Ушел Михаил от Милюкова с тяжелым камнем на сердце. Радовала лишь предстоящая встреча с Таней, которая, как он надеялся, может многое изменить в его жизни.
Париж просыпается очень рано.
Еще только едва-едва посветлеет на востоке небо, окрестные крестьяне уже сгружают со своих одноконных колымаг или из старых, донельзя изношенных автомобилей сборные столы, деревянные конструкции, которые затем накроют выбеленной солнцем и дождями парусиной, – и получатся торговые палатки. Их устанавливают на каком-то свободном городском пятачке. И едва только выглянут из-за домов первые лучи солнца, эти самодельные базары заполняют пришедшие за покупками парижане.
Чего только здесь не увидишь! Нежное розовое мясо и кольца покрытой светло-коричневым загаром колбасы соседствуют с похожими на артиллерийские ядра головками сыра, только час назад выдоенное, еще теплое молоко – с творогом. Тут же рядом гуси, утки, индейки ощипанные, помытые, лоснящиеся своей масляной белизной. А дальше фрукты и овощи, которые издревле произрастали на этой земле, и здесь же, вперемешку с ними, неведомые до сих пор парижанам авокадо, маракуя, манго, папайя, батат.
А рыба! Фауна едва ли не всех рек и морей представлена здесь, на этом крошечном парижском пятачке.
Чуть в сторонке, не мешая основному потоку покупателей, пристроились торговцы духовной пищей и экзотикой. Здесь можно купить антикварные книги, старинные открытки, дагеротипные семейные фотографии (даже портреты вождей Парижской коммуны), граммофоны, чугунные утюги, фарфоровые статуэтки, хрустальные и глиняные вазы, отнюдь не редкие старинные монеты и медали, кляссеры с марками… Словом, здесь можно отыскать даже то, чего, казалось, вообще не существует на свете.
Особый ряд заполнен только что срезанными цветами. Уварова поразило не только огромное их количество, но и разнообразие видов, сортов и размеров. Но больше всего – обилие самых невероятных, самых диковинных их расцветок.
Михаил Уваров закончил все свои дела и сегодня вечером должен уезжать. Ему не спалось, он еще до рассвета вышел из отеля и пошел бесцельно бродить по пока еще пустынному городу. Когда совсем рассвело, обошел несколько возникших на его пути базарчиков, удивляясь количеству и приятной свежести выставленных крестьянами на продажу товаров, но также опрятности, чистоте и вежливости продавцов.
Прийти на рю Колизее, где проживали Щукины, он собирался немного позже, когда Николая Григорьевича уже не будет дома: консульству в последние месяцы приходилось работать ежедневно, без выходных. Война разметала россиян по всему белому свету, но по каким-то неизвестным причинам большинство из них всеми правдами и неправдами стремилось добраться до Франции и где-то осесть. Многим удавалось обосноваться в Париже, поэтому здесь образовалась самая большая русская колония, и с каждым днем она, к неудовольствию французских властей, все разрасталась.
Правда, уже появились беженцы, которые, помыкав по белу свету, решили вернуться домой, в Советскую Россию, и никакие запугивания их не страшили. Таких было пока немного, консульство ими не занималось, поскольку не имело с новой Россией никаких юридических связей. Отмахнуться от них тоже было трудно, они требовали помощи в возвращении домой. И Николай Григорьевич Щукин всех пожелавших вернуться в Советскую Россию стал посылать во французское отделение Лиги Наций, где некоторое время назад норвежский полярный исследователь, а сейчас один из основателей Лиги Наций Фритьоф Нансен был назначен комиссаром по репатриации беженцев и военнопленных. Он обеспокоился судьбами русских беженцев, разбросанных Гражданской войной по всему миру, и стал им всячески помогать, главным образом в возвращении на Родину. Многие из них оказались на чужбине без документов, и Нансен ввел в обиход свой так называемый «Нансеновский паспорт», который постепенно стали признавать большинство государств мира, с трудом даже Советская Россия.
Еще пару часов побродив по утреннему городу, Михаил вышел к рю Колизее. Там же, на базарчике, купил большой букет белых роз и направился к знакомому дому с венецианскими окнами на первом этаже. Щукины жили на третьем.
Дверь Михаилу открыла Таня. В просторном халатике, из-под которого заметно выпирал округлый животик, она несколько изменилась: уже не выглядела той миловидной девушкой, которую он видел в начале осени. Исчезла некоторая угловатость, ее лицо отражало тихое спокойствие.
– Здравствуй, Микки! Папа мне сказал, что ты здесь, и я надеялась, что ты непременно зайдешь.
– К сожалению, было много глупых, бессмысленных дел, на которые я потратил пять дней. Но с плохим настроением я не смел явиться к тебе.
– Значит, у тебя сегодня хорошее настроение, – сделала вывод Таня. – Я угадала?
– Да. Я ждал, когда все эти глупости, эти хождения по чиновничьим коридорам закончатся и я увижу тебя. Ты очень похорошела. Не зря говорят, что такое положение украшает женщину.
– Ты уже успел заметить, – улыбнулась она. – Да, у меня будет ребенок.
– Позволь узнать, кто этот счастливец?
Таня передернула плечиками:
– Разве это важно, кто он? Есть я, будет ребенок. Я хотела иметь малыша. А остальное… разве это важно?
– Моя мама говорила, что счастье – это когда есть и тот, третий.
– Нет третьего, а я счастлива. Значит, бывает и такое.
– Я не согласен. Это неправильно.
– Не будем об этом! – попросила Таня. – Почему ты не раздеваешься?
– Хозяйка не приглашает.
– Извини. Ты с порога начал ненужный разговор. Раздевайся, пожалуйста.
Михаил вручил Тане букет, снял фуражку, шинель. Таня тем временем уткнулась в букет, тихо сказала:
– Господи, а пахнут так же, как и у нас, в России, – и лишь после этого оглядела Михаила. – Знаешь, а тебе очень идут полковничьи погоны. Папа тоже мне это сказал.
– Спасибо.
– Проходи сюда, на кухню. Ты ведь не завтракал? Чай? Кофе?
– Все, что предложит хозяйка.
Она проворно заметалась по длинной, похожей на пенал кухне: поставила в вазу цветы, открывала и закрывала кухонные шкафы, и уже через пару минут на столе стояли тарелки с колбасой, сыром, вазочка с конфетами, красивая серебряная сахарница. И при этом она без умолку говорила:
– Знаешь, кухня – мое любимое место. Я тут вяжу, читаю, иногда прямо в кресле немножко подремлю.
Вскоре запел чайник. Она разлила в чашки кофе. И лишь после того, как они сели друг против друга, Михаил спросил:
– Ты помнишь мое письмо? Я прислал его тебе в Стамбул.
– Еще бы! Я берегу его, – лицо ее стало веселым. – Я выучила его почти наизусть. Оно было такое милое, такое по-мальчишечьи влюбленное. Мне девочки даже немного позавидовали… Ты помнишь Рождественских?
– Да, конечно.
– Анюта, когда я дала ей его прочесть, сказала: «Я думала, что такая любовь – только в романах, в пушкинские времена. А оказывается, и сейчас тоже бывает», – и Таня счастливо, но грустно улыбнулась.
– Помню ее. Хорошенькая такая. Но уж очень серьезная, рассудительная.
– Она – в маму, та тоже такая. И представь себе, Анюта совсем недавно вышла замуж. Мне созналась, что вышла не по любви, хотя мечтала о большой и чистой, как в твоем письме.
– А я и сейчас тебя люблю, – вдруг сказал Михаил. – Может быть, даже больше, чем тогда. Поверь мне, это правда.
– Что уж теперь, – и Таня тряхнула головой, словно отгоняя от себя прошлое.
– И я приехал сюда не просто в служебную командировку, – продолжил Михаил. – Я очень долго ждал этого случая. Я приехал, чтобы просить твоей руки. Выходи за меня замуж, Таня. Я буду безмерно счастлив и сделаю все для того, чтобы и ты была такой же счастливой.
– Ты сумасшедший, Микки. Ты разве не понял: у меня будет ребенок. Не твой ребенок.
– Он будет и мой. Я буду любить его так, как и тебя. А может быть, и больше. Я люблю детей. У меня два младших брата. Мама говорила, что я за ними ухаживал лучше, чем и няня, и гувернантка.
– Они в Лондоне?
Таня попыталась изменить тему разговора, но Михаил это сразу почувствовал.
– Я потом. Потом я тебе все расскажу. А сейчас я жду ответа. Это серьезно.
– Я понимаю, – сказала Таня. – Я отвечу тебе искренне и правдиво. Я люблю тебя, Микки, но как друга. А люблю я совсем другого, отца своего ребенка. Попытайся меня понять.
Михаил долго молчал, потом решительно сказал:
– Я, кажется, догадываюсь, о ком ты говоришь. Но его уже нет в твоей жизни. Нет, и уже никогда не будет. Не обманывай себя. Похоже, той, прошлой России уже не вернуть. Есть другая Россия, но тебе в нее путь заказан.
– Никто ничего не знает. Жизнь сложнее наших фантазий. Все еще может случиться, – тихо, но твердо возразила Таня.
