— Братва, атас!!! — пронесся над траншеей истошный крик Фикуса. — Шмалять щас будут!!!
Штрафников как ветром сдуло с бруствера! Кто-то падал в проход, сворачивался улиткой, затыкал уши, кто-то пятился в блиндаж, способный превратиться в братскую могилу после точного попадания! Выстрел — и синеватый дымок из ствола… Первый снаряд разорвался с недолетом — полетели ромашки и комья земли. Второй угодил в бруствер — разворотил бревенчатый накат, покатились бревна, кого-то придавило, судя по протестующим возгласам. И начался сущий ад. Танки били прямой наводкой, добивая то, что не добили с вечера советская авиация с советской же артиллерией. Гремело повсюду, летела земля, сыпались бревна, кричали раненые. Зорин корчился на дне окопа, заткнув уши, думал про Иринку Белову, про то, как хорошо бы им сейчас вдвоем где-нибудь в прелой соломе…
Боезапас у танкистов, видимо, был ограничен. Не сорок первый. Обстрел прекратился. Зорин открыл глаза, стряхнул землю с каски. Рядом с ним в комьях глины, грязи, нанесенной ветром листвы, лежал мертвый Рыщенко. Пальцы скрючены, рот забит землей, в груди дыра размером с Московскую область. К стене траншеи привалился Ванька Чеботаев. С ужасом смотрел на своего несостоявшегося приятеля, моргал и даже не чувствовал, что ногу ему придавило огрызком бревна. Выбрался из оцепенения, хотел подняться, закричал от боли. Зорин кинулся оттаскивать бревно.
— Ты как, Ванька?
Тот привстал, потер ногу.
— Не знаю, вроде нормально…
— Держись, боец…
— Комиссара убили! — пронесся испуганный крик.
— Рота, ни шагу назад! — грозно прорычал контрразведчик Чулымов. — Стоять до последнего! Командование роты беру на себя! Приготовиться к бою!
Солдаты, стряхивая землю, припадали к амбразурам. А немцы работали методично, неспешно. Танки вернули свои башни на исходную, неторопливо поползли дальше. На уровне заболоченной низины, у края поля, стали съезжать с дороги, разворачиваться в цепь. Первый танк отправился на левый фланг и прекрасно подставил бок. Гавкнуло противотанковое ружье. Мимо. Гавкнуло второе. Стрелок рассчитывал попасть в бензобак, но попал ниже — в колесно-гусеничный механизм. Отвалилось колесо, треснул и порвался гусеничный трак, и танк со скрежетом остановился. Башня пришла в движение.
— Добейте его! — завопил кто-то. — Сейчас пальнет!
Оба противотанковых ружья ударили одновременно — бронебойно-зажигательными. Выпали из ПТР дымящиеся гильзы. Вспыхнул бензобак, и пламя мигом перекинулось на репицу — заднюю часть танковой хребтины. Стрелок не успел довернуть орудие. Распахнулся люк, и члены экипажа в черных комбинезонах полезли на свежий воздух. С позиций разразилась беспорядочная стрельба из винтовок Токарева. Один из немцев растянулся на броне — позагорать решил, и пламя тут же охватило его одежду. Второго подбили, когда он спрыгнул — проделал кульбит и уже не встал. Третий рыбкой нырнул в высокую траву, пополз за стальную махину, оттопырив зад.
— Прекратить стрельбу! — прокричал Чулымов.
Вторая махина невозмутимо проехала мимо первой,
повернулась, и вот уже все три «пантеры», рассредоточившись в цепь, поползли по ромашкам на позиции штрафников. Но это был еще не апофеоз. Из окутанной туманом низины выбирались пехотинцы — в касках, со шмайссерами, с засученными рукавами. Их было много. Поначалу они шли, потом стали переходить на легкий бег, пытались по возможности укрыться за танками. До атакующей волны оставалось метров девяносто…
— Не стрелять! — кричал Чулымов. — Пусть ближе подойдут!
Но нервы у бойцов не железные. Кто-то выстрелил первым — и понеслось! Лупили из чего придется — из собственных карабинов, из трофейных автоматов, трещали пулеметы, отрывисто гавкали ПТРы. Было слышно, как крупнокалиберные патроны отскакивают от крутых скосов стальных лбов. Но вот одному из стрелков удалось попасть в водительскую амбразуру! Дело случая — просто повезло! Рвануло в нутрях стальной громады. Махина потеряла управление и под одобрительные выкрики бойцов заехала в канаву, где благополучно и встала. Оставшиеся танки открыли огонь из пушек и пулеметов. Загремели взрывы. Пехота наступала короткими перебежками. Плотный огонь прижал немцев к земле. Они перебегали по несколько человек — вставали, посылали очередь от бедра, пробегали пару метров, падали, перекатывались. Поднимались те, что были сзади… Офицер выкрикивал команды. Он не лез в гущу событий, держался сзади, руководил действиями подчиненных. Зорин ловил офицерский китель в прицел карабина. Руки тряслись, он никак не мог наладить упор. Уж слишком много отвлекающих моментов. Утвердил кое-как, затаил дыхание. Офицер приподнялся, махнул рукой и что-то прокричал. Зорин выстрелил. Офицер дернулся, сделал удивленное лицо. Что-то мимо, должно быть, просвистело. И что там, интересно, могло просвистеть? Он откатился, снова привстал, махнул другой рукой, в которой был зажат офицерский «вальтер». Зорин плавно потянул спусковой крючок. Офицер повторно дернулся, но теперь уже не удивился. Рухнул в траву и больше не вставал…
Танки въезжали на косогор. Поднималась пехота. Сорок метров оставалось до бойцов штрафной роты. Немцы размеренно бежали, постреливая от бедра. «Как в сорок первом идут», — с раздражением отметил Зорин…
— Патроны кончились… мать… — Игумнов ругнулся — словно камешек булькнул, брошенный в воду, отпрыгнул от «Дегтярева». Пулемет отвалился на приклад, завис на краю траншеи. Он метнулся в сторону, припал к трофейному MG-13 и почти моментально открыл огонь. Поливал широкими охватами, матерился как последний сапожник. Немцы падали, как оловянные солдатики. Остальные все еще бежали, но уже без особого интереса. «Пантера» взгромоздилась на косогор, кто-то бросил под нее противопехотную «лимонку». Навредить броне эта граната не могла. Но разметала косогор, вывернула мощный пласт земли, и танк просто просел, утонул, погрузился в землю и уперся передом в накат траншеи. Взревели моторы, но с функциями бульдозера у «пантеры» было как-то слабовато. Водитель переключился на заднюю. Но бензобак уже полыхал, и далеко он не уехал… Последний танк, наступающий на правом фланге, ворвался-таки на позиции штрафников, принялся утюжить ходы сообщений. Но пулеметчик отсек воспрянувшую пехоту, какой-то ловкач уже гарцевал на броне, как джигит на необъезженном жеребце. Люк оказался не задраен. Он швырнул гранату в утробу танка, спрыгнул на восточный склон холма…
Пехота дрогнула. По меньшей мере семьдесят солдат вермахта топтались перед косогором, перебегали с места на место, изводили остатки боеприпасов. Высота стояла.
— Бросайте гранаты! — крикнул Чулымов.
И зацвели фонтаны взрывов. Противник метался в дыму, пятился. Какому-то бравому фельдфебелю удалось собрать несколько человек, они кинулись на штурм высоты, строча из автоматов, выкрикивая потешные немецкие ругательства.
— Лови, фашист, гранату… — добродушно проворчал Костюк, схватил последнюю «колотушку», что лежала под локтем с отвинченным колпачком, дернул за кольцо и легким движением переправил через бруствер. Взрывной волной разметало солдат.
— Вперед, в атаку! — прогремел Чулымов. — За Родину! За Сталина!
— Да шел бы ты в болото со своим Сталиным… — проворчал измазанный с ног до головы Гурвич, передернул затвор, выжидающе уставился на Зорина.
— Ну что, бойцы? — проворчал Зорин. — Вылезаем из окопов и спасаем Россию-матушку?
Поднялись все разом, хлынули с горы. Из дыма, гари, пламени — выбегали дико орущие солдаты с воспаленными глазами, неслись, не разбирая дороги! Даже мертвые, прежде чем упасть, успевали сделать несколько шагов! С ревом повалился, невольно прикрыв собой Зорина, срезанный очередью Халилов. Схватился за сердце бывший комсорг Липатов, рухнул на колени, а затем и носом — в траву. Но остановить эту лаву было невозможно. Немцы побежали, их захлестнул этот орущий ураган! Мельтешили приклады, штыки, сверкающие на восходящем солнце — у тех, кто успел их примкнуть. Пленных по доброй традиции не брали — тех, кто падал на колени и задирал руки, убивали на месте. Куда их? Тряслось перед глазами перекошенное от страха лицо молодого автоматчика. Слишком молодого — ничего себе детский сад. Сопли бы подтер, малолетка. Так мы еще и плачем навзрыд горючими слезами? Зорин занес приклад, ударил точно в переносицу. Хорошо помер. Так и надо — без шума, пыли. Перешагнул через тело, схватился с дюжим рядовым, от которого безбожно воняло — страхом, потом. Не помощник в деликатном деле страх — тот судорожно пытался вытянуть нож из чехла. Зорин подождал, пока вытянет, позевал немного. А потом перехватил атакующее снизу вверх запястье, вывернул руку и поразил фашиста в грудь его же собственным оружием…
Не вынесли атакующие этого безумия, сломались, побежали. Бросали оружие, чесали к низине, где их могли укрыть кустарники и высокая трава. Да и туман еще не полностью рассеялся. Их не стали преследовать, стреляли вслед — руки и ноги тряслись, не слушались. Разгром был полный, но какой ценой? Зорин, спотыкаясь, шел обратно. Ох, как тяжелы были эти метры наверх… Рухнул на колени перед умирающим Костюком.
