«Это БМП», - мелькнула в голове Владимира радостная мысль.
Услышали звук приближающейся боевой машины и духи. Что-то громко закричав, они сначала кинулись назад, затем, отходя и отстреливаясь на ходу, стали торопливо подниматься по склону горы вверх. А Владимир, заменив в автомате пустой магазин на полный, выскочил из своего укрытия и, дрожа от накопившейся в душе ярости, продолжал неистово стрелять им вдогонку: его автомат, глухо стуча, очередь за очередью выбрасывал из себя смертельный груз. Он видел, как выронив из рук автомат, покатился по склону горы вниз один душман, за ним, всплеснув руками, покатился второй, потом третий…
Идя вслед за отступавшими духами и стреляя на ходу, Владимир в какой-то момент увидел справа, метрах в десяти от себя, лежащего душмана и, поведя автоматом в его сторону, остановился. Это был афганец лет тридцати, он лежал неподвижно на левом боку, зажав в кулаке клок вырванной сухой травы. Другой, крепкого сложения афганец, лежал метрах в пяти от него на спине, неестественно подвернув под себя левую руку и закинув назад залитую кровью лысую голову. Его черная чалма лежала в метре от головы, а рядом с ним лежал украшенный бисером автомат Калашникова китайского производства. Чуть дальше, метрах в десяти от него, прислонившись спиной к огромному камню, полулежал третий. Он, борясь с болью, рукой ощупывал рану на животе, откуда, расплываясь по одежде темной краснотой, текла кровь. Рядом с ним лежал автомат. Не раздумывая, Владимир тут же направился к нему.
Услышав приближающиеся к себе шаги, афганец поднял голову, и Владимир отчетливо увидел его погасшие, уже почти мертвые глаза, а в них было столько неприкрытой ненависти и злобы, что, казалось, была бы у него такая возможность, он бы мертвой хваткой вцепился бы ему в горло. А еще, вглядываясь напряженно-сосредоточенным взглядом в лицо афганца, Владимир вдруг увидел в нем знакомые черты.
Ну, конечно же, это было то худое и скуластое лицо афганца, одетого в телогрейку с многочисленными заплатами и серую тюбетейку, которому он несколько раз привозил консервы и хлеб.
Впервые Владимир увидел его, когда колонна, в которой он ехал, проезжала мимо одинокого глинобитного строения. Высокий худой мужчина с выцветшими глазами, одетый в лохмотья и босой, стоял тогда на обочине вдавленной в землю колеи, а рядом с ним стояли две, в немыслимом рванье, девочки лет шести и двенадцати. Их вид был так жалок, что после этого Владимир несколько раз, зная о том, что будет проезжать мимо, брал в столовой несколько буханок хлеба, и, остановив БМП у дома этого афганца, передавал ему эти продукты. Раз как-то Владимир даже к нему в дом зашел, когда, остановившись, не увидел его рядом с домом. Тогда, согнувшись, он через дыру, завешанную тряпкой, вошел в маленькое, похожее на конуру глинобитное помещение. В нем было совсем темно: сквозь маленькое, без стекла и тоже завешенное тряпкой окошко, сочился тусклый свет, выхватывая из мрака какую-то выложенную из груды камней высокую лежанку под потолком. Там, удивленно уставившись на него, лежала одетая в лохмотья, явно не молодая женщина. Ее слипшиеся волосы сосульками свисали на изрытое морщинами черное лицо. Рядом с ней, на войлоке, сидели две ее дочери. У подножия этого сооружения, на полу на корточках сидел тот афганец и, чуть слышно шевеля губами, молился. Вокруг было пусто, и стоял такой смрадный воздух, что Владимир, прервав дыхание, положил рядом с ним пакет с продуктами, и тут же поторопился к выходу. И в какой-то момент его взгляд вдруг зацепился за небольшой кусок фанеры, висевший справа от двери на глинобитной стене. На нем, черным углем и красной глиной детской рукой были изображены драматические события: из летевших в небе вертолетов с пятиконечными красными звездами на фюзеляжах вылетали ракеты, они падали на кишлак, а внизу, на земле, среди взрывов, руин и огня, лежали, раскинув руки и ноги, убитые люди. Там же, среди людей, огня и развалин, лежали убитые животные. Чуть дальше, со стороны гор, несколько человек стреляли из автоматов, и пули, пунктирными линиями вонзались в падающий на землю, объятый пламенем советский вертолет.
Увиденная детскими глазами война, по своей выразительности и эмоциональности была так глубоко отображена на рисунке, что невольно в голове Владимира сначала всплыли его детские рисунки о войне, а потом в голове появились уже глубоко сидевшие в душе картины художников, писавших о войне советского народа с немецкими оккупантами. И первой картиной, которая тогда всплыла в его памяти, была картина Пластова «Фашист пролетел».
«Нет, нет!!! – протестуя против такого сравнения, отчаянно завопил тогда внутренний голос, - мы не фашисты, мы пришли сюда помогать!» Но тут же, против его воли, перед его мысленным взором в голову вползала и другая картинка: мечущиеся где-то внизу, среди взрывов и пыли, животные и люди; огненные стрелы, несущиеся с вертолета, на котором он летит, и глаза злобно ухмыляющегося вертолетчика, не желающего понимать, что помощь народу Афганистана может быть и другой.
И в картине известного советского художника, и в висевшем на стене детском рисунке, отображавшим то, что творится в душе у афганского ребенка, было изображено одно и то же: жестокость войны и протест против надругательства над своей родной землей.
После этого Владимир еще несколько раз останавливался возле этого дома и, передавая его хозяину продукты, подарил старшей девочке тетрадь и цветные карандаши.
«Как же так,- пронеслось в голове Владимира, подходя к знакомому афганцу, - тот человек, который вызывал в нем столько сострадания и жалости к себе, которому он, стараясь хоть как-то облегчить его существование, привозил продукты, сейчас смотрит на него взглядом, излучающим ненависть и презрение».
- Это я, я… - отчаянно ударяя себя кулаком в грудь, закричал, подходя к афганцу Владимир, полагая, что тот не узнал его и пытаясь таким способом ему напомнить о себе. - Неужели ты забыл?..
На лице афганца, перекошенного от боли, скользнула бледная усмешка, говорившая о том, что он узнал Владимира, а вместе с той усмешкой на его лице неизменным оставалось выражение ненависти. Совершенно не смутившись неожиданностью встречи, он, что-то по своему бормоча, потянулся рукой к автомату. Владимир видел, с каким трудом ему даются движения, как он, превозмогая боль, поднял одной рукой автомат. Казалось, еще мгновение, и его автоматные пули изрешетят ему грудь.
- Брось автомат! – запалено дыша, закричал Владимир и почувствовал, как воздух от вдоха кончился.
Выстрелы прозвучали почти одновременно. Владимир увидел, как длинная очередь задрала вверх ствол вражеского автомата, и он услышал рядом с собой свист пуль, афганец свиста пуль не услышал – все пули, вылетевшие из автомата Владимира, легли точно в цель.
Потрясенный, он еще некоторое время отрешенными глазами смотрел прямо перед собой, не замечая ни поникшего головой афганца, ни уходящих в горы и продолжавших стрелять в него душманов, ни раны на шее, откуда, смешиваясь с потом, текла из рассеченной острым осколком камня кровь…
Владимир уже знал, что особую ненависть к «шурави», испытывают дехкане и пастухи, их жилища были разрушены, близкие родственники зачастую были убиты или искалечены, и теперь они, оторванные войной от земли и лишенные последнего куска хлеба, желали только уничтожать тех, кто с оружием пришел на их землю. Владимир знал, что в этой стране его ненавидят, но что бы вот так?!
Через минуту опомнившись, он достал из кармана сигареты, закурил и, волоча по земле свой автомат, стал спускаться с горы вниз.
Слева, сквозь дымное багровое зарево, исходившее от догоравшей БМП, громко гудя, подъезжала выехавшая ему навстречу другая боевая машина пехоты. За ней, в огромном облаке пыли, двигалась машина «Газ-66». А прямо перед ним, у обрыва, догорала его машина. Там, метрах в десяти от нее, на спине, безжизненно раскинув руки и ноги, неподвижно лежал ефрейтор Суров, вся кожа с его лица была полностью содранной, обнажив его зубы и глаза. Чуть дальше, рядом с частью оторванного тела рядового Сергиенко, в неестественно скрюченной позе лежали еще три трупа в солдатской форме. Один из них, рядовой Зубов, без левой руки и огромным кровавым пятном на груди, лежал лицом вверх, и отблески пламени от горевшей рядом с ним машины падали на его совсем еще юное лицо, и даже мертвое, оно выражало усталость и боль.
Подходя, Владимиру стало трудно дышать: ощущение своей вины, ноющей боли в сердце и какой-то непроглядной тупости стиснули ему горло. Чего-то он не мог постигнуть, чего-то очень важного, и то, что он сейчас видел перед собой, казалось ему какой-то чудовищной неправдой. В какой-то момент он вдруг почувствовал, как содержимое желудка быстро и неудержимо подкатывается к горлу. Отшатнувшись в сторону, Владимир упал на колени, его рвало, он давился, рычал, слезы беспомощности, злости и обиды непроизвольно текли по его щекам - ему еще никогда в жизни не было так плохо. А в голове, навязчиво копошась, вертелась единственная мысль: «Зачем мы здесь?».
