— Вам не расследовать, а действовать надо. Мне нужны результаты. Хайль Гитлер! — И генерал подтолкнул Брама к выходу.
Дальнобойная артиллерия разбила деревню до основания. Крыши многих домов провалились, стены рухнули, и лишь печные трубы одиноко торчали среди развалин. Болтались оборванные телефонные провода. Временами клочья облаков наплывали на полную луну. Всё вокруг казалось призрачным. Снег блестел, ветви деревьев едва раскачивались. В такие минуты часовые на постах внимательнее вглядывались в темноту, но на передовой было почти тихо.
Мотор машины заработал, выбросил из выхлопной трубы облачко сизого дыма. При включении первой скорости в коробке передач послышался скрежет. Юрию Григорьеву это подействовало на нервы. Он прибавил газу, отчего джип сразу же побежал резвее. Подъехав к разрушенной хижине, что находилась неподалёку от бункера, в котором помещался коммутатор, Юрий резко нажал на педаль тормоза. Зина, сидевшая на заднем сиденье, чуть не упала.
Юрии бросил взгляд в её сторону и уловил насмешливые искорки в глазах девушки. Он заметил, как дрогнули уголки её губ. Свернув в сторону, Юрий увеличил скорость и скоро выехал на большую дорогу, которая проходила по окраине села Трояны. Потом он повернул на северо-восток и дал полный газ. Машина мчалась по обледенелой дороге.
Сидевшие в машине молчали. Проехав несколько километров, Григорьев сбавил скорость и, свернув с дороги, не без труда повёл машину через засыпанный снегом кустарник, поднимая за собой облако снежной пыли.
Григорьев посмотрел в зеркальце заднего обзора и увидел, что стена леса за его спиной плотно сомкнулась. Лупа ярко освещала всё вокруг.
Юрий выключил мотор. Все молча переглянулись, но никто даже не пошевельнулся.
Вот уже несколько дней Григорьев не переставая думал о задании, которое он получил. Оно заключалось в освобождении товарищей Хельгерта и Шнелингера.
Под вечер Иван Добрушкин пришёл в бункер к Юрию и внёс несколько разумных предложений по проведению предстоящей операции. Прощаясь, он отпустил какую-то шутку, а когда дошёл до выхода, занавешенного плащ-палаткой, остановился и, обернувшись, сказал:
— Ах да, чуть не забыл… — Он достал из фуражки маленькую, тщательно сложенную бумажку. — Это тебе от Зины. — И вышел, не дожидаясь ответа.
В записке было написано: «Мне нужно поговорить с тобой. Ровно в 22.00 будь у хижины, что рядом с коммутатором. ЗБ». И больше ничего.
И вот Зина уже сидит рядом с ним. Всё получилось как-то само собой: они встретились, как всегда, на условленном месте, где встретятся и завтра, и послезавтра. И будут без устали говорить о своей любви.
Он осторожно снял с головы Зины пилотку и еле слышно произнёс:
— Я так люблю гладить твои волосы.
— Гладь, сколько тебе захочется.
До него вдруг дошла вся сложность этого вечера, который он никогда не забудет.
Зина тоже задумалась, лоб её прорезали морщины.
— Я почти ничего о тебе не знаю… Ни о твоём прошлом, ни о том, о чём ты сейчас думаешь.
Он заглянул ей в глаза:
— Я уверен, мы оба думаем об одном и том же.
— Я думаю о нашей любви, Юрий, но ведь война ещё не кончилась.
— Кому ты это говоришь…
— Разве воина требует от нас другой морали?
На лица обоих сразу же набежала тень озабоченности.
— А разве во время войны запрещается любить?
— Я не думаю, что Тарасенко одобрит наши взаимоотношения, когда узнает об этом… Возьмёт да и переведёт одного из нас в другую часть. Для него борьба против врага — превыше всего.
Лицо девушки вплотную приблизилось к лицу Юрия. Он нежно погладил своей загрубевшей ладонью её щёки.
— Тарасенко, безусловно, хорошо разбирается в военных и политических вопросах…
Зина прижалась к нему. Юрий почувствовал тепло её тела.
— Любовь сильнее всего, — шепнул он. — Наша любовь, Зина…
Юрий впервые в жизни говорил девушке такие слова. Раньше слова «я люблю тебя» казались ему неестественными, какими-то театральными. А сейчас они сами сорвались с его губ.
— Островский сказал, что жизнь даётся человеку один раз и прожить её нужно так, чтобы не было стыдно за прожитые годы… Я не цитирую, но почти точно…
Юрий обнял девушку за плечи, прижал её к себе.
— Я люблю тебя больше всего на свете, — прошептала Зина.
Они даже забыли о морозе, а он тем временем покалывал их щёки. Обоих их пугала неизвестность.
Со стороны передовой доносился приглушённый рокот артиллерийской канонады.
— Хорошо бы сейчас очутиться в Сухуми, ну хотя бы на несколько часов… — начала Зина и замолчала.
На следующее утро Юрий Григорьев спустился в бункер, где размещался коммутатор. Работало несколько раций.
— Тридцать пятый, как слышите меня? — запрашивала одна из радисток.
Юрий подошёл к Зине и остановился за её спиной. Девушка работала быстро: её движения были точными и ловкими. По щекам её разлился слабый румянец. Юрию снова захотелось погладить Зину по волосам.
Зина Бунинская родилась в Киеве в двадцать четвёртом году. Выучилась на учительницу, потом перешла на комсомольскую работу. Как только началась война, она добровольно ушла в Советскую Армию…
Зина неожиданно и быстро обернулась. Глаза её радостно блеснули.
— А я тебя ждала…
Обхватив её лицо ладонями, он поцеловал её в губы, а сам невольно подумал: «Такая красивая девушка любит меня, и я её люблю…»
В этот момент рация заработала. Вызывала разведгруппа, действующая по ту сторону фронта.
Зина склонилась над аппаратом и быстро записала то, что ей передали, а затем в свою очередь передала текст закодированной радиограммы в штаб. При этом чувствовалось, как она волнуется. Собственно говоря, такое волнение охватывало всех, кто принимал радиограммы с той стороны, от товарищей, которых на каждом шагу подстерегала смерть.
Передав радиограмму, Зина снова повернулась к Юрию:
— Придёт день, когда мы будем только вдвоём.
Юрий кивнул, а затем сказал:
— А до этого мы должны вызволить наших товарищей, то есть выполнить полученный приказ. Дело это совсем не лёгкое.
— Я знаю, — не сказала, а, скорее, выдохнула Зина, и на её лице снова появилось выражение озабоченности и страха. Так было всегда, когда Юрий уходил на выполнение очередного задания. Она обвила его шею руками и зашептала: — Скоро война кончится. Почему бы нам уже сейчас не сделать так, чтобы мы больше не расставались. — Она поцеловала Юрия в губы. — А ещё я хочу, чтобы у меня были дети, много-много детей. И пусть все они будут похожи на тебя.
— Зиночка, дорогая! Да я тебя просто не узнаю! — с нежностью воскликнул он.
— Ты меня ещё не знаешь! Придёт время, и ты ещё раскаешься, что связал свою судьбу со мной!
— Глупышка ты моя! Какая ты у меня красивая! Я тебя никогда и никуда не отпущу. Пусть штабные «сухари» сколько угодно мне объясняют, что здесь не место и не время для любви, я от своего не отступлюсь. Оттого, что мы вместе будем, общее дело не только не пострадает, но даже выиграет.
Юрию казалось, что часы на его руке тикают слишком быстро и громко, напоминая ему о полученном задании.
— Зина, — тихо проговорил он, — через час мы уезжаем.
Зина полезла в карман гимнастёрки и достала оттуда монету.
— Посмотри, что у меня есть.
Это была первая советская копейка. В ней была пробита маленькая дырочка, чтобы её можно было носить на шее как амулет.
— Мне её дали, как только я пошла в школу. С тех пор я с ней не расстаюсь. Возьми!
В нерешительности Юрий взял монету и долго разглядывал её.
— Она принесёт тебе счастье.
— Милая Зиночка, я уверен, что через несколько дней мы с тобой обязательно встретимся. — И, наклонившись к уху девушки, он зашептал: — А самое большое счастье для меня — эти минуты с тобой…
Девушка покраснела и сказала:
— Береги себя. — На глазах её появились слёзы.
— Ты должен держать руку на уровне лба, вот так, — поучал Фаренкрог Юрия Григорьева, переодетого в форму обер-ефрейтора вермахта.
— Слушаюсь, господин хауптман! — по-немецки ответил Юрий, которому плохо удавался звук «х».
— В двадцать часов построение. Понятно? — спросил Фаренкрог.
— Слушаюсь, господин капитан! — повторил он ещё раз.
— Вот теперь уже лучше.
Григорьев достал из чемодана рацию и поставил на стол так, чтобы её каждую минуту можно было спрятать. Надев наушники, он взялся за ключ и вышел на приём. Начал набрасывать на листке бумаги ряды цифр, а затем сам перешёл на передачу. Закончив передачу, убрал рацию в чемодан и задвинул его под кровать. Вытер пот с лица.
— Сегодня вечером они пройдут здесь. — Григорьев посмотрел на Фаренкрога. — Ровно в двадцать часов.
