Ознакомительная версия.
Михаил Павлович Кудрин на другой день тщательно осмотрел станок и сказал: «Это то, что надо. Есть неисправности, но я починю».
По его указаниям Микулич и Найденов сколотили из фанеры четыре кассы для шрифтов, сделали верстатку, уголки, принесли даже шило для правки. Небольшую мраморную плиту, снятую с могилы, приспособили для растирания краски. Валик для наката принес Кудрин. Все это имущество Микулич и Найденов спрятали в надежное место.
Остановка была за бумагой, краской, шрифтами и пробельным материалом.
О бумаге хлопотал Пушкарев. На его просьбу Большая земля ответила, что выбросит нужное количество бумаги при первой же возможности. Но, невзирая на обещание, Пушкарев регулярно, через день, посылал в эфир короткие напоминания.
— У них там своих дел много, — говорил он, — чего доброго, забудут, упустят хорошую погоду.
А с краской, шрифтом и пробельным материалом дело обстояло хуже. Подпольщикам надо было самим искать выход из положения. Отряд им помочь не мог.
Правда, все необходимое можно было найти в достаточном количестве в типографии городской управы, но как это оттуда достать?
— Не пойдешь же просить взаймы у немцев, — шутил Кудрин.
Типография городской управы была заново создана оккупантами, все оборудование для нее завезли из Германии. Охранялась типография надежно, и находилась она в самом оживленном месте города — против комендатуры, так что налет на нее был невозможен.
Беляк, как сотрудник управы, мог под каким-нибудь благовидным предлогом проникнуть в типографию и посмотреть, что за народ там работает. Но этот вариант отклонили. Появление Беляка в типографии, к которой он не имел никакого отношения, будет замечено и может впоследствии навести гестапо на след.
Кудрин давно вышел на пенсию, и у него не было предлогов для посещения типографии. Оставался Найденов. Решили послать его.
— Больше некого, Степаныч, — сказал Беляк. — Иди и просись на работу. Возьмут — хорошо, не возьмут — черт с ними! Важно, чтобы ты разведал, нет ли там знакомых.
Найденов сходил. Сверх ожиданий он был принят техноруком и даже представлен директору-немцу. Ему пообещали работу и попросили наведаться через месяц. Технорук записал на всякий случай домашний адрес Найденова. И этим все окончилось. Знакомых людей в типографии не оказалось. Разведка, по сути дела, ничего не дала.
Но тут опять выручил Кудрин. Он сказал, что экспедитором типографии, через руки которого проходят все выполняемые заказы, работает некий Працюк. Этого человека старик помнил еще по Минску, а потому и предложил «пощупать» его.
— Хитрая бестия, жулик, а трус, каких свет не видел, — характеризовал Кудрин Працюка.
Эта фамилия что-то напомнила Беляку.
— У него дочь есть? — спросил он.
— Вот этого не знаю, — ответил Кудрин. — Знакомство у нас было шапочное. Больше наслышан о нем, чем знал лично.
— В финансовом отделе управы на днях появилась девушка, тоже Працюк. Помощником фининспектора работает. Не его ли родня? — сказал Беляк.
— Возможно, — пожал плечами Кудрин.
На другой день Беляк установил, что восемнадцатилетняя Фаина Працюк, принятая с санкции Чернявского помощником инспектора, дочь экспедитора типографии Працюка.
План действий тотчас же возник в голове Беляка. Он в тот же день направил сообщение в отряд и попросил помощи. Через два дня пришел положительный ответ.
После этого Беляк представил заместителю бургомистра список финансовых работников управы, которые должны выехать в командировки по районам. Список был одобрен и утвержден. На другой день семь сотрудников, и в их числе Беляк, разъехались в различных направлениях. Фаина Працюк тоже отправилась в один из районных центров.
Два дня спустя, придя вечером с работы домой, экспедитор Працюк застал жену в слезах. Она подала ему письмо. Писала их единственная дочь Фаина. Она сообщала, что за деревней Клинки, где начинается лес, ее и возчика схватили партизаны и увезли в свой лагерь. Ее судьба зависит сейчас только от отца. Он должен взять в типографии все, что она перечисляет, и к вечеру 10 февраля доставить в условленное место. Ни в коем случае не позднее. Если же он вздумает показать это письмо кому-нибудь, то больше не увидит Фаину.
10 февраля ночью партизаны извлекли из заброшенного колодца два тяжелых, хорошо упакованных свертка. В ту же ночь свертки были переправлены в леспромхоз, а оттуда на кладбище, к Микуличу. В свертках, по-хозяйски обернутых мешковиной и тщательно увязанных шпагатом, оказалось все, что было нужно для типографии: шрифт, пробельный материал, банка с краской.
11 февраля Фаина вернулась домой и попросила родителей не вспоминать об этой истории.
Капитан Костров, организовавший похищение девушки, и не думал, конечно, увозить Фаину Працюк в лагерь. Все эти дни она сидела в заброшенной лесной сторожке.
Подпольщики весело смеялись над своей проделкой, разбирая содержимое свертков.
— Вот шкура! — загорячился Микулич, открыв небольшую банку с краской. — Смотрите, сколько положил, Тут и на одну газету не хватит.
— А ну, дай сюда, — попросил Кудрин. Он попробовал краску пальцем и даже взял на язык. — Краска из хороших сортов, — заявил он. — А насчет того, что не хватит, не беспокойся. Чтобы оттиснуть тысячу экземпляров такой газеты, как наша, понадобится не больше ста граммов. Понял? — Он весело подмигнул Микуличу. — А тут ее не меньше килограмма. Вот и подсчитай.
Дело было только за бумагой. Но для первого номера бумагу кое-как наскребли, хотя и не без трудов. Немного было в отряде, немного достал Беляк в управе, кое-что принесли другие подпольщики. И типография заработала.
Удалось подпольщикам и добыть сведения, которые запрашивала Большая земля. Наташа Горленко, работавшая на аэродроме, сообщила, что там находятся тридцать шесть немецких бомбардировщиков, пять транспортных самолетов и два — неустановленного типа. В трех больших штабелях вдоль железнодорожной ветки, ведущей к аэродрому, сложены авиабомбы. В тупике, на рельсах, стоят четыре цистерны с бензином. На территории аэродрома насчитывается до двух десятков автомашин. В единственном уцелевшем двухэтажном здании, где был раньше клуб летчиков, размещено общежитие летного и технического состава авиачасти. Обслуживающий персонал живет в деревянном бараке и в землянках. Аэродром бездействует вторые сутки. Все заметено снегом так, что у некоторых самолетов едва видны стабилизаторы. Из города пригнали людей и поставили их на расчистку подъездных путей к аэродрому.
Беляк переписал донесения, вложил в спичечную коробку и подал ее Микуличу.
— Иди к Куприну, там Герасим отлеживается, пусть быстренько несет в леспромхоз. Увидишь опять Наташу, спроси, не знает ли она Шеффера.
— Добре, — сказал Микулич.
Ксения Захаровна Карецкая появилась в городе за четыре дня до прихода оккупантов и поступила на работу в больницу, впоследствии ставшую госпиталем для гитлеровских офицеров. Она имела среднее медицинское образование, и ее назначили старшей сестрой хирургического отделения. О прошлом Карецкой сотрудники госпиталя почти ничего не знали. Ходила молва, что до войны она была коммунисткой, но якобы за отказ выехать на фронт ее исключили из партии. Случилось это не то в Бобруйске, не то в Гомеле. Одни болтали, что она внучка какого-то царского генерала и девица, другие говорили, что ее бывший муж офицер Красной армии, погибший в первых боях с фашистами у самой границы. Но за достоверность этих данных никто поручиться не мог.
Подлинную биографию Карецкой знал только секретарь горкома. Именно к нему Карецкая явилась сразу же по приезде в город. В письме, которое она вручила ему, горкому рекомендовалось оставить Карецкую в городе для подпольной работы. После продолжительной беседы с женщиной секретарь горкома познакомил ее с Пушкаревым и Добрыниным.
Добрынин связал Карецкую с Беляком, когда тот еще лежал в больнице.
Беляка он предупредил:
— Женщина преданная. Сама согласилась работать в тылу. Хорошо знает немецкий язык. Смотри не загуби ее. Первое время не встречайся. Пусть успокоится. Придет время, я тебе подам сигнал. Про наш отряд — ни слова, этого требует конспирация.
Сигнал был подан, когда отряд обзавелся радистом и Большая земля стала требовать разведывательных данных. Беляк наладил связь с Карецкой и уже несколько раз встречался с ней.
Посещая ее, Беляк действовал осмотрительно и осторожно. Выбирал момент, когда вблизи дома никого не было, и заходил лишь после того, как обнаруживал отсутствие маленького фикуса на окне. Таков был условный знак.
Карецкая отлично знала немецкий язык, и это позволило ей быстро войти в доверие к гитлеровским офицерам. Вот почему, идя к Карецкой, Беляк надеялся, что она через раненых офицеров сможет узнать что-либо о таинственном майоре Шеффере.
Ознакомительная версия.
