— Может, это и правильно, — продолжала следователь. — Зачем забивать себе голову всякой ерундой? Тем более что первых свиданий у вас могло быть несколько. Сегодня Сергей, завтра Глеб, послезавтра еще кто-то… Вы не обижаетесь на мою прямоту? Кстати, а с Глебом вы познакомились раньше, чем с Сергеем, или… или как?
«Как она давит! Как давит! — с ужасом думала Ольга. — Петля на шее! Неспроста она задает эти вопросы. Господи, помоги мне!»
— С Глебом? — зачем-то переспросила Ольга, оттягивая свой ответ в отчаянной надежде, что сознание вдруг озарит какая-нибудь спасительная мысль. — Глеб — это старая песня. Мы с ним почти как сестра и брат. Мы были знакомы, когда я еще дочь не родила. И мой бывший муж его хорошо знал. Они по бизнесу пересекались…
«Что я несу? При чем тут бывший муж?» — мысленно ужаснулась Ольга, но следователь, похоже, слушала ее невнимательно, а потом и вовсе отвлеклась на телефонный звонок. Минуты две она разговаривала, а точнее, слушала трубку, при этом лишь единожды произнесла: «Вот так даже?» — и все это время не сводила с Ольги глаз. Положив трубку, она некоторое время сверлила Ольгу своим чуть насмешливым взглядом, от которого Ольга начала увядать, как сорванный цветок. Наконец следователь вынула из органайзера визитную карточку, протянула ее Ольге и сказала:
— Звоните мне, голубушка, в любое время дня и ночи.
Ольга онемевшей рукой взяла визитку, растерянно взглянула на нее и произнесла:
— А зачем звонить?
— Как зачем? — усмехнулась следователь. — Как зачем? Чтобы я смогла докопаться до истины. Ведь вы хотите, чтобы я разыскала убийцу вашего друга? Хотите?
Ольга неуверенно кивнула и на ватных ногах вышла из кабинета.
Она торопится изо всех сил, но все равно катастрофически опаздывает. Дела наваливаются на нее, становятся в очередь, толкаются, требуют к себе первоочередного внимания. Ольга растеряна. Она застывает на краю тротуара, и проезжающая мимо машина обливает ее грязной водой.
Ольге кажется, что ее сознание от изобилия мыслей и проблем взрывается, как паровой котел, в котором создалось критическое давление, и она не может сосредоточиться, не может вспомнить, что должна сделать, за что взяться. «Спокойно! — говорит она себе. — Без паники! Не надо решать проблемы завтрашнего дня, тем более что их может и не быть!»
Это внушение ее немного успокаивает. Для начала надо зайти в магазин и набрать продуктов. Затем взять такси и сгонять в больницу к Сергею. Потом забрать из садика Ксюшу, отвести ее домой и к семи вечера успеть в фитнес-клуб на собеседование. Да еще составить и отправить два резюме: в магазин строительных материалов и в медицинский центр. Она ищет работу. С частичной занятостью и терпимым окладом. Но предлагают почему-то совсем не то, что она ищет.
С тяжелыми продуктовыми пакетами Ольга идет домой. Тонкие, как веревки, ручки больно впились в ладони. Как ножи… Ольга вспоминает, как ударила ножом Глеба, и ее сердце снова сжимается от жалости и страха. Дура, дура, соломой набитая! Ведь могла убить его сгоряча. И что? Идти в тюрьму, оставлять Сергея на больничной койке, а Ксюшу — слабой после болезни маме? Никогда нельзя давать чувствам волю. Надо думать о последствиях. Выверять каждый шаг, просчитывать ходы. Особенно сейчас…
Ее обгоняет милицейская машина, и Ольга неосознанно останавливается, а потом кидается к красной двери какого-то магазина. Эта машина наверняка гналась за ней! Рыжая следовательша пустила церберов по ее следам… Ольга тяжело дышит, смотрит через жалюзи, закрывающие окно, на улицу. Машина катится дальше по улице, ярко вспыхивают красные тормозные огни… Сейчас развернется?.. Но нет, машина сворачивает во дворы.
— Вам что-нибудь подсказать?
Ольга оборачивается. За прилавком стоит молодая женщина, с каким-то скрытым смыслом улыбается. Ольга оглядывает витрины. Да это же магазин «Интим»! Повсюду вульгарно демонстрируют себя сморщенные субстанции телесного цвета. Омерзительные муляжи, силиконовые обрезки человеческих тел, аккумулирующие в себе порочную похоть. Ольга чувствует, как к горлу подкатывает тошнота. Она выходит из магазина, и за ее спиной мелодично звякает колокольчик.
Она озирается по сторонам. Милицейской машины не видно. Похоже, она вовсе не гналась за Ольгой. Мало ли забот у милиции! Ольга задыхается от липкого, удушливого страха. Так дальше жить нельзя! Сколько еще это будет длиться? Что будет завтра? Надо гнать Глеба из дома поганой метлой. Пусть убирается, пусть сам несет свой крест.
Злость переполняет ее. Ольга заходит в свой подъезд, ногой распахнув дверь. Лифт не работает, и ей приходится идти на пятый этаж пешком.
— Ничего, — нараспев бормочет она, едва справляясь с тяжелым дыханием. — Из этого состоит жизнь… Бывает и хуже… Лифт, сумки — какая, однако, чепуха…
Наконец она добирается до пятого этажа. Смотрит на соседскую квартиру, на темный «глазок». Наверняка тетя Вера следит за ней. Пусть следит! Пусть хоть все глаза проглядит!
Ольга показывает дверному «глазку» язык, опускает пакеты на пол и достает ключи. «Надо ко всему относиться с юмором, — думает она, отпирая дверь. — Даже если очень хочется плакать. Иначе можно сойти с ума… На сколько меня еще хватит?»
* * *
Глеб медленно показывается из-за стены. Сначала видны только ухо и глаз. Затем голова. И, наконец, он решает выйти из своего укрытия.
— Привет, — едва слышно шепчет он и кидает испуганный взгляд на дверь. — Замок заперла?
У него даже не возникает мысли взять тяжелые пакеты и отнести их на кухню. Он думает о своей безопасности. Ему страшно, и он не скрывает этого. Сейчас он кажется Ольге отвратительным. Она хватает пакеты и босиком идет на кухню. С грохотом кидает покупки на стол.
— Ну? Что следователь говорил? О чем спрашивал? — шепчет Глеб.
— О тебе спрашивал! — громко и злобно отвечает Ольга.
Глеб кривится как от боли и кидается закрывать кухонную дверь.
— Ты что кричишь так громко? — шепчет он, округляя глаза. — Через воздуховод соседи услышат!
— А мне наплевать!
— Олюшка, тише! Пожалуйста! Прошу тебя! Я же о тебе беспокоюсь!
Он унижается перед ней, будто молит о пощаде. Ольга открывает холодильник и закидывает туда пачки сыра, масла, батон докторской колбасы. Глеб молча сопит. Он не рискует повторить свой вопрос и терпеливо ждет, когда Ольга смилостивится и сама расскажет о допросе. Она знает, что он мучается от неведенья, от страха, но старается ударить как можно больней.
— Докладываю: следователь спрашивала про тебя! — чеканя каждое слово, произносит Ольга.
— Спрашивала? — едва слышно произносит Глеб, бледнеет, медленно опускается на стул и начинает неудержимо заикаться: — А… а-а… а что… что она спрашивала?
— Интересовалась, почему ты не ходишь на работу!
Ольга бьет с удовольствием. Она даже не пытается скрыть улыбку.
— Черт возьми, — бормочет Глеб и начинает яростно чесать голову. — Надо было сразу позвонить директору. Но сейчас звонить не стоит, телефон могут прослушать… Что ж нам делать, Оленька?
Она обращает внимание на его вопрос и немедленно парирует:
— Не нам, а тебе. Но я не знаю, что тебе делать. Ты слишком много уже сделал!
Он соглашается, кивает, но молчит. Чешет, без устали чешет голову. Ольга замечает, что повязка на его запястье пропитана кровью. «Ну и ладно! А мне какое дело до его раны!» — думает она и уже хочет выйти из кухни, но тут взгляд ее падает на нож, стоящий торчком в деревянном футляре, и снова на нее обрушивается гнетущее чувство вины за содеянное. «Ксюша увидит кровь и испугается», — думает Ольга, пытаясь обмануть себя.
— Ты перевязку делал? — спрашивает она.
— Утром мама… твоя мама делала, — отвечает Глеб, поправляя несвежий и разлохмаченный с краю бинт. — Но я потом надумал форточку отремонтировать, чтобы плотнее закрывалась, и нечаянно отверткой по ране саданул.
— Сдалась тебе эта форточка! — ворчит Ольга, доставая аптечку.
— Она неплотно закрывалась. Соседи могли услышать мой голос…
Она разматывает липкий бинт. Хочет показать, что эта процедура ей — как наказание, и все же старается, чтобы Глебу не было больно. Она слышит, как он кряхтит, скрипит зубами. Видит жуткий рубец с красными воспаленными краями. Кровь стекает Глебу на локоть и капает на стол. Его боль передается ей. Она видит результат своего поступка. Кем бы ни был Глеб, но по ее вине он страдает. И Ольга уже не злорадствует, уже жалеет, что так жестко сказала ему о следователе.
— Я бы позвонил директору, — говорит Глеб, — а вдруг засекут твой телефон, и у тебя начнутся неприятности.
— Ты думаешь, у меня их нет?
