Тех двоих, которые били меня, он в такси не взял. По словам Жука, оба так озверели, что он, Жук, вынужден был под конец даже вступиться за меня.
— Не то бы тебя там и пришили, — закончил он торжественно.
— Кто были эти двое? — спросил я.
Он сказал, вспомнил двух «добрых молодцев».
Таков был Боксер. По одному из паспортов Георгий Анисимович Гладков, зубной техник. Матерый волк, не любивший тех волчат, которые показывают зубы. Сколько раз за всю жизнь приходилось ему смирять подобные бунты, и кто знает, сколько бунтарей было спущено его подручными в Москву-реку, Яузу или просто в городскую канализацию?
* * *
От вокзала до квартиры Гладкова я ехал в такси. Хмурый шофер, по-моему, не столько смотрел на дорогу, сколько через зеркальце на меня. Этот взгляд мне был знаком. Так смотрят на нас милиционеры, дворники, сторожа и кассиры — все те, кому часто приходится иметь дело со шпаной. С таким водителем, как этот, ехать было опасно. Он мог подрулить к любому отделению милиции. В другое время я, конечно бы, вылез из машины, но сейчас мне необходимо было торопиться.
— Прибавь скорость, друг! — попросил я. — Заплачу вдвое.
Он ответил, не оборачиваясь:
— Не торопись на тот свет, там кабаков нет, — но скорость все-таки прибавил.
На углу Шереметьевской и 1-го проезда Марьиной Рощи я расплатился и вышел из машины. Было раннее утро воскресного дня. В дымном мареве над Москвой поднималось солнце. На улице появились первые прохожие.
В то время Марьина Роща была едва ли не самым заброшенным уголком старой Москвы. Много лет не ремонтированные дома, обвалившаяся штукатурка, почерневшие стены двухэтажных деревянных домов с фантастической плотностью населения на один квадратный метр. Сразу после войны сюда хлынул мощный поток жителей ближайших деревень, в котором коренные жители растворились без остатка. Деревня привезла свою культуру и свои привычки. В праздники здесь играли на трехрядке и дробили «елецкого». В одном из таких домов и жил Гладков.
Подходя к подъезду, я вспомнил свой первый приезд сюда и с удивлением заметил, что это было всего каких-то пять-шесть лет назад. А ведь мне казалось, что прошла вечность. Всего лишь пять лет понадобилось «дяде», чтобы сделать из меня профессионального вора. Пять лет! Я шел сейчас по той же самой мостовой, и каблуки моих ботинок оглушительно выстукивали в такт моим мыслям: пять лет, пять лет, пять лет…
При дневном свете этот дом показался мне еще более мрачным и угрюмым. Стены его покосились, парадное крыльцо вросло в землю, и поэтому одна половина двери не открывалась вовсе. Вторая — наоборот, не могла закрыться. Два его таких же древних соседа были снесены. На их месте темнели котлованы. Пройдет совсем немного времени и здесь вырастут совсем другие дома — многоэтажные, просторные, светлые. Не будет больше страшных общественных кухонь с керосинным чадом, площадной брани хозяек, вони общественных уборных и загаженных лестниц! Ах, скорей бы все это приходило! Жаль только, что вместе с домом бульдозер не сотрет с лица земли самого Георгия Анисимовича!
Наш условный стук похож на букву «р» азбуки Морзе. Но почему мне приходится повторить его трижды?
— Чего тебе? — это Валерка.
Сквозь щель я слышу только его голос, потому что в прихожей темно.
— Мне нужен Георгий Анисимович.
— Его нет! — дверь готова захлопнуться, но носок моего ботинка был уже в щели.
— Волк, мотай отсюда пока цел! — советует Валерка.
— Мне нужен зубной техник Гладков, — говорю я и просовываю в дверь весь ботинок.
Валерка пихает его обратно, и некоторое время между нами происходит молчаливая возня. Неожиданно дверь отворяется. Меня пропускают в прихожую. Привыкнув к темноте, я скорее чувствую, чем вижу, что Валерка здесь не один. За дверью еще кто-то.
— Чего тебе? — снова спрашивает Жук.
— Мне два слова сказать…
— Говори! — голос Георгия Анисимовича не из-за двери, а с противоположной стороны.
Кто-то жарко дышит в затылок. От волнения у меня дрожат колени.
— Я с Лесной.
— От легавых?
— Голубка велела кое-что передать…
Долгая пауза. По-прежнему дышат в затылок. Потом Гладков отворяет дверь в соседнюю комнату. Но он еще не уверен…
— А может, ты свистишь, Волк? Может, никто тебя не посылал?
Я делаю вид, что обиделся.
— Подумаешь, могу и уйти! Только она говорила насчет каких-то «рыжиков», что в саду закопаны…
Он толкает меня в комнату и захлопывает дверь.
— Чего орешь?
Сунув руки в карманы, он некоторое время ходит по комнате. Сейчас она похожа на склад, в котором только что произвели очередную ревизию. Но это не просто ревизия. Боксер собрался «рвать когти».
Он нервничает. Валерка сунулся было в дверь, но получив затрещину, скрылся. Наконец, он со злобой пинает ногой какой-то узел и подходит ко мне.
— Вообще-то тебя надо бы пришить. Заслужил, паскуда! Ну да ладно, живи пока. Давай выкладывай!
— А чего выкладывать? У меня, как у латыша…
— Где золото?
— Под яблоней.
— Под какой яблоней?
— Под третьей от левого угла терраски. Пять четвертей к востоку…
— Каких четвертей? К какому востоку? Слушай, Волк… Хочешь я сейчас из тебя семерых козлят сделаю?
— Да чего вы пристали? — крикнул я, отбегая от него к окну. — За что купил, за то и продаю! Сказано — под третьей яблоней от левого угла терраски пять четвертей к западу…
— К востоку или к западу?
— К западу. То есть к востоку, кажется. Забыл.
Он стоял, не сводя с меня глаз.
— Что она еще сказала?
— Сказала: «Мне теперь все равно не жить. Разделите промеж собой. И Ивана Ивановича не обидьте, и Васе на лечение уделите, сволочи, головорезы проклятые»…
Его глаза сделались круглыми.
— Ты что, спятил?
— Нет.
— Где ты видел Голубку в последний раз?
— В заначке над кухней.
По-видимому, это место было ему знакомо. Боксер задумался. Вот сейчас он скажет: «Мы уедем, потом вернемся, а ты пока стереги квартиру». Но он сказал совсем другое;
— Поедешь с нами. И не вздумай бегать. Пристрелю, как собаку.
В мои планы уходить отсюда совсем не входило. Письма были где-то здесь.
— Я никуда с вами не поезду!
Он неожиданно согласился:
— Как хочешь. Только что ты здесь будешь делать?
Момент развязки приближался со скоростью курьерского поезда.
— Искать письма, — ответил я, стараясь смотреть ему прямо в глаза.
Но он не смутился:
— Какие письма?
— Мои письма, которые ты забирал на почте!
Он устало провел рукой по лицу.
— Ах вот что… Плюнь на них, Волчонок. Они не стоят того, чтобы мы с тобой ссорились. В самом деле, поедем с нами! Не бойся, я давно все простил…
— Мне нужны письма! Мои письма! Слышишь?
Он снова устало прикрыл глаза и погладил пальцем веки.
— Их нет у меня, Волчонок. Да они тебе и не нужны. Поедем!
— Отдай письма! — крикнул я.
На улице засигналила машина. Георгий Анисимович сказал, глядя в окно:
— Идиот! Зачем он сигналит? Впрочем, теперь все равно.
Он повернулся ко мне спиной и поднял с полу небольшой кожаный саквояж. Никогда еще я не видел Георгия Анисимовича таким старым. Плечи его больше не казались мощными, руки висели плетьми, и ему стоило больших усилий, чтобы поднять хотя бы одну из них. Борцовская шея морщинилась у самого воротника, ноги при ходьбе шаркали по полу. Он с трудом доплелся до знакомого мне буфета из красного дерева, открыл дверцу, достал бутылку коньяка, неторопливо налил в стакан и залпом выпил.
— Письма! — сказал я, теряя терпение.
Он покачал головой и вдруг добродушно, по-стариковски, погрозил мне пальцем:
— Не-е-е хорошо-о-о! Обманывать нехорошо-о-о… Матрена не могла сказать тебе, где золото, потому что она не знает! Нехорошо-о-о-о, Стась… Кстати, о знаменитом сыщике Шерлоке Холмсе я тоже читал, — он налил еще стакан и залпом выпил. — Но я тебе и это простил. Едем!
Постепенно спина его выпрямилась, на лице появился румянец, движения стали энергичнее…
— Письма! — сказал я. — В последний раз спрашиваю! Отдашь?
Он усмехнулся и вылил остатки коньяка в стакан. Эта усмешка решила все. Я выхватил браунинг:
— Считаю до трех: раз… два…
Он размахнулся и кинул в меня бутылкой. За моей спиной посыпались оконные стекла. Лицо Георгия Анисимовича пылало яростью.
— Щенок! На кого руку поднимаешь?! Думаешь, не знаю, кому служишь?! — он схватил со столика бронзовую статуэтку и запустил ею в меня.
— …три! — я дважды нажал спусковой крючок.
Георгий Анисимович рухнул на колени, потом опрокинулся на спину.
В ту же секунду в комнату вбежал шофер Коля. Я выстрелил и в него, но промахнулся. Дело в том, что из браунинга я стрелял впервые в жизни. Коля сделал огромный прыжок, сшиб меня с ног и вырвал из рук оружие. Но вместо того, чтобы убить меня, он нагнулся над Боксером и вдруг сказал:
