К вечеру пансионат превращается в арену боевых действий, базу ускоренных курсов по выживанию. По коридорам с диким шумом, под стук протезов и костылей, проносятся отряды: люди объединяются в группы по дивизиям, полкам и бригадам, провинциям, в которых они служили, по участию в совместных операциях, по госпиталям, по характеру полученных ранений и, наконец, по группам инвалидности. Если пройтись по этажам, можно увидеть в холлах и барах обнимающихся, целующихся людей. Встречи отмечаются в каждом номере: можно без стука открывать любую дверь, и вам везде будут рады налить стакан-другой, искренне предлагая разделить радость встречи с однополчанином.
Наутро, не успев открыть глаза, вы уже с ужасом думаете о том, что предстоит долгое и мучительное возвращение к прерванному вчера разговору с новыми и старыми знакомыми, и, уткнувшись в подушку, начинаете со страхом прислушиваться к шагам в коридоре: не к вам ли идут ваши заботливые неугомонные соратники боевой молодости. Иногда бывает достаточно сказать самому себе: "Все, к черту!" Закрыться в номере и заняться чем-нибудь приятным — почитать, послушать музыку, помечтать, наконец. Вполне возможно, что уже через час вы благополучно заснете, а еще через пару дней вырветесь из этого ада и забудете своих ночных друзей. Правда, таких счастливчиков единицы. В большинстве же случаев борьба принимает затяжной характер, ведь от разбуженных воспоминаний просто так не отделаться. Не так страшна сама бессонница, как связанные с ней воспоминания и, как следствие, "военные мультики" — ночные кошмары. Вас успокаивает лишь одно: вы не одиноки в своих мучениях.
Если приехать сюда и сконцентрироваться только на этом, можно в короткие сроки окончательно потерять здоровье. Вопрос для меня, скажем, не праздный. Однажды в составе одного из таких «десантов» я оказался в подмосковном пансионате. С головой окунувшись в описанную выше атмосферу, царившую в приличном с виду обществе серьезных людей, приехавших сюда лечиться от травм и приходить в норму, я оказался не готов к встрече с собственным прошлым.
Главная забота администрации заключалась в том, чтобы пациенты максимально расслабились и отдохнули. Так что с первого дня жизнь превратилась в исключительную малину. Мы приехали сюда, потому что захотелось быть здоровыми. На "военные мультики" было наложено негласное табу. Важно было не выбиваться из нормального ритма жизни и не избегать привычного круга общения. Я уже знал, что быстрее всего в себя приходят те, кто помогает другим людям, попавшим в похожую ситуацию. Поэтому для собственного курса лечения я выбрал этого парня.
Выглядел он очень худым. Одет был в скромный спортивный костюм, который вместе с джинсами составлял весь его гардероб. Впечатление изможденности усугублялось его кажущейся внешней неприступностью. Этот парень явно не смог объективно оценить свой бюджет на период отдыха, привезя сюда лишь остатки своей месячной зарплаты или пенсии. Пару раз я пробовал его угостить, подсаживаясь к нему, но он проявлял демонстративную независимость. Нередко такая манера общения свойственна тем, кто столкнулся с насмешками, незаслуженными упреками со стороны близких и любимых людей. Скорее всего, у него были свои причины стать "железным человеком", и в какой-то момент он решил начать жить мужественно и твердо.
Мне все же было несложно разговорить его. Как только выяснилось, что мы служили в одни годы в одной бригаде, я завалил его вопросами о вещах, которые трудно было не знать, если он действительно был там именно в то время. Его вялые, неуверенные ответы разочаровали, поселив во мне сомнения в его правдивости. Он помнил расположение части, знал некоторые подробности жизни бригады, но абсолютно не помнил людей, с которыми делил трудности службы. Видимо, в надежде хоть как-то оправдать передо мной свою странную забывчивость он начал рассказывать о своей жизни. Речь его была бессвязной, дикция оставляла желать лучшего.
Набравшись терпения, я все же слушал его обычный для таких, как мы, рассказ. В армии он был крепким парнем, но был ранен, и спустя несколько лет после ранения у него развилась странная болезнь. Он стал худеть, стали ухудшаться память, слух и зрение. Дальше — хуже: появились проблемы с правой ногой. Начались странные приступы болей в спине, после которых нога отказывала полностью. Он женился на женщине с ребенком. Мальчик не видит в нем отца, презирает его за слабость. Проблемы с головой не позволяют ему держаться на хорошо оплачиваемой работе. Сейчас он занимается ремонтом отечественных телевизоров, но заказов становится все меньше и меньше. Сюда он приехал с надеждой поправить здоровье.
Понимая проблему и пытаясь быть внимательным собеседником, я вежливо поинтересовался его ранением. Его ответ окончательно разочаровал меня. "Гранатометом в голову", — сказал он. Если бы я не знал, как выглядят люди, получившие подобное ранение, может, и поверил бы. Но он явно перегибал. Продолжая слушать его повествование о себе, я невольно стал наблюдать за соседним столиком, где сидели офицеры-вертолетчики. Прозвучавшее в их разговоре знакомое слово «Калат» заставило прислушаться.
"Когда мы туда прилетели, их уже вовсю окучивали из гранатометов. Танк и БТР уже горели. Мы только сделали пару заходов, как у них уже ранило ротного из гранатомета в голову. Они по «ромашке» кричат, требуют эвакуации. Я вниз посмотрел: по ним лупят, «коробочка» горит, а они там, как мыши, по кювету мечутся!" Я впервые услышал впечатления человека, со стороны наблюдавшего бой, в котором я участвовал: сравнение с мышами меня просто убило!
К полудню следующего дня мы попали в западню.
Получив приказ, наша группа в составе двух неполных взводов на трех машинах покинула район засадных действий и спустилась к бетонке. Нам предстояло идти головным дозором в сопровождении колонны с хлопком из Индии. Опережая колонну, мы двигались в компании с афганским танком, данным нам в усиление. Подразделение афганских коммандос было подкреплено четвертой ротой нашего батальона.
Ротный передал команду «стой». Мы остановились — в голове дозора танк, за ним наши три «коробочки». Впереди на дистанции пятьсот метров находился небольшой кишлак, разделенный бетонкой на две половины. Слева был арык, на левом фланге которого стояли две сушилки, справа — сад, обнесенный мощным дувалом. Бетонка упиралась во взорванный мост. Настораживала тишина.
Дозорная группа находилась на грейдере дороги. Слева наш маневр ограничивал крутой склон сопки, вплотную прижавшейся к полотну бетонки, справа — глубокий кювет, сразу за ним — глубокие овраги, уходящие под уклон к долине реки. Позиция была не из лучших. Ротный уже принял решение направить одну машину вперед, чтобы, продвинувшись по пологому склону сопки, занять господствующую позицию на вершине.
Но как только наш БТР подъехал к уступающему нам дорогу танку, справа из ближайшего оврага-трещины ударил гранатомет. Огненная струя пронзила броню между катков танка. Мгновенно сдетонировал боекомплект. Многотонная махина словно подпрыгнула на месте. Башня дернулась и медленно съехала набок. Столб пламени вырвался из открытого верхнего люка — пулеметчика, сидевшего в нем за установленным на башне ДШК, выбросило на бетонку. Тут же по нему, охваченному огнем, из правого кювета в упор ударила автоматная очередь.
Мне показалось, что полет танкиста длился бесконечно долго и в абсолютной тишине. Мир замер, наблюдая за торжеством смерти. Время перестало существовать. Возможно, из-за мощного притока в кровь дофамина, от количества которого и зависит наша объективная оценка времени, оно для нас словно остановилось. Все, что происходило вокруг, вдруг наполнилось собственным ритмом и начало жить своей жизнью. Фактически мир распался на множество осколков-событий, в каждом была пауза, чтобы тело успевало среагировать, а мозг — осознать происходящее…
…Из кювета медленно поднимается бородач в жилетке и спокойно дает короткую очередь по корчащемуся, объятому пламенем афганцу-танкисту. Справа, метрах в ста от нас, пользуясь нашим замешательством, четверо духов бегом несут через дорогу к оврагам безоткатное орудие. Слева от меня Душа пытается развязать вещмешок, набитый гранатами и запалами к ним. Его руки дрожат, губы крепко сжаты, взгляд устремлен на перебегающих дорогу духов. Он не замечает щелчков искрящих по бетонке пуль, бьющих рикошетом в его сторону. Я в растерянности стою, спрятавшись за броней нашего БТРа, — танк взорвался в пяти метрах от него. Я был на броне, когда взрывная волна качнула корпус машины, и этого оказалось достаточно для того, чтобы нас сдуло с нее, как ветром.
Только когда возле моей ноги из пробитого пулей колеса со свистом ударила тугая струя воздуха, мой мир ожил, проснулся, наполнившись хаосом знакомых звуков, и события снова закрутились с невероятной быстротой.
