Теперь слова шпиона доходили до девушки в их прямом и точном значении…
И впервые за свой недолгий век эта «платиновая» блондинка заглянула в те тайники своего сердца и ума, куда до сих пор по-настоящему никогда не заглядывала.
Какой же чистый и незыблемый мир открылся ей!
Он складывался и в те детские годы, когда у пионерского костра слушала она рассказ о Тимуре и его команде, и тогда, когда под гром победных салютов в московском небе рассыпались яркие фейерверки…
Он был и в березовых рощах, и в широких просторах родной земли, и даже в той скромной комнатке, где только сегодня над ее судьбой так горько плакала мама…
Это был один из тех моментов в жизни человека, когда словно на весах взвешивается все хорошее, что могло бы в нем раскрыться, и то наносное, мелкое, что засоряло эту жизнь до сих пор.
— Значит, ты шпион? — со спокойствием, поразившим даже видавшего виды Каурта, спросила Инна. — И тебе за это много платят?
Каурт не ответил.
Тревожно всматриваясь в это маленькое личико, сначала побледневшее, а сейчас почти спокойное, он понял, что произошло самое худшее. То, чего больше всего страшился он, когда его направили в эту страну. То, чего, как видно, никогда не понять ни самовлюбленному Петер-Брунну, ни всем тем, кто оплачивает его смертельный риск.
Конечно, в Вене удалось ту рыженькую танцовщицу купить прямо по дешевке — за три банкнота, а в Сингапуре с машинисткой из штаба расплатиться колье и браслетом…
Но попробуй заткнуть гложу этой сумасшедшей обезьянке, этой одержимой!
— А тебя наши поймают, обязательно поймают! — с каким-то уже бесшабашным весельем продолжала девушка. — И что бы со мной ни было, а наши тебя все равно поймают!
Лихорадочное возбуждение как бы потрясло все ее существо.
— Не боюсь!.. Не боюсь!.. — с почти детским задором выкрикнула она. — Зови кого хочешь! Пусть приходят… Наши всё поймут. Всё увидят!.. Шпион!.. Негодяй!.. Подлец!.. Да я сама всем расскажу!..
С решимостью, которую трудно было предположить в столь щуплом тельце, девушка ринулась и настежь распахнула окно.
А за окном, как бы далекая и чуждая всем людским страстям и тревогам, дышала прохладой майская ночь.
Даже сюда, в этот узенький переулок Москвы, из всех ее садов и скверов доносился запах распустившейся молодой листвы.
Едва ли Инна обратила внимание на прелесть весенней ночи…
Сейчас она крикнет, сбежится народ…
Но прежде, чем она успела осуществить свое намерение, случилось то, о чем Инне Зубковой уже никогда и никому не суждено было рассказать.
Тяжелая рука зажала ей рот, и она забилась в живых тисках…
Тот, кто приподнимал ее над подоконником, был нечеловечески страшен. Но на этот раз все происходило в самой реальной жизни.
Еще одно усилие…
Рывок…
Заглушенный вопль…
Тело пронеслось мимо этажей вниз, на асфальт…
А убийца воспользовался той самой пожарной — лестницей, которую он в свое время обнаружил в квартире Подскоковых.
Глава шестнадцатая
Неумолимые факты
— Вот какая картина складывается, Василий Антонович, — вздохнул сидевший за внушительным письменным столом человек в роговых очках. — Нам предстоит серьезный и, я бы сказал, тяжелый разговор.
Василий Антонович Сенченко вопросительно посмотрел на майора Власовского. Замечание о характере предстоящего разговора вызвало у него недоумение.
— Сознаюсь, мне очень грустно видеть известного профессора Сенченко в такой роли… Каюсь, я лично сделал все, чтобы ваше имя пока оставалось незапятнанным. Но, — продолжал Власовский, протирая лоскутком желтой замши стекла очков, которые он снял, — как говорится, факты — упрямая вещь. А фактов, к сожалению, накопилось более чем достаточно. Надеюсь, что у вас хватит мужества, чтобы посмотреть правде в глаза.
— Я слушаю, — сдержанно сказал Сенченко.
— Начнем по порядку. Вы все знаете о вашей жене?
— Да… — начал Сенченко, и внезапно поколебался. — Почти… — добавил он.
— Почти? — ухватился Власовский. — А чего же вы все-таки о ней не знаете?
Секунду помедлив, Сенченко рассказал о записке, случайно оброненной Людмилой в машине.
— Но я думаю, что это дело личное и вряд ли может вас заинтересовать, — добавил Василий Антонович.
— Допустим, — заметил Власовский, — и вы не пытались выяснить, от кого эта записка?
— По правде сказать, нет, — ответил Василий Антонович. — Я уже сказал, что дело это только личное, и верю, что рано или поздно жена сама мне об этом расскажет. Наши отношения с женой таковы, что…
— Нас не интересуют ваши супружеские отношения, — чуть приметная улыбка скользнула по губам Власовского. — Гораздо больше нас интересуют ваши отношения к автору этой записки.
— К автору записки? Но я его не знаю! — пожал плечами Сенченко.
— Это еще вопрос… Впрочем, кто при подобных обстоятельствах, — Власовский не без иронии кивнул на стены служебного кабинета, — стал бы гордиться знакомством с участником диверсионно-шпионской шайки!
— Какой шпионской шайки? — голос Сенченко дрогнул.
— Той самой, которую ваша жена снабжала деньгами… — И после паузы, чтобы Сенченко получше прочувствовал эти слова, Власовский продолжал — Скажите, Василий Антонович, ваша жена откровенна с вами последнее время?
И вдруг перед Сенченко с поразительной отчетливостью и совсем в новом свете одно за другим стали проходить события последних дней. Да, этот майор, перед которым он сейчас сидит, прав. Ведь даже о злополучной записке Василий не допытывался именно потому, что сразу же наткнулся на ложь жены. Да, конечно, с некоторых пор Людмила лжет и в большом и в малом…
— Скажите, а не было ли случая, чтобы ваша жена расходовала деньги на какие-то непонятные вам дели? — прервал его молчание Власовский.
Василий задумался. Он никогда не придавал этому значения.
А память услужливо ему подсказала.
— Да, однажды был такой случай…
— В апреле месяце? — уверенно произнес Власовский.
— Совершенно верно, — побледнел Василий.
— А вот вам и объяснение. — Власовский протянул лист бумаги, подписанный знакомым размашистым почерком Людмилы.
Василий Антонович прочитал протокол. Сомнений не было. Его жена созналась в том, что II апреля сего 1951 года она перевела три тысячи рублей неизвестному ей гражданину по имени Александр Капдевилья, который оказался участником шпионско-диверсионной группы.
Так вот какое чудовищное объяснение нашлось всем тем подозрениям, (которые все последнее время так томили его!
— Но это только начало, — невозмутимо продолжал следователь, в полной мере оценивший произведенное на Сенченко впечатление. — Это еще далеко не все, что я должен вам сообщить. Скажите, вы не замечали каких-нибудь странностей в поведении вашего отца?
— Отца?
— Да, Антона Матвеевича Сенченко.
И перед Василием Антоновичем все с той же убийственной отчетливостью возникло осунувшееся, словно больное лицо отца. А ведь еще недавно он был таким бодрым, таким жизнерадостным. Вспомнились и жалобы матери на то, что Антон ничего в рот не берет и не спит по ночам. Да он сам на днях, неожиданно зайдя в комнату стариков, увидел, что отец стоит, прижавшись лбом к оконной раме, а плечи его вздрагивают. «Так, пустое», — словно уличенный, ответил он на заботливый вопрос сына…
— Ну что можно спрашивать со старика под семьдесят лет! — все же сделав над собой усилие возразил Василий Антонович. — Честная трудовая жизнь отца у всех на виду!
— К сожалению, даже у иностранного разведывательного центра, — усмехнулся Власовский, — с которым он связан…
— Это клевета, в это я не верю! — вскочил Сенченко.
— Скажите, к вам в дом приходил некий гражданин Храпчук? — вкрадчиво, почти дружески спросил Власовский.
— Приходил… Мне рассказывал отец.
— А отец не сообщил вам также, что визит его друга имел кое-какие последствия?
— Нет, ничего не говорил…
— Странно, что и на этот раз вы не проявили никакого интереса к делам самых близких вам людей, — скептически прищурился Власовский. — Советую поговорить с ним начистоту. А ваш родитель мог бы рассказать вам интересные вещи. Прежде всего о том, как он помог иностранной разведке выудить данные о вашей научной работе.
— Этого не может быть! Ни одному человеку, даже отцу, я слова лишнего не говорю о своей научной работе!
— Зато об этом достаточно красноречиво говорит фотография вашего рабочего кабинета, отправленная в иностранную разведку, — невозмутимо сказал Власовский. — Надеюсь, ваш папаша объяснит, как это произошло…
— Нет, это какое-то недоразумение, этого не может быть, уверяю вас, — повторил Сенченко.
Но перед ним было благородное лицо непреклонного судьи.
