Ознакомительная версия.
Мошенский как командир мог бы, конечно, вспылить, строго сказать, что это за настроение такое «Фомы неверующего», но сдержался — понимал — матросу действительно трудно. Не только жажда деятельности, жажда борьбы руководила устремлениями и мечтами Виктора Донца, но и личный счет к фашистам, желание как можно скорее вышвырнуть их с нашей земли. Горе не расслабило его, а, напротив, закалило, заострило. Кого-то другого Мошенский тотчас же отчитал бы за мысли о береге, но здесь он сдержался, потому что понимал жгучее желание своих подчиненных бить врагов и реально сбивать их. Такими настроениями жил весь экипаж.
— Собьем, и не одного! Надо верить в наши силы и быть стойкими. Слышали такое изречение: «Выдержка — сестра победы»? Вот мы стоим впереди всего Севастополя и немцев вынуждаем облетать, обходить нас — значит, мы для них как кость в горле. Это наш боевой рубеж, и мы его должны держать и удержим.
— Это так, товарищ старший лейтенант… — вздохнул Донец. — Ребята, то есть, извините, матросы это понимают. Порой, конечно, хотелость бы рвануть бушлат на груди и с винтовкой наперевес — на врага, Я тоже, знаете, хотел было у вас на сушу попроситься, на сухопутный фронт. Говорят, воюют моряки под Москвой. Двигался хотя бы, убитых фрицев видел бы… Попросился бы, да ребят жалко…
— Каких ребят? — насторожился Мошенский.
— Да наших, батарейцев, жалко оставлять… Привык. Чем они хуже меня, что я должен их оставить, уйти воевать?.. Разве они воевать не хотят?
— Правильно, товарищ Донец. Вас по отчеству, кажется, Иванович?
— Так точно.
— Правильно считаете, Виктор Иванович. Спасибо вам. Не по службе спасибо, а по душе. И я бы попросил вас, как бойца сознательного, поговорить с теми товарищами, которые… которым, одним словом, не по себе от сложной обстановки. Поговорите?
— Почему же не поговорить, товарищ командир? Я поговорю. Тоской горю не поможешь. Сильными всем нам надо быть.
Нет, такого бойца, как этот, не надо было агитировать, морально поддерживать, подкреплять — такой сам поддержит и идейно, и морально! Донец Виктор Иванович — один из немногих на плавбатарее, кто учился в высшем учебном заведении. Человек бывалый, тертый. Перед войной исколесил полстраны. Работал в Москве, на Украине, на Чукотке. Был геоботаником в геологических партиях, привык к суровым походным условиям, к общению с людьми немногословными и деловыми. Женат. Детишек двое. Два сына. Теперь Мошенский высветил все это в своей памяти. Командир по воинскому уставу должен все знать о своих бойцах. Мошенский еще на морзаводе как-то беседовал с Донцом да и позже заглядывал в его учетную карточку…
Иное дело, что непросто это — удерживать в памяти всех до единого 129 человек экипажа. Непросто, а надо: коль пришли с комиссаром к соглашению о недостаточном знании личного состава — надо срочно «выбирать слабину».
Идя к себе в каюту, Мошенский по-доброму удивлялся и радовался разговору с краснофлотцем.
Да разве только один Донец такой на батарее? О каждом, кого встречал, видел на верхней палубе, он мог бы подумать, сказать то же самое!
Сигнальщик старшина Бойченко… Его родные тоже в оккупации. Разве он расслабился, пал духом? Собран, решителен. Кремень человек.
…Четвертое 76-миллиметровое орудие. Рядом с ним как раз люк в командирский коридор. Расчет этого орудия — Лебедев, Здоровцев, Воронцов, Репешко, Ферапонтов… Безотказные, железные бойцы. По скольку часов находятся они на пронизывающем ветру, под дождем, и хоть бы кто из них когда расслабился, расклеился!
Мошенский включил свет, настольную лампу, на столе увидел письмо Веры. То, которое он получил. Теперь он знает, где она, что с ней.
Ей был выписан литер и документы на местожительство в Ташкенте, но по дороге ее и других женщин задержали в станице Терновской Краснодарского края…
Затем семьи командиров переехали в город Тихорецк, где им дали жилье и, в частности, Вере комнату. Выделили топливо, и теперь, как сообщала Вера, в Тихорецке они и будут зимовать.
Скоро Вера станет матерью… Сергей всячески старался ободрить, поддержать ее. Уже третью ночь он писал для нее большие, подробные письма. Его, конечно, беспокоило, что единственная непосредственная связь плавбатареи с землей все еще прервана. Минный заградитель «Дооб» вот уже несколько дней не приходит, а значит, его письма для Веры лежат у почтальона неотправленными. «Ничего, — успокаивал себя Мошенский, — прочтет все сразу. Поставлю на них номера».
…Мошенский только что дописал очередное письмо. Откинулся на спинку старого вращающегося кресла, которое жалобно скрипнуло, точно предупреждая, что оно давным-давно на каком-то уже списанном на слом боевом корабле честно отслужило свой век, но вот не ушло на пенсию и потому его надо поберечь.
Мошенский встал, с удовольствием потянулся, размял сильное тело. Усталости не было, хотя день был, как обычно, хлопотным, заполненным боевыми тренировками, тревогами и прочими сугубо командирскими делами.
В каюту вошел хмурый, встревоженный Середа. Прямо с порога, стягивая теплый реглан — на батарее недавно выдали зимнее обмундирование, — сказал:
— Трудная весть, Сергей Яковлевич… Наши вчера ночью Одессу оставили. Сейчас радист принесет радиограмму. Он ее при мне принял… Дела…
Середа сел на койку, подпер голову руками. Мошенский сосредоточенно смотрел в одну точку, на лежащие на столе наручные часы… «Одесса в руках врага. В газетах еще недавно писали, что на подступах к городу немецко-румынские войска не могут преодолеть героическое сопротивление наших войск. Что же произошло?»
— Почему мы ее сдали, Нестор Степанович?
Мошенский в глубине души надеялся, что его комиссар знает, понимает что-то, ему, Мошенскому, неведомое. Нестор Степанович — коммунист почти с десятилетним стажем. Высокое звание коммуниста было для Сергея Мошенского всегда пределом человеческого совершенства. Потому-то, будучи уже командиром, не спешил со вступлением в партию, считал, что рано, что еще недостоин.
Удрученный только что услышанным, он ждал ответа.
Середа посмотрел в полутьму каюты. Глухо ответил:
— Не знаю. Пока я вам этого объяснить не могу. Плохо без связи с политотделом… Надо до всего доходить самому… Ну да ничего, ночь подумаю, а утром объясню…
— Зачем же одному, Нестор Степанович? Вместе пораскинем, подумаем, как лучше объяснить сложившуюся обстановку.
В дверь постучали. Вошел старшина отделения радист Некрасов. Лицо утомленное. Даже серое какое-то.
— Товарищ командир, радиограмма.
Мошенский пробежал глазами протянутый ему листок. Одесский оборонительный район эвакуирован. Держать на высоте боевую готовность и бдительность. Задача плавбатареи остается прежней.
Мошенский оделся, поднялся на верхнюю палубу. Глаза не сразу привыкли к темноте, а когда привыкли, все равно надо было идти на ощупь, по памяти. Глухая, беззвездная ночь смешала море, небо и палубу. Нигде, даже на далеком берегу, ни огонька, ни прожекторного луча. Все словно вымерло.
На мостике, на своих местах, сигнальщики и вахтенный командир лейтенант Даньшин. По каким-то неведомым признакам узнал он Мошенского, негромко доложил, что обстановка на море и в небе без изменений, спокойная.
«Без изменений… — Мошенский горько усмехнулся. — Ничего еще не знает. Пусть. Утром соберу лейтенантов».
Мошенский спустился по трапу, решил проверить дежурные расчеты возле орудий. Из орудийных расчетов в постоянной готовности находились расчет 130-миллиметрового орудия, 76-миллиметровое орудие Лебедева и кормовой пулемет старшины Андреева.
Возле орудия Лебедева слышался негромкий разговор.
— Теперь идуть дожди. Забуксуеть вся его техника. У нас, на Смоленщине, знаешь, какие дороги? А никаких дорог. Трактор — сильная машина — и то вязнеть. Ну, и танки ихние увязнуть. «Колесо по Европе неслось, а в Расее увязло по ось». Такая пословица есть, слыхал? Еще с времен Наполеона…
— Чудак ты, Воронцов, — Мошенский без труда узнал солидный говорок Семена Здоровцева, комендора из запасников, недавнего гениченского рыбака. — Думаешь, на Украине везде асфальт да булыжник? Там тоже дороги не ахти, а он пропер…
— Так ведь когда пропер-то? — не сдавался Воронцов. — Летом. А сейчас осень. Дожди вот-вот пойдуть. Увязнеть он по самую ось. Попомни мое слово.
— Дороги, хлопцы, дорогами… дожди дождями, но главное — бить его надо. Бить! Под дых. Хитро бить. С фокусами, с тактикой там разной…
А это уже Лебедев. Мошенский мысленно похвалил командира орудия.
— Упереться надо и стоять. Пусть слева отходят, справа отходят. Стоять, и точка!
— Стоять… Думаешь, Леша, те, что отходят, кадровые пехотные бойцы и командиры, хуже нас с тобой? Они тоже хлопцы будь здоров. Сила у него, видать, огромная. Нужен срок, чтобы застопорить ее. И тоже сила, техника нужна. А отходят потому, что приказ, наверное, такой…
Ознакомительная версия.
