Вначале все шло как будто хорошо. Я уже дал распоряжение комбату Калинину подготовиться к захвату железнодорожного моста через реку Тура, а Кочеткову, который командовал 2-м батальоном, и начальнику артиллерии начать демонстрацию по фронту, что они не замедлили сделать, открыв артиллерийскую и ружейно-пулеметную стрельбу. Когда пальба была уже в полном разгаре, я услышал тревожный голос Пустарнака: он докладывал комбригу, что полк его внезапно наткнулся на сильную засаду противника и, потеряв много убитыми и ранеными, рассеялся по лесу. Оставшиеся бойцы, озлобленные неудачей, пытались выместить свой гнев на командире полка и крепко его поколотили. Выслушав донесение Пустарнака, комбриг пришел в ярость и начал награждать своего приятеля разными крепкими словечками. Услышав эту брань, я не выдержал и вмешался в разговор.
— Продолжать ли демонстрировать нам наступление? — спросил я комбрига.
Он смачно выругался и ничего не ответил.
«Волынцы» в это время уже начали наступление по тракту, пустив вперед бронемашину. Не знаю, потому ли, что они плохо разведали дорогу, или оттого, что было очень темно, но бронемашина заехала в придорожную канаву и свалилась вблизи окопов противника. Фомин сообщил об этом комбригу. Тот вновь разразился потоками брани и потребовал, чтобы «волынцы» вытащили бронемашину и продолжали наступать.
«Волынцы» после этого долго молчали: видимо, пытались спасти бронемашину, и, только когда совсем стало светло, Фомин сообщил, что возле броневика полегло много «волынцев», но спасти его не удалось.
К вечеру белые перешли в контрнаступление против «волынцев» и, использовав против них тот же броневик, немного потеснили Волынский полк. Это поставило под удар наш левый фланг. Правый наш фланг уже был оголен, так как полк Пустарнака отступил еще ночью. Положение «горцев» стало критическим. Я запросил штаб бригады, что думает командование о судьбе Горного полка. Комбриг упорно молчал. Тогда я попросил к телефону комбрига 3 Вырышева и спросил его, какое будет распоряжение. Вырышев пытался сослаться на то, что он не руководит операцией. Тогда я, теряя терпение, закричал:
— Надо же спасать положение, и за участок бригады отвечаете вы, а не комбриг 2.
После этого Вырышев нехотя дал согласие отвести «горцев» до станции Ванюшино, чтобы вывести из-под удара наш полк и выровнять фронт бригады.
Не успели мы как следует занять новую позицию у станции Ванюшино, как к нам прибыл отдельный паровоз. На нем приехал сотрудник особого отдела 2-й бригады. Приехавший разыскал меня и заявил:
— Вас, товарищ Пичугов, сейчас же просят явиться в штаб бригады.
Мне показалось немного странным, что меня вызвали не по телефону, а послали нарочного. Передав временно командование своему помощнику Моргунову и сделав кой-какие указания, я отправился на том же паровозе в штаб бригады.
Прибыв на станцию Выя, я, не заходя в штаб полка, поспешил в штаб бригады. Когда вошел в вагон, там сидели два комбрига — Вырышев и Крюков. Вырышев как-то сразу смутился, глаза его стали круглыми и забегали во все стороны. Комбриг 2 имел хищный вид, глаза его блестели, казалось, что он нашел жертву.
— На каком основании, — заносчиво начал он, обращаясь ко мне, — вы оставили позицию под Верхотурьем и отступили на станцию Ванюшино?
Я недоуменно взглянул на своего комбрига, он покраснел и отвернулся. Я не вытерпел столь наглого вопроса и тоже вызывающе ответил:
— На том самом, на каком вы провалили вашу нелепую операцию под Верхотурьем, погубив при этом несколько десятков наших лучших людей.
— Молчать! — закричал он, краснея от злости. — Вы арестованы, немедленно сдайте оружие.
— Вы мне его не давали, — сказал я, невольно протянув руку к кобуре, но в это время на меня сзади навалились два дюжих парня, вырвали наган и скрутили руки.
— Увести! — повелительно сказал комбриг 2.
И меня посадили в товарный вагон с решетками. У вагона слышен был скрип снега — это ходил часовой. Меня тревожило, что никто не знает о моем аресте. На позиции считают, что я в штабе бригады, а в штабе полка полагают, что я на позиции. «Как дать знать хотя бы в штаб полка?» — думал я.
Попытался уговорить часового, но он оказался непреклонным. Оставалось только одно — ждать.
Поздно вечером, лежа на холодном полу вагона, я услышал какой-то шорох. Потом раздался тихий стук в стенку. Я догадался, что это кто-то из моих друзей. Подполз тихо к стенке и стал прислушиваться. Стук повторился. Потом услышал шепот в щель тыловой двери:
— Держись, мы сделаем все, чтобы спасти тебя.
По голосу я узнал, что это был комиссар полка Бульковский. Волнуясь от радости, я сказал ему, что хорошо бы послать кого-нибудь в штаб дивизии к Васильеву и настоять, чтобы меня затребовали в дивизию.
— Хорошо, мы это сделаем, но и без дивизии в обиду тебя не дадим. В полку все возмущаются, и они побоятся с тобой расправиться.
Как потом я узнал, дело было действительно сфабриковано. Меня обвинили в том, что я не хотел подчиниться комбригу 2 и игнорировал его приказы о наступлении, поэтому, дескать, наступление сорвалось. В довершение всего мне ставилось в вину, что я самовольно совершил отход на новую позицию к станции Ванюшино.
Бригадная комиссия под давлением комбрига 2 вынесла решение:
«Расстрелять Пичугова и просить начдива дать санкцию на расстрел».
Но Васильев в это время меня уже знал хорошо и, видимо, усомнился в подлинности этого дела. На запрос комбрига он ответил коротко:
«Приговор в исполнение не приводить, Пичугова и дело направить в штадив».
Пока шли эти переговоры, прошло еще немногим больше полусуток. Режим моего содержания не изменился, меня по-прежнему держали под арестом. Вызывали еще один раз в бригадную следственную комиссию, где мне зачитали мои «преступления» и потребовали, чтобы я их подписал. Я категорически отказался. Вечером меня отправили на станцию Бисер, где размещался в это время штаб дивизии.
Ехал я в товарном вагоне под конвоем пяти человек. Зачем нужен был такой большой конвой, я не мог понять.
От станции Выя до станции Бисер расстояние не так велико, но ехали мы около двух суток.
За это время, как я узнал потом, на станцию Выя, в штаб бригады, из 1-го Горного полка прибыла делегация человек в пятьдесят с требованием немедленно освободить командира полка. Когда делегатам сказали, что командира полка нет, что он отправлен в штаб дивизии, они не поверили и потребовали немедленного моего освобождения, заявив при этом, что в противном случае они перевернут вверх колесами штабные вагоны. Комбриг 2 перепугался и сообщил в штаб дивизии, что 1-й Горный полк бунтует. Комиссар дивизии Мрачковский, не разобравшись в чем дело, тут же дал телеграфное распоряжение: весь командный состав полка арестовать, а бойцов раскассировать по другим полкам. Чем была вызвана такая странная поспешность, не знаю.
Когда я, освобожденный за отсутствием состава преступления дивизионной следственной комиссией, явился к начдиву Васильеву, он сообщил мне, что 1-й Горный полк расформирован.
— За что? — спросил я его, еле сдерживая волнение.
— За бунт, который он учинил после твоего ареста.
— Это такая же клевета, Макар Васильевич, — горячился я, — какую пытались возвести на меня.
Он молчал.
— Не сумели уничтожить командира, так уничтожим полк, — с болью и горечью произнес я.
— В твоем деле дивизионная комиссия ничего не нашла, — сказал после некоторого молчания Васильев. — Комбриг 2 погорячился. По существу надо бы его привлечь к ответственности, но сейчас не такое время, нам нужен каждый человек, тем более комбриг. Ты, Степан, поезжай пока в запасный полк. — Он впервые назвал меня по имени и этим хотел, видимо, показать свое дружеское и сочувственное отношение ко мне. — Запасный полк находится сейчас в Чусовой. Отдохни там, потом дело тебе найдем.
— Обидно за «горцев», — сказал я. Сколько там прекрасных людей, преданных революции, а их облили грязью.
— Ну, ладно, успокойся. Мне тоже неприятно. Меня самого ввели в заблуждение. Поезжай в Чусовую, возьми с собой Катю, она хороший друг и товарищ; благодари ее, она первая поняла все и встала на твою защиту. Не будь ее, мы могли бы не разобраться и тебя бы не было уже с нами. Она так горячо и убедительно доказывала, что ты не виноват, что камень и тот бы подался, — шутя закончил Васильев.
В санитарном вагоне я отыскал мою спасительницу Катюшу. Она обрадовалась, увидев меня на свободе, и угостила чаем. Фруктовый чай из земляники был так приятен и сладок, а кусочек селедки и небольшой ломтик овсяного хлеба, который ей удалось где-то достать, были дороже самых изысканных блюд.
Вечером с попутным поездом мы уехали в Чусовую, в запасный полк, командиром которого был А. Ф. Зеленцов.
