А оккупанты перли ходко. Недолог час, и сюда нагрянут, в Осташево. А раз нагрянут, значит, и у них, нагрянувших, тоже загорится под ногами русская земля. И подожжет эту землю его мама. Мама? Одна? Пусть не одна, пусть вместе с другими, но другие, хоть и верные, все равно не так надежны, как он, ее сын. Только он в случае чего, не щадя себя, сможет защитить свою маму, партизанку и подпольщицу, а раз так, пусть знает, что он от нее ни на шаг!
— Я с тобой, — сказал Толя и отвернулся, боясь маминых глаз. Мама часто убеждала его не столько словами, сколько глазами.
— Пароль? — вдруг спросила мама. Толя, опешив, поднял голову: шутит она, что ли? Но мама смотрела строго и ждала ответа. Толя растерялся.
— Я… я не знаю… — сказал он, пожав плечами.
— Ну вот, — мама посмотрела на Анну Ильиничну, как бы приглашая ту в свидетельницы. — Не знает, а хочет со мной. — И к сыну: — Как же я приму тебя без пароля?
— Куда примешь? — схитрил Толя.
Но мама была начеку и не открылась, уйдя от прямого ответа.
— Куда ты сам хочешь, — сказала она и, сочтя, что игра «горячо-холодно» зашла слишком далеко, сердито умолкла. Но, видя, что сын обиженно нахмурился, сказала, оправдывая свою неуступчивость: — Ты пионер, а я коммунистка. Нас много, а дисциплина одна на всех. Хоть и называется по-разному. На твоем, детском, языке — пионерской, на моем, взрослом, — партийной. Тебе со мной нельзя! Не я не велю, дисциплина!
Но у Толи насчет дисциплины были свои соображения…
Осташево, больше деревянное, чем каменное, жило в последнее время без музыки, без песен.
И вдруг Осташево запело. Это было так удивительно, что жители пораскрывали окна и двери и во все глаза уставились на поющих. Их было не то четверо, не то пятеро, но с каждой минутой становилось все больше, потому что, шагая по улице, они то и дело останавливались возле какого-нибудь дома, и головастый крепыш, стриженный под бокс, в кепчонке, задранной на затылок, орал в любопытные окна:
— Володька, выходи строиться!..
И компания, подхватив новичка, шла дальше, распевая во все горло:
Вперед, заре навстречу,
Товарищи в борьбе!
Штыками и картечью
Проложим путь себе…
Наблюдающие неодобрительно переглядывались: кругом смертное время, а Тольке Шумову с пионерами неймется. У них, видишь ли, потешный час. И куда только этих неугомонов несет?
А неугомонов прямым ходом несло в военкомат.
Когда Толя открыл дверь с серебряной табличкой, на него обрушился водопад голосов. В комнате, перебивая друг друга, гудели мужчины в штатском, наседая на мужчин в военном. Шла мобилизация.
Толя протиснулся к столу, где шла самая горячая схватка, и тут же попал в поле зрения огромных, как колесные ободья, очков, сидящих на прямом, как штык, носе.
— Тебе чего, мальчик? — грубо спросил человек в очках, прервав дискуссию с каким-то железнодорожником. — Ну?
Человек, чувствовалось, устал, и Толя простил ему грубость.
— С командой!.. На фронт! — крикнул он в тон очкастому и замер, оглушенный собственной смелостью.
Очкастый беззвучно засмеялся и вдруг, озорно сверкнув глазами, скомандовал:
— Гони!
— Кого… гнать? — опешил Толя.
— Команду. Сюда, ко мне!
Толя привел ребят и удивился, что в комнате стало вдруг свободней. А это любопытство прижало собравшихся к стенам, и они, выглядывая друг у друга из-за плеч, с интересом следили за происходящим.
Толя построил ребят и представился:
— Командир Шумов!
— Смирно! — скомандовал очкастый. — Кругом! По домам и родным школам грызть гранит науки, шагом марш!..
…Осташево, прощаясь с летом, било поклоны наступающей осени. Гнуло перед грустной гостьей шеи яблоневых ветвей, бросало под ноги ковровые дорожки листопада, зажигало красные лампы рябин…
Осень хоть и красивое, но в то же время и самое тоскливое время года, пора умирания цветов, птичьих песен, солнечного тепла. Но в жизни Толи Шумова еще никогда не было такой тоскливой осени, как эта. Во-первых, пришла война. Во-вторых, что куда важнее первого, его не взяли на эту войну. Маму взяли, а его нет. По-своему, они, взрослые, конечно правы, война — не дело детей. Но где им, взрослым, знать другое, что он, Толя Шумов, давным-давно не чувствует себя ребенком. И Володя Колядов не чувствует, и все другие из их компании старшеклассников. А если этим взрослым на словах все равно ничего не докажешь, то они постараются доказать свою взрослость на деле — возьмут и сбегут на войну!
Но им не пришлось бежать из дома. Война сама пришла к ним в дом.
Его подняли среди ночи, постучав в окно. Он отпер дверь и, распахнув, отступил перед кожаным человеком. Сияла луна, и он, черный, прямо лоснился кожей, в которую был одет.
Человек знакомо, в кулак, покашлял, как всегда делал перед «беседой по душам», и Толя узнал: директор Назаров. Но что ему, директору школы, понадобилось от него среди ночи, и почему он весь такой «кожаный», в фуражке со звездой и с пистолетом на боку?
Проверил светомаскировку и включил лампочку. Электричество ударило директору в лицо и исчертило его крупными мазками теней от носа, бровей и губ.
Он не сразу сказал, зачем пришел. Походил, хрустя половицами, поприглядывался к Толе, как покупщик, и вдруг спросил, кого, кроме себя, он, Толя Шумов, может рекомендовать в истребительный батальон.
Сердце у Толи отчаянно забилось. Наконец и ему улыбнулось боевое счастье! В истребительный батальон! На фронт! Куда же еще, раз батальон истребительный? Кого же еще, кроме фашистов, пошлют их истреблять? А директор Назаров… Даже не спросил, согласен он, Толя, или нет? Наверняка знал, что согласен!
Толя с благодарностью посмотрел на ночного гостя. Хорошо, черт возьми, жить, зная, что есть люди, которые верят тебе, как себе, и надеются на тебя, как на каменную стену. Ну что ж, в нем еще никто не ошибался — ни школа, ни пионерская дружина. Не ошибется и истребительный батальон!
Почувствовав, что занесся, Толя мысленно одернул себя: воображала несчастный, о других подумай! И стал вслух припоминать, кого мог с чистой совестью рекомендовать директору Назарову. Назвал, не задумываясь, Володю Колядова, назвал, подумав, других, в том числе и Пашу Меева. Он хоть и подражала, да что за беда, не чужого голоса эхо, а своего!
Назвав, спросил:
— Когда выступать?
Директор Назаров горько усмехнулся:
— Ты, я вижу, на фронт собрался?
— Ясно. А куда же еще? — спросил Толя.
— На фронт… На фронт… — кивнул звездой директор Назаров. — Только фронт, тебя не дождавшись, сам к тебе пожаловал.
Толя, услышав, собрался в комок, как еж перед бедой.
— Фронт? Это мы будем держать фронт? — спросил он.
— Будем, если понадобится… — ответил директор Назаров.
— А командир кто? — спросил Толя.
— Командир — я! — сказал директор Назаров.
— Вы? — Толя с усмешкой, как на фокусника, уличенного в обмане, посмотрел на директора Назарова. Штатский директор, всю жизнь воевавший с двойками, вдруг командир истребительного батальона?..
Директор Назаров, уловив усмешку, не обиделся. На Толином месте он и сам бы усмехнулся. Командир батальона… Да еще истребительного! В райкоме ему так и сказали: «На безрыбье и рак рыба. Оно хоть и грубо, да верно. Принимай, Назаров, батальон!»
Он, правда, не сразу сдался. «Из меня, — сказал, — военный, как…» И задумался, подыскивая сравнение… Но ему не дали додумать. «Знаем, — сказали, — какой из тебя военный… Но когда горит дом, не в диплом смотрят — пожарный ты или нет? — а в партбилет. Раз коммунист, значит, перед врагом не отступишь».
И директор Назаров больше не спорил. Вооружился наганом и пошел по Осташеву собирать батальон. Весь день ходил и, как химик, испытывал сердца осташевцев на лакмусовую бумажку любви к Родине. Те, кто дышал этой любовью, как воздухом, без которого нет жизни, шли в батальон не задумываясь. Тех, кто, задумавшись, начинал торговаться со своей совестью, директор Назаров сам не брал.
Но неприятным в вербовке было не только это. Еще и то, что вербуемые исподтишка посматривали на своего будущего командира скептически: а не заведет ли он свое войско туда, куда Макар телят не гонял? Вот и этот ученик Шумов: «Вы?» — и удивился. Ну что ему ответить?
— Я! — сказал директор Назаров Шумову и, по-мальчишечьи фасоня, похлопал по кобуре нагана. — Убедил?
— Да, — сказал Толя. — А я… а мы?.. — И осекся, усомнившись в том, что ему, пионеру, так вот запросто могут доверить боевое оружие. Потом, может быть, когда обучат… И вдруг услышал такое, отчего ему тут же захотелось кинуться за директором Назаровым в огонь и воду.
— Завтра, — сказал директор Назаров, — получишь такой же наган. Я уже выписал. А сейчас — спать. Утром — ко мне, в школу. Всей командой…
