Широкий луч высветил очередную жертву.
— Чёртов глаз! — крикнула Валя. — Выбьем?
— Попробуем.
Летим сквозь ад, напролом, другого пути нет. Самолёт качнуло. Прожектор погас.
— Левые не отцепились, — в голосе штурмана тревога.
Делаю разворот, говорю:
— Пробуй ещё.
— Не получается. Заело.
В полу кабины появились два отверстия с рваными краями. Моя спасательная куртка — на случай приводнения — в нескольких местах вспорота пулями и осколками.
С двумя бомбами под плоскостью прорвались, наконец, в спасительную черноту. Летим над морем.
— Домой. Курс?
— Двести сорок. Приглуши мотор, я вылезу. Попробую отцепить.
— Нет. Упадёшь, а бомбы останутся.
— Не упаду.
— Отставить!
Минут десять Валя обиженно молчала. Потом снова подала голос:
— Возьми правее. Пролетим над Омегой, термички выброшу.
Да, от лишнего груза надо избавиться. Омега — бухта, напоминающая по форме эту букву греческого алфавита.
Выбросив две полуторакилограммовые бомбы, Валя долго высматривала что-то внизу.
— Ты что? — поинтересовалась я.
— Ждала грандиозного взрыва. Надо было на берег сбросить. Пропали бомбы, обидно.
— Есть такая восточная пословица: не всякая нитка — в узор ковра.
Летим над Северной бухтой. Справа — Малахов курган. Графская пристань. Корабельная сторона. Прямо по курсу — братское кладбище… Побывать бы здесь после войны. Побродить, посмотреть, вспомнить эти майские ночи. Сотни влюблённых пар, духовые оркестры, песни, танцы, цветы на каждом шагу, фонтаны. Днём любуйся бездонным небом, солнышком, ночью — звёздами, жемчужной луной. Как это просто и как прекрасно. Мир!
— Побываем, — сказала Валя. — Ты об этом думаешь? Я приеду за тобой в Белебей. И — сюда. Шёлковые платья, туфельки на высоких каблучках, на груди — гвардейский значок, медали, ордена. Привет, Севастополь! Где тут памятник отважным лётчицам 46-го гвардейского дважды Краснознамённого Таманского женского авиационного полка ночных бомбардировщиков? Моряки: ах! Мы вас проводим, разрешите представиться, вы не замужем? Покружим головы морячкам, якши?
— Красную ракету, — напомнила я.
— Приготовила, чтобы я замуж за моряка вышла — ни за что! Уйдёт в какой-нибудь Сингапур, а ты сиди на берегу, пополняй море слезами. И тебе не советую.
Не дождавшись моего отклика, Валя замурлыкала:
Девушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан,
Девушку с глазами дикой серны,
С волосами, как морской туман.
Полюбил за пепельные косы,
Алых губ нетронутый коралл,
В честь которых пьяные матросы
Поднимали не один бокал…
Самолёт плохо слушался, но приземлились мы нормально. Вместе с техниками тщательно осмотрели его. Перебит трос, открывающий замки бомбодержателей. Повреждены лонжероны. Шестнадцать пробоин, я думала больше. На час работы.
Бершанская уже знала, что на мысе действует один аэродром, что там жарко.
— Отдохни, — сказала она. — Полечу с твоим штурманом.
Так я и знала.
Валя направилась к её самолёту. Не помня себя, я крикнула:
— Назад!
Валя остановилась, повернулась кругом, вытянулась — словно выросла сразу на несколько сантиметров. В свете приводного прожектора я увидела её побледневшее лицо, испуганные, как у дикой серны, глаза.
— Товарищ командир полка, я вас не пущу. Ваше место здесь.
К моему удивлению, Бершанская рассмеялась:
— Ты права, — сказала она, оглядываясь, — Представила, как ты на глазах высокого начальства стаскиваешь меня с самолёта. Берите резервный. Будьте внимательны, как никогда.
Второй вылет. Легли на курс.
— Ты знаешь, Магуба, — многозначительно сказала Валя, — я всегда с радостью летала с Бершанской, а сегодня так не хотелось, так не хотелось, иду к самолёту, ноги заплетаются, честное слово. Предчувствие нехорошее появилось. Сбили бы нас. Ты тоже что-то почувствовала?
— Не надо так говорить. Ничего я не почувствовала. Сбить и нас могут, запросто. Спой лучше свои народные.
Валя запела, я тихонько подпевала ей. Подумала: после войны появится много новых писателей, бывших фронтовиков, это закономерно. Представила целую библиотеку — стихи, поэмы, рассказы, повести, романы, пьесы, очерки. Толстая, солидная книга в голубой обложке: «Боевой путь женского авиаполка» или что-нибудь в этом роде. Надо нам договориться: все оставшиеся в живых напишут воспоминания. Собрать их в одном томе. Девчата будут зачитываться, как мы зачитывались «Записками штурмана». Я начну свои воспоминания с приезда в станицу Ассиновская.
Лучшие воспоминания напишет Евдокия Давыдовна Бершанская. О каждой из нас скажет доброе слово, поведает людям о своих переживаниях. Может быть, расскажет обо всём какому-нибудь журналисту или писателю, а он с её слов напишет книгу, которая мне видится. На обложке — оранжевые трассы, звёзды, в перекрестье лучей — «По-2», внизу взрывы…
Евдокия Яковлевна Рачкевич напишет «Записки комиссара».
Мария Ивановна Рунт расскажет, как наш комсомольский полк стал коммунистическим. Вначале в полку было всего несколько коммунистов — командный состав. Сейчас — больше половины. Боже мой, как мы выросли за два военных года! Не только оправдали надежды Марины Расковой, но и превзошли их. Как бы она радовалась за нас. А кто напишет о ней? Писать о погибших будет всего труднее.
Самое страшное на войне — гибель тех, кто воевал рядом с тобой. Были вместе, разговаривали, смеялись, дружили, и вдруг — этого человека нет. А тебе и погоревать некогда, надо воевать, по0еждать, надо жить. Тени погибших не за спиной, а впереди — в огне, в дыму.
Боюсь, не будет у многих из нас ни времени, ни большого желания писать воспоминания. Свалится на наши головы множество неотложных, очень важных дел, государственных и житейских, семейных. Правда, сразу после войны можно будет собрать песни, стихотворения, дневниковые записи девушек. Марина Раскова непременно занялась бы этим. Сама, своей рукой написала бы историю всех трёх полков…
— «Мессер»! Вправо!
Звёзды пошатнулись. Поворот. Скольжение. Тень истребителя мелькнула где-то сбоку. Глухо простучала короткая очередь. Мимо!
— Кто-то включил навигационные огни, — взволнованно сказала Валя. — «Мессер» изменил курс. Ринулся на тот самолёт, я видела.
— И что?
— Не знаю. Только немец отвернул от нас, огни погасли. Самолёт наш, «По-2», летел за нами, выше, слева.
— Кто вылетал после нас, не видела?
— По-моему, Клава Серебрякова и Тося Павлова. Я слышала их голоса.
Это один из лучших экипажей. Милая, сероглазая Клава всё свободное время отдаёт мандолине и шахматам. Отличная лётчица. Чёрт возьми, коленки дрожат. От неожиданности, от страха. В самые страшные мгновения страх над моим разумом и телом не властен, вернее, я не поддаюсь ему. А потом… Как будто страх ищет выхода, и организм выдавливает его из себя с холодным потом, с дрожью. Совладать с нервами легче, чем с ногами.
— Дал одну очередь, — задумчиво, негромко сказала Валя. — Потом он их потерял, да?
— Я тоже так думаю.
Просто необходимо так думать. Раскисать нельзя. А лучше совсем не думать. Всё равно скоро всё выяснится. Молодец штурман, смотрит во все глаза. Успела разглядеть оба самолёта. А главное, вовремя предупредила. Не растерялась. Сообразила, в какую сторону отвернуть. Я уже так привыкла к ней, что не представляю, как полечу с другим штурманом.
Над аэродромом пылает САБ. Зенитки палят, не переставая, пулемётные трассы сходятся, расходятся, пересекаются. На земле самолётов не видно. Но такой заградительный огонь неспроста. Возможно, самолёты замаскированы или вот-вот должны приземлиться. Приводят в порядок посадочную полосу. Снарядов не жалеют, на нашу психику давят. Сколько труда затратили конструкторы, инженеры, рабочие, чтобы погубить наш маленький самолёт, и зенитчики из кожи лезут» стараются, но пока…
— На дороге движение, — доложила Валя. — Какие-то машины идут к аэродрому.
— «Бензовозы», — обрадовалась я.
— Десять градусов вправо. Ещё немножко…
Валя бросила САБ.
— Нет, не бензовозы: бронетранспортёр, две легковые автомашины, крытый грузовик.
Четыре взрыва, один за другим.
— Развернись. Бронетранспортёр и легковушки накрылись. Брошу термички.
— Жги дотла!
«Эта компания появилась неспроста, — размышляла я, глядя на горящие машины. — Самолёты на подходе».
Обратно летели молча. Думали о наших спасительницах — живы ли они?
Я попыталась представить себя на месте Серебряковой. Увидела «мессер». Раньше нас. Решила, что он нас заметил, собирается атаковать, а мы его не видим. Не раздумывая, включила огни. Фашистский лётчик, возможно, наш самолёт ещё не успел разглядеть, но освещённый «По-2» увидел сразу и бросился в атаку. Успела Клава увернуться? На все расчёты у неё было, примерно, полсекунды.
