— Сама пришла, — сказала хозяйка, — все же племянницей мне приходится.
Аня, которая оживилась после ухода красивой соперницы, заявила, что никакая она не Нюра и работает учительницей в начальной школе. Посидели, выпили, потанцевали. Антон уже «созрел», и хозяйка намекнула, что время позднее. Я охотно пошел провожать Аню, уверенный, что останусь у нее ночевать, но ошибся. Возле калитки поцеловались, и Аня стала объяснять, как быстрее добраться до части. Я подумал, она шутит, и сказал, что в темноте переломаю ноги.
— У вас в доме места, что ли, нет? — напрямую спросил я. — Мне ведь больших трудов отпроситься стоило.
— Давай я тебя к соседке, бабе Фросе, отведу, — предложила женщина. — У нее, правда, трое постояльцев живут. Ничего, потеснятся. А утречком вместе с другом в часть вернетесь.
— Аня, я что, на клоуна похож? — разозлился я. — Мне с тобой хочется побыть, а ты меня к какой-то бабке отправляешь.
— А меня за кого принимаешь? Завтра вся деревня будет знать, что я едва мужика увидела, тут же в постель потащила. Сплетни пойдут. Ну, нельзя же так, — почти жалобно закончила она. — Надо хоть немного узнать друг друга. Как я своим ученикам в глаза смотреть буду?
Все это напоминало письма однокурсницы Лены Батуриной о «боевой дружбе». От нахлынувшей злости я едва не наговорил учительнице Ане всяких резких слов. Какого черта звали вечером в гости за четыре километра? Но, сдержавшись, сказал почти спокойно:
— Ты, Анна, еще не поняла, что война два года идет. Люди не знают, доживут ли до завтра. Нет времени прогуливаться да стишки читать. Ладно, учи детишек. Только не морочь мне больше голову.
Добрался до своих лишь под утро, изрядно поплутав, вывозив сапоги в грязи и ободрав ветками лицо. Экипаж, от которого трудно что-нибудь скрыть, посмеивался надо мной. Правда, за спиной. А Таранец, узнав мою историю, возмутился:
— Во дура! Выгнать человека ночью. Надо ж додуматься!
Через пару дней я получил от Ани записку с предложением встретиться. Я согласился. К этому времени злость поостыла. Я понимал, что Аня, как и большинство одиноких женщин, ждала от знакомства нечто более серьезного. Может, и про замужество думала. Только какой из меня муж в двадцать один год? Да и про любовь речи не было, хотя я ей нравился. Словом, стали мы встречаться. Я оставался ночевать у Ани, но все быстро оборвалось.
В один из дней мы узнали, что нашу бригаду и еще некоторые части перебрасывают в распоряжение Брянского фронта. У меня даже времени не оставалось попрощаться. Сворачивались быстро, и уже в ночь начали движение на юго-восток. Двигались своим ходом и за двое суток преодолели расстояние километров 250. Шли, в основном, ночами, с заката и до рассвета. Регулировка на дорогах была организована четко. Мы не плутали, ремонтники быстро устраняли неполадки, да и пригодились ночные тренировки.
Это была середина июня. Стояли мы в лесу, недалеко от города Новосиль. Едва отоспались после марша, дали команду срочно «закапываться». Недели две мы рыли капониры для техники, щели для укрытий, землянки. Все это тщательно маскировалось, потому что до линии фронта было километров тридцать. Я хорошо помню, что в тот период нас едва не каждый день инструктировали и предупреждали об ответственности за личный состав. Комбат Колобов прямо заявил, что если фрицы захватят «языка», то командир танка и командир взвода пойдут прямиком под трибунал. Про командиров рот промолчал, но я понял, что им придется тоже не сладко.
За это время я близко познакомился со многими ребятами из батальона, поближе узнал начальство, от которого во многом зависели в бою наши жизни. Командир бригады, полковник, был для меня величиной недосягаемой. Ноль-десятый или Товарищ десятый — так звучали его позывные. Он был где-то наверху, над всей массой людей и техники, и призван был отдавать безоговорочные приказы.
Когда однажды случайно раздался в наушниках его голос, я был удивлен. Быстро представился и, услышав вопрос об обстановке, стал докладывать. Как я считал, четко и быстро. Оказалось, комбриг перепутал меня с командиром роты. Ниже он не опускался, да и с ротными общался не слишком часто. Не дослушав, перебил:
— Как там тебя… передай Таранцу, чтобы связался с Десятым.
Командиром второй роты нашего первого батальона был капитан Марченко. В боях он участвовал немного, но ему везло. После ранения он с полгода околачивался в штабе. Получил медаль за предыдущие бои, а когда в феврале сорок третьего нашими войсками были взяты Азов, Новочеркасск, Ростов, получил орден Красной Звезды и звание капитан. Потом у Марченко что-то не сладилось с начальством, и его назначили ротным в батальон Колобова. Наверное, он рассчитывал на большее и какое-то время держался отчужденно. Со временем стал вести себя проще, и мы с ним иногда беседовали, встречаясь у Таранца. Капитан Марченко хорошо знал технику, ладил с подчиненными, но его портили два существенных недостатка. Он крепко выпивал, порой не зная меры, и был излишне самоуверен. Решительность — вещь хорошая, но с высоты своей бывшей штабной должности Марченко действовал иногда непродуманно. А на войне даже «иногда» оборачивается большими жертвами.
Кроме комбата Колобова, двух других командиров танковых батальонов я видел редко. Занятия и различные совещания проводились, как правило, раздельно. Но мы хорошо знали и слабые, и сильные стороны наших старших командиров. Если майор Колобов держался на своем месте крепко, считался кандидатом на выдвижение, то комбат-2, майор Дядин, ходил на поводу у начальства. С одной стороны, рассудительный и осторожный, он неплохо действовал, когда им не помыкали. Но окрики и угрозы: «Вперед, чего застрял? Труса празднуешь, под трибунал захотел!» — заставляли его бездумно направлять танки напролом, не думая о жизни подчиненных. Лет двенадцать Дядин командовал взводом и недолгое время ротой. Лишь в сорок втором его поставили на батальон. Дядин получил наконец майора и возможность не участвовать самому в боях и атаках. За эти штуки он мгновенно потерял авторитет среди танкистов, но с начальством ладил и крепко держался за выстраданную должность.
Командир третьего батальона, капитан Малышев, часто общался с нашим комбатом, пользовался уважением в бригаде. Считался энергичным и решительным командиром, правда, по опыту сильно уступал Колобову. Как и многих на войне, его слишком быстро двигали вверх. Малышеву было лет двадцать пять-двадцать шесть. Должности командира взвода и роты он «проскакивал» за полтора-два года, имел несколько наград.
Остальное начальство я толком не знал. Не тот масштаб. Подчинялся я Антону Таранцу, с которым мы давно стали друзьями. Комбат Колобов относился ко мне хорошо и нередко, при встрече, уделял пяток минут обменяться мнениями по тому или иному вопросу.
Мы гордились своей бригадой, считая ее одной из лучших. На это были основания. В отличие от ряда подразделений мы имели боевой опыт, за который дорого заплатили, участвовали в жестоких боях и прорывах немецкой обороны под Харьковом. До самого моего последнего дня я всегда буду относиться с глубоким уважением к своим товарищам по бригаде. Сколько их похоронено на пути к победе, а сейчас оставшихся в живых можно пересчитать по пальцам.
Готовилось большое сражение. Мы могли строить планы, гадать, но до начала июля имели смутное представление о том, что произойдет. Большинство склонялось к мысли, что наступление начнут немцы. Не зря же нами строится столько оборонительных сооружений. Однажды меня послали в штаб армии отвезти какие-то документы. Я был буквально поражен, увидев в тридцати с лишним километрах от линии фронта мощные бетонные сооружения, откуда выглядывали стволы пушек. Множество дзотов, траншей с отсечными ходами. Днем все это замирало, большинство работ проводилось ночью.
О Курской битве написано много. Почему именно это место стало ареной одного из самых крупных сражений Отечественной войны? Общий замысел немецкого командования, как пишется и в нашей, и в зарубежной исторической литературе, был следующий. Вначале срезать так называемый Курский выступ. Основная линия советско-германского фронта летом сорок третьего года, почти на всем протяжении, от севера к югу, шла относительно по прямой линии. В районе Курска, между Харьковом и Орлом, образовался обширный выступ, так называемая Курская дуга, шириной до 150 и глубиной 120 километров, который вклинивался в немецкую оборону. Район Курского выступа перерезал важные немецкие коммуникации и являлся хорошим плацдармом для наступления советских войск.
Учитывая, что немецкие армии охватывали Курскую дугу с севера и юга, наши войска могли оказаться при удачном наступлении германской армии в гигантском котле. Конечно, Гитлер, планируя операцию «Цитадель», рассчитывал на успех. Предполагалось не только окружить и уничтожить наши войска на Курской дуге (это должно быть началом!), но и продолжить мощное наступление, чтобы снова достичь Волги и свести на нет успехи Красной Армии зимой 1942/43 года. Это лишь небольшое историческое наступление.
