каком году? — помолчав, спросил Петер Майцен.
— В каком году?.. В сорок третьем. В сочельник.
— В сочельник! — вырвалось у Петера Майцена.
— Да, в самый сочельник… Ребята пришли домой мать проведать, поесть да обогреться. Сами знаете, родной дом есть родной дом, и у родной матери всегда что-нибудь вкусненькое припасено… Ну, а их окружили и дом подожгли… Так мать и погибла с тремя своими сыновьями… А вот того, что лежит сейчас больной, самого младшего, с ними не было. Он был связным и ходил куда-то в Приморье… Ну вот, теперь ему тоже конец! — тихо вздохнул он. Потом нагнулся к Петеру Майцену и чуть слышно шепнул: — Кончается он… кончается… — Он провел рукой по лицу и произнес обычным тоном: — Ну-ка, Янкец, взгляни, закрыто ли еще окошко?
— Закрыто, — ответил мальчик.
— Закрыто… — бормотал старый Блажич, наливая стакан Петеру Майцену. — Пейте!.. Что поделаешь!.. — И, взяв майоликовый кувшин, снова пошел к бочкам. Вновь раздался глухой удар — вылетела затычка, вновь зажурчало вино, вновь старик постучал по кувшину и сказал самому себе: — Ну, сколько нальется, столько и выпьется! — и вновь негромко запел:
Лихая смерть придет,
мой погребок запрет…
Петер Майцен решил уйти, хотя и понимал, что это неудобно.
— Ну ладно, мне пора домой, — произнес он и встал.
— Куда вам спешить? — почти с испугом спросил старик и подошел к нему с кувшином. — Ведь вы же сказали, что отдыхаете?
— Верно. Но отдых отдыхом, а работа и у меня есть.
— Ясное дело, у каждого человека своя работа, у каждого, — кивнул старик, наполняя стаканы. — Каждый человек должен работать, до самой смерти работать… А чем вы занимаетесь, смею спросить?
— Пишу немного.
— А, пишете?.. Значит, так сказать, у вас писание?.. Вы чиновник, да? — спрашивал он, не проявляя, однако, особого любопытства. Видно было, что говорил он лишь для того, чтоб удержать собеседника. — Да, сейчас все пишут… Что поделаешь… Пейте!
— Спасибо, спасибо! Я промочил горло.
— Ну еще немного выпейте!.. И садитесь!.. Янкец, пригласи господина сесть.
— Садитесь, — безучастно произнес Янкец.
— Ну, вот видите. Садитесь же! — повторил старик.
Петер Майцен сел, но, не выдержав мучительного чувства неловкости, снова встал и подошел к мальчику.
— Хочешь, я тебя покатаю?
