– Лида, я не могу тебе сказать всего. – Он опустил корыто с бельем на землю и взял Лиду за локти. – Мы здесь пробудем недолго. Сегодня же уйдем. Пусть никто не беспокоится. Но нам нужен человек, который хорошо знает здешние леса. Проводник. Он тоже вернется. Никого не тронем. Просто он должен помалкивать.
– Всем нужен проводник. Два часа назад какие-то люди увели тетку Аксинью. Она повела их до Малых Василей. Им тоже нужен проводник. Василь Рогуля отказался, больным сказался, так они тетке Аксинье приказали сопровождать их по лесу.
– Что за люди? В какой лес?
– Да в пущу. У нас тут один лес. А люди военные. Как и вы. По виду немцы, хотя некоторые разговаривали по-русски. Офицер, который ими командует, в годах уже и по-русски говорил без акцента. С теткой Аксиньей по-русски, а с немцами по-ихнему. – Лида говорила торопливо, словно спешила рассказать ему все, что могла, что знала, что могло помочь ему и задержать его еще хотя бы на минуточку.
Он по-прежнему держал ее за локти и чувствовал, как она дрожит. Он смотрел на ее тугие черные косы, которые она, как и прежде всегда, собирала на затылке. Он вдыхал ее запах. Ему тоже вдруг стало тоскливо и страшно.
– Самолет они ищут.
– Какой самолет?
– Тут на днях самолет упал. Вот его и ищут. О нем только и спрашивали. Никто им ничего не сказал. Толком никто ничего и не видел.
– Чей самолет?
– Советский, со звездами. – Лида внимательно, будто очнувшись, посмотрела на Воронцова. – А что ты так спросил? Как будто и ты сюда за тем же?
– Лидушка, я же тебе сказал, не могу я тебе ничего сказать. И о нашем разговоре пусть никто ничего не знает. Так будет лучше и для тебя, и для меня. И держи себя так, как будто мы с тобой незнакомы. Поняла? И не смотри на меня такими глазами. Иначе все всё сразу поймут.
– Так нас же никто не видит. Пока не видят, я и погляжу на тебя своими глазами. – Она вздохнула. – Знаю-знаю, наше с тобой винцо позавчера выпито. Только что-то я не пойму. Пилотка на тебе вроде со звездой, а напарник твой на хутор в другой форме пошел. А? Ты теперь в какой армии, Саша? Что-то я не пойму тебя…
– Какой присягал, той и служу.
– Значит, в Красной. И от меня ты в Красную Армию уходил. Будто к родне бежал.
– К родне и есть.
– Значит, тот, который на хутор пошел, тоже с тобой?
– Со мной.
– А форма?
– Так надо. Так ты говоришь, заболел полицай Рогуля?
– Лежит. Через минуту на двор бегает. Да и не полицай он никакой.
– А кто же?
– Так, самооборонщик. Винтовку дали. Семья у него большая. Дети.
– Дети…
– Да, дети. Ты еще не знаешь, как они привязывают человека. Куда вот от них?..
Чтобы дальше не слушать Лиду, он спросил:
– А где самолет упал, ты видела? Так?
– Значит, и вам тот самолет занадобился. Ладно, укажу я тебе тот самолет. Только в пущу я не пойду. Другой человек тебя проводит.
Капитан Линев лежал в сырой землянке и пытался собрать в памяти осколки минувших суток, которые вместили так много, что теперь могли опрокинуть всю его жизнь. Полет над линией фронта. Атака «мессершмиттов». Ответная атака. Удар в центроплан и в правую плоскость. Восходящая трасса с земли, от которой не отвернуть… Потом посадка в лесу, на лугу среди сияющих весенним разливом болот. Женщина, накладывающая повязку на его ногу. Какие-то люди в лодке. Повозка. Кто-то, кто тащил его на себе, сказал: «Пускай до ночи тут полежит». Брошенный где-то среди болот и разлившихся оврагов самолет. Самолет, который, в случае чрезвычайных обстоятельств, он должен был ликвидировать при помощи специального взрывного устройства, вмонтированного в корпус машины. «Пускай до ночи тут полежит…»
Нет, это не полицаи. Не каминцы. Зачем каминцам его в землянке прятать? Давно бы отвезли куда следует и сдали бы первому же немецкому патрулю. И пистолет на месте. Пистолет снова на месте. С этим пистолетом происходит настоящая чехарда. То он кем-то изымается из кобуры, то снова ему его возвращают, то вырывают из рук, то опять отдают.
Капитан Линев отстегнул ремешок и достал свой ТТ. Обойма была полной. Всё на месте. Он дослал патрон в патронник и поставил пистолет на предохранитель. Прислушался. Похоже, кто-то ходил возле землянки. Вот снова сделал несколько шагов и замер. Капитан Линев направил пистолет в узкий лаз, который светился бледным квадратом тусклого света, пробивавшегося откуда-то сверху.
Что сейчас, день или ночь? Утро или вечер? Где самолет? Капитан Линев ощупал пространство вокруг себя. Низкие полати из березовых жердей, застланные еловым лапником и соломой. Рядом планшет с картой. И карта цела. Он нащупал ее. Отсырела, как и все в этой землянке. Но цела. Кто же его, раненого, потерявшего способность передвигаться, таскает по лесу? И где самолет? Почему он не догадался снять хотя бы прибор? Его выбросило из кабины, и больше к самолету он не приближался. Он вспомнил. Вспомнил, как очнулся возле воды и увидел свою машину. «Лавочкин» уткнулся мотором в рыхлую землю. Но не скапотировал. Да и зарылся неглубоко. Мотор еще дымил. Ползти к машине было опасно, и он пополз прочь от нее…
Теперь капитан Линев как о спасении своей жизни думал о своем истребителе и секретном приборе. И то и другое в случае опасности предписывалось уничтожить. Кнопка самоликвидатора находилась на приборной доске. Даже если бы он выпры-гивал с парашютом, кнопку необходимо было нажать. Только потом выпрыгивать. Замедлитель рассчитан на несколько секунд, которых должно было вполне хватить на то, чтобы покинуть кабину. В воздухе или на земле. Он не сделал этого. Словно не поверил замедлителю.
Парашюта рядом тоже не было. Видимо, его отстегнули во время перевязки. Или он сам освободился от него. Капитан Линев пытался вспомнить все, что мог. Мелькающие внизу верхушки деревьев, открывшаяся, наконец, площадка луга, неожиданно мягкое, почти невесомое скольжение по земле, потом удар. Все. Больше ничего. Если бы луг оказался вытянутым по курсу, а не наоборот, он, пожалуй, смог бы сесть, не повредив машины. Но сделать новый заход он уже вряд ли бы смог.
Снова вверху послышались осторожные шаги. Капитан Линев снял пистолет с предохранителя и пополз к бледному квадрату лаза. Осторожно пропихнул наружу охапку лапника, которой был замаскирован вход, и выглянул наружу. Первое, что его поразило, так это ощущение того, что он снова может двигаться почти свободно. Боль чувствовалась, но она словно окликала, напоминала о себе издалека. Она уже не сковывала тело, не парализовала способностей привстать и даже опереться на раненую ногу. Капитан Линев ощупал ее и почувствовал, что опухоль спала и что повязка стала свободной. Внизу кровь просочилась наружу и засохла коркой.
Он привстал и понял, что никого возле его землянки нет, что сейчас, скорее всего, вторая половина дня. Небо над деревьями хмурое. По листве и коре деревьев струится дождь. Облачность низкая. В такую погоду вряд ли вылетит даже тихоходная разведка. И наша, и немецкая тоже. Ни По-2, ни «шторх».
Капитан Линев вздохнул с облегчением. И тут услышал приглушенные голоса. Только теперь он разглядел едва различимую среди прошлогодней листвы и зарослей подснежников и печеночницы тропинку. Тропинка убегала вниз, в неглубокую лощину, заросшую молодым липником и орешником. Именно оттуда слышались голоса. Он лег на землю и приготовил пистолет. Капитан Линев вдруг понял, что здесь, в лесу, имея всего лишь ТТ, в таком состоянии он вряд ли сможет вести бой. Если пистолет исправен, он сможет произвести несколько выстрелов в сторону противника. Только и всего. Когда он последний раз стрелял из своего личного оружия? Месяца два назад. Когда начхоз Петр Макарыч вдруг приволок пол-ящика трофейного рома. Откуда взялся этот ром? Но без этого рома им было бы туго. Встречали полк ночных бомбардировщиков. Накануне на их взлетную полосу компактно, почти роем, как пчелы, сели две эскадрильи По-2. В ту же ночь одна эскадрилья ходила на задание. Вернулись, к счастью, все. А наутро, вот в такой же дождливый день, в деревне, где квартировал личный состав обеих эскадрилий, устроили вечеринку. «Ночники» уже получили приказ перебазироваться ближе к фронту, на витебское направление. Так что вечер встречи, как это часто случалось на войне, стал и вечером расставаний. Потому и решили гульнуть на всю катушку. За столом он оказался рядом с комэска-1, сероглазой москвичкой в погонах капитана, очень сдержанной и даже строгой. Откружил с ней один вальс, другой. А вести и держать партнершу в быстром танце он умел. Потом в овраге на краю деревни учил ее стрелять из пистолета. Она вдруг сказала ему, что никогда не стреляла из своего нагана. Соврала, конечно. Он ей тоже врал. Врал с легкостью, как в шестнадцать лет. Они выпалили все патроны. Револьвер она держала правильно, плотно обхватив его своей красивой загорелой рукой, но он все равно прижимал ее дрожащие пальцы к рубчатой рукоятке. А потом начали стрелять по немецкой каске из его ТТ. И он снова прижимал ее смуглые теплые пальцы и чувствовал, как дрожит она вся, а не только пальцы.
