Дрожащими пальцами он погладил ее пожелтевшее личико и попытался заговорить с ней:
— Как тебя звать, скажи, девочка. Не капризничай.
— Зиночка, скажи. Это хорошие дяди… — попросил Бектемир.
Он опустил девочку на землю и коротко рассказал, как нашел Зину.
— Рядом с убитой матерью, — глухо заключил Бектемир.
Бойцы вспомнили оставшихся в далеких семьях своих детей. Высокий, с перевязанной рукой солдат сказал:
— Мои, сразу трое, в первый же день войны погибли. В первый же день.
Бектемир непонимающе посмотрел на солдата, но тот пояснил:
— Первые бомбы Гитлер послал на нас, браток. Прибежал я из военкомата, не могу найти свою улицу — кирпич, железо, дым, огонь. Как после этого не сошел с ума — не знаю…
— Друг, разве у одного тебя несчастье?! — посочувствовал Бектемир. — Все погрузились в реку печали…
Бойцы обращались между собой по-дружески. Только маленького, худого, легко одетого они называли почтительно: "товарищ майор"..
Он держался более серьёзно, и, хотя не командовал, а, казалось, просто советовал, к нему прислушивались, его приказы выполняли.
Бектемир тоже обратился:
— Товарищ майор, не помрет ли она? Нежная, неокрепшая.
— Ничего. Вытерпит. От русского корня идет, — ответил майор. — Будет дочерью полка. Ну, отправились, товарищи, дальше.
Девочка ни к кому не захотела идти на руки, кроме Бектемира.
Бойцы посмеялись:
— Так ты любишь бородатую маму?
— Вот так подружились!
— Теперь с дочкой будешь, солдат.
Дождь то шел струями, то прекращался. Холодный ветер наполнял лес шумом, бесился, срывал листья.
Грязные, легко одетые люди шли, задыхаясь.
Всех давили голод и усталость. Только Бектемир сейчас чувствовал себя лучше, будто прибавилось сил. Теперь душа его была спокойна — рядом люди, друзья.
Куда идут они, верный ли путь, безопасный ли — он не думал. Важно, что вместе, что их несколько человек.
Бектемир искренне волновался за манора, который, поеживаясь от ветра, шел, прихрамывая, покачиваясь от усталости.
Бектемир шепотом обратился к бойцу с книгой за ремнем. Этот боец казался самым молодым и жизнерадостным среди всех.
— Командиру надо дать шинель, пусть возьмет мою.
Тот покачал головой:
— Не возьмет. Упрямый человек. Тяжесть от нее, говорит.
— Это ваш командир?
— Нет. Три дня назад, вот как с тобой, с ним встретился. Удалось ему бежать из немецкого плена.
Бектемиру все стало ясно. Однажды, когда Дубов был в разведке, он вот так же нашел в овраге полуживого лейтенанта и притащил его на плечах.
Через несколько часов присели отдохнуть. Все молчали. Дремали полулежа или склонив голову на колени.
Иногда девочка всхлипывала и снова слабо закрывала глаза.
Дождь прекратился. Только ветер ронял с деревьев холодные капли. Прошло довольно много времени… Молодой боец встал и обратился к майору:
— Похоже, что заночуем здесь. А что, если я все-таки разузнаю, нет ли поблизости деревни? Чувствую по запаху, что есть.
— Если уж по запаху, то разузнай, — устало улыбнулся майор. — Только далеко не отходи. — И майор снова закрыл глаза.
— Постой, и я пойду, — поднялся Бектемир, — Как, вы думаете, товарищ майор, нужно не забывать и о животе. Если ничего не найдем, девочке совсем будет плохо.
— Если ничего не найдем пожевать, завтра мы и сами головы от земли не оторвем… — Молодой боец решительно встал. — Девочка будет без тебя плакать. Ты не ходи. Дай винтовку, если она исправна.
— В порядке, — Бектемир рукавом провел по затвору. — Берег ее.
Боец ушел.
Майору совсем стало плохо, он начал бредить. Его уложили на ветки, накрыли шинелью Бектемира.
Темнота в лесу внезапно сгустилась, стало еще холодней. Решили разжечь костер.
Но довольно трудно было "выжать" огонь из зажигалки. Когда все уже потеряли надежду, неожиданно, как в чудесной сказке, сверкнул огонек.
Обрадованные бойцы уселись вокруг костра.
— Что-то нашего Глухова нет.
— Как бы не нарвался на фрица.
— Придет. Парень отчаянный.
Порой майор внезапно поднимал голову, в бреду называл незнакомые фамилии.
Солдаты замолкали.
В небе глухо, словно жужжание ос в глиняном сосуде, раздавался однообразный гул самолетов. Они несли на своих крыльях пожар и смерть, несли все дальше и дальше в глубь страны.
Гул постепенно замирал. Изредка бойцы подбрасывали в огонь сухие ветки.
Когда начало светать, майор поднялся. Взглянув на шинель, он с упреком сказал Бектемиру:
— Спасибо. Но не забывай о собственном здоровье. Ночью, наверное, сам промерз.
— Нет, костер же горел. Тепло было.
— А, знаю узбеков, — Вы же выросли под щедрым солнцем, — Майор протянул костлявые руки к огню. — Источник этого огня — тоже солнце. Деревья принимают тепло от солнца. И когда горят, возвращают тепло людям. Понимаешь, природа очень интересна и мудра…
Бектемиру, простому чабану, эта мысль офицера очень понравилась. Глядя на яркий, веселый огонь, он долго думал над ней.
Майор осторожно размотал грязные тряпки на ноге и открыл рану. Бойцы невольно вздрогнули. Рана была страшной.
Бектемир не мог смотреть на нее, отвернулся.
— Как же вы ходите? Такой ногой и наступить нельзя.
Бойцы переводили взгляд с разлагающейся раны на спокойное лицо офицера.
— Немного лучше стало. Летом в ней черви кишели. В немецком лагере было около ста раненых. И каждый собирал червей. Такой воздух в бараке был, что вновь прибывающие сознание теряли… — майор говорил будто о чем-то самом обычном. — Надо ценить воздух, ребята. Свежий воздух леса — что может быть приятнее этого? Здесь и умереть не страшно. Вот только должок остался за нами для Гитлера. Одним словом, мстить надо. Это желание, как магнит, тянет к жизни. Поэтому боюсь умереть раньше времени.
— Месть! Узбеки говорят: "кровь". То есть кровь за кровь! — произнес Бектемир. — А кто будет мстить? Мы, мужчины, бродим по лесам, готовые спрятаться в любую порку. Кто загородит путь немцу? Матери, сестры выйдут, что ли, на поле битвы?
— Отступление — все самое горькое в этом слове, — вмешался в разговор Пахомов, боец с широким, квадратным лицом. — Конечно, иногда невозможно не отступить. Но отступить, чтобы потом с новыми силами напасть на врага, а не затем, чтобы где-то прятаться. Сколько насмотрелся за это время…
— Ты думаешь, мы меньше, чем ты, видели? Когда состаришься, расскажешь, как сказку, внукам, — усмехнулся долговязый, до этого посасывавший в стороне какую-то дикую ягоду. — Ишь, тоже геройский подвиг совершили. Пятки смазали, и все тут…
— Если тебе не нравится, заткни уши пробкой! — раздраженным тоном произнес солдат. — А что "пятки смазывали", так надо выяснить, кто в том виноват. Отступление из всех уставов надо вычеркнуть. Мы должны учиться сами сжимать врага в кольце огня. Вот товарищ майор говорил о мести. Я понимаю так, что мстить можно только наступая.
— Верно, — подтвердил Бектемир, укладывая девочку на шинель. — Иди вперед, убивай врага, не страшась, что сам погибнешь.
Майор молча перевязал ногу. Он будто не слышал размышлений солдат о тактике, сидел наклонившись и копался палочкой в костре.
Неожиданно, не поворачивая головы, произнес:
— Военный совет закрыт? Прошу пару слов мне… Положение несомненно тяжелое. Партия в самом начале войны сказала, что страна под угрозой большой опасности. Немец на весы войны внезапно, разом бросил тяжелый камень, высоко подбросив нашу чашу вверх. Но он не смог опрокинуть эту чашу. Он рассчитывал поставить нас на колени в один день. Не вышло!
Бойцы слушали майора, следили за его рукой, которая продолжала палочкой ворошить костер. При каждом движении взлетали искры.
— Война идет не дни, а месяцы. Фашист разгневан. Постепенно его нервы выходят из строя. Я это почувствовал в лагере. Был там один старый немец. Отличался от других мягкостью: бил пинками здоровых пленных, кричал на раненых — и только. А в последнее время и он взбесился. Однажды на наших женщин, которые умоляли проявить чуточку жалости, бросился с криком: "Есть ли в мире лучшее наслаждение, чем мучить вас? В ваших болотах погиб мой сын. Занимая Европу, мы даже мизинца не поранили. Виновата Москва. Почему не сдается? Мы не оставим ничего живого на русской земле".
Отодвинув подальше от огня больную ногу, майор чуть заметно поморщился. Но пожалуй, этого никто не заметил. Все сидели опустив голову.
— Подобно тому как от удара молнии опрокидывается дерево, Гитлер одним ударом намерен был свалить нашу страну, — продолжал майор. — А этот его план разбили в пух и прах.
— Пусть тысячу лет сверкают молнии, великая гора будет стоять, — решительно произнес Бектемир.
